Город Мечтающих Книг - Моэрс Вальтер. Страница 61

Во время чтения эти книги могли раствориться в воздухе, чтобы потом, хихикая, материализоваться в дальнем углу комнаты. Из их страниц могла выползти отрубленная десятипалая рука и, как паук, полезть на запястье читателю. После она падала в камин и там с воплем сгорала.

Текст дыбоволосых произведений состоял почти исключительно из слов и выражений, вызывающих неприятные ощущения. Окоченелый, сырой, костяной, склизкий, угрюмый, многоногий или личинкожрущий, замогильный глас или час призраков. Еще жуть-литература ввела в моду новообразования, в которых эти слова связывались воедино для усиления воздействия, как, например: склизко-окоченелый, угрюмо-знобкий или многострашный — уже при прочтении хотя бы одного такого волосы вставали дыбом. Благодаря этому зародившийся жанр и получил свое имя.

Чтение дыбоволосой книги напоминало прогулку по подземным казематам, которые обнаруживаешь за потайной дверью, когда пробьет полночь (причем в заброшенном сумасшедшем доме, где обретаются призраки неупокоенных серийных убийц), по заплесневелым, затянутым паутиной подвалам, которые исследуешь на свой страх и риск при колеблющемся свете свечи, а в темноте кругом попискивают красноглазые крысы и невидимые ледяные щупальца стараются схватить тебя за коленку.

На каждой странице дыбоволосой книги, в каждой главе, в каждом предложении читателя подстерегал кошмар, — хотя бы в виде жуткого оборота речи, от которого кровь стыла в жилах. Будто нервы тебе сучили и скручивали, и ты то и дело вздрагивал от ужаса. Там! Это чья-то ладонь на оконном стекле? Может, рука подлого грабителя могил, который уже разворотил расположенное неподалеку кладбище прокаженных, а ведь ему надо и впредь снабжать телами помешанную ужаску-букваримика из лаборатории неподалеку… из той самой лаборатории, откуда по ночам несутся кошмарные крики… Нет, это всего лишь кленовый лист, ветром прижатый к стеклу. Да, лист, но как похож на лапу полоумного простачка, который всякое полнолуние отправляется на поиски новых экспонатов для своей коллекции скальпов. Может, это он заглядывает сейчас в гостиную? Ха! Не его ли рука схватила тебя за горло? Нет, всего лишь кашне, которое ты обернул вокруг шеи, ведь при чтении всегда охватывает могильный холод. Ты ли обернул кашне? И вообще — кто вокруг кого обернулся?

Перепуганный читатель опускает книгу и грызет ногти. Не отложить ли ее? Закопать? Сжечь? Замуровать? Но какое напряжение! Вон! Одинокий удар колокола из дальнего далека будто по покойнику, будто звякнула в колокольчик закутанная в черный плащ старуха с косой, которая пришла, чтобы… Нет, это только стакан из-под вина, который ты случайно задел локтем. Холодными горошинами катится пот, все до последнего волоски на теле встают дыбом, сердце колотится у самого горла — и страницы лежащей на коленях дыбоволосой книги переворачиваются сами собой, так неожиданно, так пугающе, что тебя хватает кондрашка.

Лично мне, дорогие друзья, хотелось бы верить, что подобное воздействие достигалось исключительно средствами литературы, но, разумеется, это не так. Поразительная правда открылась лишь десятилетия спустя, когда один писатель, принимавший участие в кризисном Гнилушковом конгрессе, решил на смертном одре облегчить себе душу.

Не писатели и поэты наделили дыбоволосые книги такой силой, а букваримики. Это они тогда поделились друг с другом своими тайнами, особенно теми, которые касались составления и производства гипнотических ароматических смесей. В результате был создан эликсир, которым можно пропитать бумагу и который давал все вышеперечисленные симптомы страха, начиная от мурашек и кончая остановкой сердца. Страшные истории, которые печатали потом на этих страницах, были ничуть не лучше и ничуть не действеннее тех, которые писались прежде. Напротив, они могли быть и много хуже, от авторов требовалось только как можно чаще вставлять слова «окоченелый», «сырой», «костяной», «угрюмый», «многоногий», «замогильный глас», «час призраков» и «личинкожрущий» или «склизко-окоченелый», «угрюмо-знобкий» и «многострашный». Этого хватало, чтобы убедить критиков, будто они имеют дело с магией слова.

