Тени возвращаются - Флевелинг Линн. Страница 31

Он удовлетворенно вздохнул и закинул руки за голову:

— Я живал в худших апартаментах, даже находясь на свободе. Хозяин со всеми рабами обходится так?

— Нет, — отрезала старуха, вновь окружая себя завесой страха.

Попытавшись сменить тактику, он бросил на неё жалостный взгляд:

— Я вовсе не прошу Вас ослушаться приказаний, просто днём и ночью меня гложет один и тот же вопрос: чего ждать дальше?

Он прикрыл веки и, позволив голосу чуть задрожать, отчаянно дернул свой металлический ошейник:

— По правде сказать, я ужасно боюсь, матушка. И всё это заставляет меня трепетать ещё больше. С чего бы ему так хорошо обходиться со мной, если только он не готовит меня для…, - он сделал выразительное лицо:…для своей постели. Это похоже на него?

— Он? — Она нахмурилась и покачала головой: — Даже если бы мне было что-то известно, я не стала бы вести с тобой подобные разговоры. Давай, доедай-ка хлеб, поднос оставишь на полу. А мне пора идти. У меня куча дел.

Она направилась к двери, но прежде чем стукнуть охраннику, задержалась:

— Наслаждайся бездельем, пока есть время, сынок. Очень скоро ты узнаешь, каково тут живется.

Серегил размышлял над её словами, дожевывая последний кусок хлеба. В лучшем случае этот её безымянный хозяин должно быть, просто слишком строгий. Ну а в худшем? Что ж, это оставалось пока неизвестным.

Он попробовал отдохнуть, но его мысли вновь устремились к Алеку и заставили беспокойно биться в груди его сердце. Он снова поднялся с постели и опять медленно двинулся к окну. Взмокнув и едва держась на ногах, он рухнул на стул, вцепившись в подоконник.

Кажется, это был самый обычный внутренний двор. Тут не было ни конюшен, ни сараев, лишь аккуратные ухоженные клумбы, разбитые между дорожками, сделанными из чего-то ярко-белого — камня или ракушечника — и вероятно окружавшие фонтан. Из своего угла он не мог видеть ворот, но предположил, что, если ему удастся всё же выбраться через окно и спуститься на землю, не переломав себе ноги, ему придется пробираться через сам дом или же карабкаться по стене на крышу. Как бы ни было, пока он был к этому не готов.

Конечно, ему следовало всё хорошенько обдумать, прежде чем пытаться бежать. Окно явно не подходило для этой цели: прутья решетки были слишком частыми даже для такого худосочного существа, каким он был теперь. Створки были наглухо прибиты, а стекло оказалось настолько толстым, что снаружи до него не доносился даже плеск фонтана.

На следующий день он почувствовал себя более крепким, и как только Зориель оставила его после завтрака в покое, он медленно обошел комнату, осматривая, не выпустил ли что-то из поля зрения. Ему было плевать, что кто-нибудь узнает. Глубоко внутри мятежная часть его натуры всё ещё жила надеждой, что настанет день, и он снова услышит, как его называют "господин".

Это заняло чертовски много времени — осмотреть пространство под кроватью и между половицами: вдруг да найдётся что-то, что можно было использовать как инструмент или оружие — но он заставил себя сделать это. Должно же тут было оказаться хоть что-то полезное!

Но он так ничего и не нашел.

— Ну да как же, тебе должны были оставить под кроватью нож или моток веревки, — пробормотал он, беспомощно опустившись на пол возле двери. Из всего, что оказалось под рукой, оставался лишь деревянный кувшин, но на худой конец, сошел бы и он, лишь бы достало сил как следует им размахнуться. Зориель не оставляла в комнате даже ночной горшок. Ему приходилось просить её принести его — весьма оскорбительная процедура — а затем она тотчас же его выносила.

Он снова тронул ошейник. Должно быть, это тут в порядке вещей. Он нащупал место, где находилась заклепка, но шов был таким прочным, что нечего было и думать о том, чтоб сделать с ним что-то. Впрочем, ничего неожиданного.

Кровать была слишком крепкой, чтобы пытаться её сломать. Тяжелый матрац был набит соломой и перьями. Он бросился на кровать и в бессилии ткнул кулаком в единственную подушку, дозволенную ему. Она также не могла служить оружием, разве если бы он захотел насмешить своих тюремщиков до смерти.

"А тебе удалось меня реально и прочно запрятать, кто бы ты ни был!" — подумал он, нервно теребя уголок подушки. Он не слишком-то представлял, как относятся пленимарцы к своим рабам, но был убежден, что его положение не было обычным. Если бы не клейма на его теле, он мог бы подумать, что его взяли в заложники ради выкупа.

Но что-то не похоже, чтоб в Римини нашелся хоть один человек, готовый заплатить за него деньги.

Вынужденный пока что смириться с поражением, он прикрыл глаза и попробовал снова вспомнить, как их захватили и как его везли по морю, в надежде, что найдется хоть что-то, указывающее на то, что Алек остался жив после нападения драгоргосов.

Однако он так ничего и не вспомнил.

"Он жив! Я знал бы, если бы он был мертв. Я чувствовал бы это!"

Мысль о гибели Алека убивала его. Узы талимениос слишком крепко связывали их, объединяя их души: "я знал бы, если бы всё оборвалось!"

Он цеплялся за эту мысль, но ледяной мрак страха снова вползал в его сердце. Свернувшись под теплым одеялом, в чистоте и пока что в безопасности, он задыхался от чувства вины. Каждого во время той засады настигла смерть — каждого, но только не его. О тали! Если ты погиб… из-за меня…

— Проклятье! — в бессильном гневе он запустил в дверь подушкой, затем наклонился под кровать и запустил туда же кувшином. Посудина, оставшись невредимой, отскочила от двери, расплескивая вокруг воду, и приземлилась у его ног, словно дразня его. Он пнул кувшин что было силы, заставив его завертеться по комнате волчком, не почуяв вспышки боли от удара голого пальца о ручку, и заковылял к двери, остановившись в футе от неё.

— А ну покажись! — завопил он: — Скажи, почему я здесь, ты, проклятый трус! Выпусти меня отсюда, позорный кусок дерьма!

Но единственным ответом ему был удар кулака снаружи и приглушенный смех.

— Ублюдок! — Серегил скатился по стене и уронил голову на руки, едва сдерживая рыдания:

— Грязные ублюдки!

Алек не умер!

А если да?

Нет, нет, нет!

Что, если я никогда этого не узнаю?…

Ослабевший, истерзанный страхами и вконец измученный, он зажал руками рот и заплакал.

Глава 19. Неожиданная награда

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ АЛЕКА С Ихакобином оставались неизменными. Через день его забирали в мастерскую и меняли амулет в соответствии с новым лекарством. Всякий раз оказываясь вне стен своей каморки он выискивал пути бегства, но пока это не представлялось возможным. Каждую минуту вне камеры с него не спускали глаз. И если бы все так продолжалось и дальше, его бы вынудили на отчаянную попытку силой прорваться через один из внутренних дворов, а там — будь что будет.

Тот дворик, между основным домом и мастерской алхимика, представлялся лучшим из возможных вариантов, и он запомнил там каждое дерево, каждый камешек, и каждую виноградную лозу. Фонтан в стене был очень кстати, ибо был оплетен кустами роз, поднимавшихся к самой стене мастерской. Конечно, там он наверняка раздерет себе кожу на руках и ногах, но то была цена, которую он был готов заплатить.

Алхимик выглядел весьма довольным, когда на другой день после разговора с Кениром Алек без сопротивления опустошил серебряную чашу. Оловянный амулет сменил железный, затем — медный.

Несколько дней Ихакобин даже не тревожил Алека "пламенным заклинанием" крови, и сегодняшний день не был исключением. Как только Алек выпил настой, алхимик кивнул стражам и отправился к кузне.

— Илбан, можно задать один вопрос? — поспешно спросил Алек, ибо стражники уже нависли над ним.

Ихакобин удивленно обернулся к нему:

— Что такое?

— Этот раб, которого зовут Кенир, он говорит, что это очистка. Прошу Вас, илбан, скажите, от чего Вы очищаете меня?

— Он так сказал? Что ж, неважно, — усмехнулся Ихакобин, поворачиваясь спиной и кидая использованный амулет в кузнечный горн: — Уверяю тебя, ничего нужного ты не лишишься. В награду за твоё хорошее поведение я приготовил для тебя новую книгу. Алек принял фолиант со смиренным поклоном, и стражи увели его прочь.