Дикенц - Булыга Сергей Алексеевич. Страница 1

Сергей Булыга

Дикенц

(экс-партикулярный советник рассказывал)

Было это прошлым царствием. Я по грамотной части служил, а если точнее, то вел доступную газету «Биржин Глас» – на курительной бумаге, в два полуразворота, три деньги за нумер, а всего тиражу пятьсот штук. Читали нас извозчики, маркеры, белошвейки, отставные солдаты, вдовы, бывшие купцы… ну и цензор, конечно. Звали его Иван Ступыч Рвачев, натура тонкая, зоркая, бывший морской интендант.

Но к делу. Итак, работа была скучная, печатали по большей части дрянь – про пожары, про кражи, поминки. И, опять же от скуки, на читательские письма отвечали: кому сон разгадаем, кого научим борщ варить, кого печатным словом с именинами поздравим. Я бы и рад был чего-нибудь такого заковыристого выдать, да где его взять? Денег в редакции мало, бескормица, репортеров нанять не могу. А посему что где на улице услышу, то и сую в нумер. Устал, избегался.

И вот сижу я как-то раз в кабинете и смотрю в окно. Помню, черная кошка на крышу соседнего дома залезла. Эх, думаю, сейчас возьму чернильницу да брошу – авось попаду! Но только я начал примеряться…

Как вдруг ко мне стучат!

– Войдите, – говорю.

Входит рыжий блондин. Цилиндр, баки, пелерина, тросточка. И виской от него разит. Бойко глянул на меня и представляется:

– Я Дикенц.

Я чернильницу отставил, говорю:

– Ну и чего изволите?

А он опять:

– Я Дикенц!

Как потом оказалось, Карп Дикенц. Но я тогда его еще не знал и говорю:

– Простите, не имею чести, – и хмурюсь надменно. Потому что много их тут всяких ходит.

А он подает мне бумаги и говорит важным голосом:

– Это мои рекомендательные письма. Извольте ознакомиться.

Я взял, просмотрел. Бумаги иноземного наречия. Наречий я не знаю. Как быть? Поэтому пока что осторожно говорю:

– Весьма изрядно. Ну, а к нам вас чего привело?

– Желание сотрудничать.

И тут же сел без спросу, закурил вонючую сигару, в чернильницу пепел стряхнул. Я терплю. Думаю: квартального всегда позвать не поздно. Говорю:

– Быть может, матерьял имеете?

– Имею, – отвечает. И подает бумаги. Нашего наречия. Читаю…

Мать честная! Нынче утром бранд-поручика Истошкина в ресторации «Шафе» арестовали. Он третий день подряд всех вчистую обыгрывал, вот местный шулер и не выдержал, донес. Пришли, обыскали – и точно! В рукаве нашли подменный шар. А как взялись этот шар пилить, так он, слоновья кость, начал кричать, стал пощады просить! Вызвали лейб-медика, тот сделал трепанацию… и вытащил из шара человеческий мозг! На допросе поручик признался – это он свою любовницу Марфену в шар запрятал, дабы она могла ему подыгрывать. Он на ней потом жениться обещал, и дура-баба согласилась…

Я прочитал, головой покачал. Говорю:

– Сомневаюсь. Рвачев не одобрит. Мы люди подневольные, под цензором. И, опять же, печатное слово. Нельзя!

Дикенц встал и отвечает:

– Ваше право. Но вот на всякий случай вам моя визитка.

Оставил на столе лощеную бумажку и ушел. Я глянул. На бумажке: «Карп Дикенц, репортер. Обжорный переулок, дом повитухи Девиной, шестой этаж, под крышей».

Ну ладно, думаю, под крышей так под крышей. Взял новое перо и написал статью про то, как солить рыжики. Сдал в типографию, сходил в трактир, лег спать.

Но не спалось! И не зря – назавтра все газеты про Истошкина писали и имели на этом завидный успех. А у меня разносчики полтиража обратно принесли. Истошкина сослали на галеры… а я взял визитку и пошел по тому адресу.

Дикенц и вправду жил под самой крышей. Вхожу, а он лежит на кушетке в подштанниках, а на полу валяются бутылки с виской и уже без виски. На подоконнике мухи, в углу табуретка с закуской, а он сигару курит и пасьянс раскладывает. Увидел меня, ухмыльнулся.

– Садитесь, – приглашает.

Я сел. В другой бы раз я сатисфакции потребовал – страсть не люблю, когда меня в исподнем принимают, – а тут молчу.

А Дикенц:

– Виски не желаете?