Но это была лишь обычная и к тому же противозаконная алхимия, и потому дыбоволосые книги в конечном итоге запретили. Однако у коллекционеров они по-прежнему были в большом почете, и их все еще читали под одеялом подростки. Я сам прочел «Гробовую арфу» Бамуэля Сологурца как минимум дважды и, с удовольствием ежась, вдыхал внушающие страх ароматы.

Но, скажете вы, это еще не повод для смеха, верно? Равно как и не причина для веселья то, что мой таинственный хозяин завел меня как раз в помещение полное книг, которые министерство здравоохранения Замонии отнесло к категории «опасных» и которые, без сомнения, еще распространяли запрещенные запахи.

И совсем уже не смешно было то, что эти опасные запахи уже начали на меня действовать. Я слышал скрип петель, с которым поднимались крышки гробов, безумный хохот торфяных мумий, рыдания заживо замурованных. Видел, как бочком пробираются по потолку отрубленные руки и как танцует по корешкам тень рогатого. Нет, это было совсем не смешно.

Смешным было то, что все это меня бесконечно успокаивало. Смешным было то, что даже в библиотеке дыбоволосых книг меня уже ничто не могло напугать. Смешно было то, что в обернувшейся кошмаром реальности, в подземном замке без выхода я при одном только взгляде на разборчивый шрифт испытал умиротворение и почувствовал себя в безопасности. Вот поэтому я и смеялся, друзья мои, раскатисто и долго.

Потом я снова взял себя в руки — хотя бы потому, что в смехе в одиночку всегда есть толика отчаяния. Прихватив пару дыбоволосых книг, я устроился в кресле, допил воду и, жуя червяков, ненадолго погрузился в чтение. И в точности, как тогда гудение книжнецов погрузило меня в сон, теперь дремоту на меня нагнали стенанья зомби и хохот заячьих ведьм. Волосатые руки шебуршились на полу, вокруг моей головы порхали прозрачные летучие мыши, но мне было решительно все равно. Да, среди этих вымышленных страшилок я провалился в глубокий сон. Но перед тем у меня в голове мелькнули две строчки из стихотворения Дождесвета, которые я понимал теперь гораздо лучше:

Скорбящая тень

Проснулся я бодрым и отдохнувшим. И хотя, когда я снова отправился по бесконечным коридорам, призрачные летучие мыши еще порхали у меня вокруг головы, отрубленные белые руки цеплялись за плащ, а тоненькие голоса нашептывали, мол следует пойти и утопиться в замковом пруду, со временем галлюциногенное действие букваримистических ароматов развеялось, и мысли у меня прояснились.

Я — гость замка Тенерох, это очевидно. Мне предоставили пищу и ночлег. Согласен, ужин был не слишком плотный, а спальня — не совсем обычная, но все же… Кто-то мирился с моим пребыванием здесь, даже ценил его. Только вот гость я тут или пленник? И сколько продлится мое гостевание? И на что я сдался моему хозяину? Впрочем, лучше уж погостить у фантома, чем спасаться бегством от гарпиров, сфинххххов и охотников за книгами.

Понемногу я почти привык, что стены двигаются, а пол поднимается или опускается. Весь замок, похоже, был единым, постоянно движущимся исполинским механизмом, смысла которого я не мог разгадать. Впрочем, назначение книжной машины в Кожаном гроте я тоже не сразу понял.

В тускло освещенном замке было, на первый взгляд, пусто, но я то и дело слышал какие-то шорохи и шелесты и в сумраке по углам различал какие-то прямоугольные тени, исчезавшие при моем приближении, а временами в особо темных переходах у меня над головой словно бы хлопали крылья. Я проходил через залы с чудовищными каминами, залы с каменными столами и стульями. Встречались скамейки и столики, и огромные троны — но вся мебель состояла исключительно из окаменелых книг и была плотно прикреплена к полу. