Дорога - Хаецкая Елена Владимировна. Страница 11
— Клотильда… КУДА МЫ ИДЕМ?
— Балатро знает дорогу, — беспечно отозвалась она.
— Дура! С «Несчастья» ходи, с «Несчастья»! У него «Ладья», потопи его, блядь…
— На тебе «Сдержанность». Жри. Задавись.
— Мало.
— Чего мало?
— «Сдержанности» мало. Мой грех старше твоей добродетели.
— Тогда… «Воздыхание о вечном».
— Отбито, — с сожалением сказала Клотильда.
Ремедий придвинулся к ней ближе, осторожно запустил руку ей за шиворот.
— «Непотребство», — сказал он, выкладывая карту девушке на колени.
Клотильда покусала губку.
— На твое «Непотребство» — «Диана».
— Мухлюешь, — крикнул Шальк, пристально наблюдавший за игрой.
Шалька притащили в лагерь, как куль с мукой, повалили на телегу. Увидев пушкаря — того отделали на славу — Клотильда вскочила, засуетилась. И хоть невиден собой Шальк, а едва очухавшись, принялся ладно молоть языком, чем и проник в чувствительную душу девушки.
На помощь себе Клотильда призвала Иеронимуса, угадав в нем человека знающего. При виде Мракобеса Шальк громко застонал и отвернулся.
— Это мне чудится? — осведомился он.
Иеронимус потрогал пульс у него на шее.
— Не чудится, — сказал он наконец.
Шальк не стесняясь выругался.
— Могу тебя порадовать, — продолжал Иеронимус как ни в чем не бывало.
— Твой друг Бальтазар Фихтеле тоже здесь.
Шальк подскочил, но Иеронимус заставил его лежать смирно.
— Я позову его.
И ушел.
Теперь Шальк лежит в телеге, забинтованный до самых глаз, смотрит, как Клотильда дурит голову Ремедию Гаазу. Парню скоро тридцать, а все такой же дурак.
Не выдержав, Шальк заорал:
— «Диана» младше «Непотребства»! Ну и теленок же ты, Ремедий…
Ремедий покраснел, смешал карты в руке. Невпопад спросил:
— Клотильда… А чем крыть «Любовь Земную»?
— «Любовью Небесной», конечно.
— А почему Любовь Земная — грех?
— Поменьше рассуждай, монашек, — сказала Клотильда. — Сильная карта, так что жаловаться?
— Не на что, — отозвался Ремедий и влепил ей поцелуй.
Наутро полетели первые снежные хлопья. Когда наступила зима? Только что сияла царским блеском осень — и на тебе…
— Не рано ли в этом году? — сказал Ремедий, обращаясь к мокрому холсту телеги.
Из-за холста отозвался сипловатый голос Клотильды:
— Черт знает. А какой нынче день?
Под ногами чавкала грязь. Снег неприятно летел за шиворот. Ремедий мотал головой, лошадь уныло тянула телегу, увязающую едва не до колесных осей.
И увязла.
— Дай помогу, — сказал кто-то над ухом. Рядом с Ремедием второй человек навалился плечом на телегу, вытаскивая ее из ямы. Крупный мужчина, сильный — сразу легче стало тянуть.
— А, — проворчал Ремедий вместо благодарности. Поднял глаза.
Мартин.
Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами, девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок.
Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:
— Ты и вправду Мартин?
В ответ понесся басовитый хохот.
— Все так же прост Ремедий Гааз, — сказал, наконец, Мартин, отдуваясь.
Ремедий неопределенно пожал плечами.
— Не было смысла меняться.
— Эркенбальду давно видел?
— Ты еще не забыл эту стерву? — Удивление Ремедия было искренним.
— Забудешь ее… Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
— С Агильбертом…
Мартин плюнул.
— Так и знал, что к капитану перелезет, сучка. А эта, чернохвостая, как ее…
— Хильдегунда.
— Куда делась?
— Сбежала. Выманила денег себе на приданое и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
— Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
— Мартин, — снова заговорил Ремедий, — ты ведь мертв. Я сам хоронил тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил Ремедия за плечи.
— Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается…
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
— Мартин… Ты видел нашего капеллана?
— Мракобеса? — Мартин покривил губы. — Видел…
— Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер…
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так подействует на старого богохульника.
— Валентин тоже здесь? Ах, еб его… Что здесь творится, Гааз?
— Не знаю, — уныло сказал Ремедий. — Спроси у Мракобеса. Я давно уже ничего не понимаю.
Так и двигался по осенним дорогам караван — комедианты и мертвецы, разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург и путь, вроде, знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.
Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня, струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а так — довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают песенку, нарочно путая языки — строчку на одном, строчку на другом.
Weisst du, Kind, was Fimbullwetter ist?
Der Sommer kommt nach dem Winter nicht.
[Вянет на дереве каждый лист.
Как жить нам среди прегрешений своих?]
— Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, — сказал Ремедий. — Все не зря мозолил задницу на студенческой лавке.
Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и под конец расхохоталась.
Потом оба хором допели:
Und weisst du, wer nach dem Winter kommt?
Und er hat den Namen: Der Angel Tod.
[Не друг и не враг; только ангел и гром.
Что встретит тебя? Только скрежет ворот…]
Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула ровно половина смысла песни.
— У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, — пробурчал он, досадуя на собственное невежество.
— Где? — переспросил Бальтазар. — Где ты нашел у меня дохлую мышь, Гааз?
Клотильда, давясь от смеха, повалилась на пол телеги.
Ремедий сердито повторил:
— В ухе!
— А ухо, ухо-то где?
— На голове.