– Нет-нет, – говорю, – я на службе.

– Прискорбно.

– Согласен, – говорю уже сердито. И сразу в лоб: – А вы согласны у меня работать?

Он молчит. Глаза у него желтые, холодные. Ну, думаю, сейчас отбреет! Но нет, говорит:

– Да, согласен. А условия мои такие: двадцать пять процентов с оборота. Годится?

Но я только руками развел, возражаю:

– А где его взять, оборот?

А он:

– Это уже мои заботы. Вот вам, кстати, новый матерьял! – и подает листок.

Я читаю. Так, так… Из-за моря сороки летят, невозможно несметная стая. Будут в городе всё яркое, блестящее хватать, так что не худо бы и приготовиться.

Я прочитал, молчу. Дикенц курит, желтым глазом не моргая смотрит. Эх, думаю, рискну!

И по рукам ударили.

Назавтра мои верные читатели всё яркое, блестящее припрятали. Сороки ровно в полдень налетели. И было их так много, что аж небо потемнело. Налетели, всё, что плохо лежало, схватили – и дальше полетели. Стонут, негодуют горожане… Но не все! Я, к примеру, довольный сижу. Ибо следующий нумер на две тыщи экземпляров распечатал и знаю – остатка не будет: Дикенц новые новости дал.

И с тех пор мы зажили как в сказке! Дикенц матерьялы носит, я их в типографию сдаю, станки печатные стучат, разносчики на улице кричат – ибо им прохожие проходу не дают, «Биржин Глас» так и рвут. Богатеем! Снял я себе новую просторную квартиру, в ресторациях обедаю, на тройке в редакцию езжу, а вечерами раздаю визиты. И куда ни приеду, везде меня ждут, везде шампанское подносят, везде с дочерями знакомят. Заедешь, бывало, и тут же:

– Ах, ах! Да вы садитесь, отдыхайте. На вас же лица не осталось. Дася, душечка, где ты? Открой клавикорды, сыграй нам что-нибудь занятное.

И вот сижу я, чай шампанским запиваю, на Дасины голые плечи смотрю… и вздыхаю. Но это совсем не про плечи. И вообще не про Дасю, и ни про кого из них другую. А это я опять про этого рыжего Дикенца думаю, не идет он у меня из головы! Потому что, думаю, нечисто всё это. Откуда он, шельма, столько новых, самых наилучших новостей берет, где и когда их собирает? Ведь я же точно знаю, что он целыми днями лежит на кушетке в подштанниках, сигары курит, виску хлещет. Курьеры, и те удивляются: «Ловок ваш Дикенц!» – смеются. Им-то что, они знай себе скалятся, их дело сторона. А что, если нужные люди за дело возьмутся? Что, если выяснят, что Дикенц с иноземными шпионами схлестнулся? Будут мне тогда новости, будут! Будут мне и тиражи – тысяч на пять шпицрутенов. Ох, лучше не думать. Спаси нас, св. Кипятон!

Вот так вот, бывало, сижу на визите, молчу. Ко мне и с вопросами, ко мне и за советами, а то и альбом подадут – мол, черкните на память. Черкну, откланяюсь, отбуду.

И дома не сладко. Запрусь в кабинете, сижу за столом без свечей и молчу. Кухарка под дверь подойдет, поскребется и шепчет:

– Кузнечик, я жду!

– Молчи, дура! – кричу.

Уйдет и ляжет одинокая, ревет всю ночь. Вот бы мне ее заботы! Тут же не до нежностей, тут думаешь, как голову сносить. Подведет меня Дикенц под петлю, как пить дать подведет!

И вот однажды я не выдержал и решил с ним объясниться. Оделся поплоше, чтобы ненароком не узнали, и пошел в Обжорный переулок в дом повитухи Девиной, шестой этаж под крышей. И это меня тоже удивило. За наши нынешние деньги, думаю, он мог бы давно на лучшую, достойную квартиру переехать. Или неужели, думаю, иноземные шпионы у него все деньги подчистую отнимают?

Но вот поднимаюсь к нему, захожу. Он лежит на кушетке в подштанниках, курит. Увидел меня, ухмыльнулся.

– Желаете виски? – спросил.

– Нет, – говорю, – она вредная. И вообще, я вами недоволен. Зачем вы столько виски потребляете?

Он даже растерялся. Молчит, моргает. После говорит:

– П-по малодушию.

– Истинно так! – восклицаю. – Но этого мало! Вы почему по городу не ходите и новостей не собираете? Это что, тоже малодушие?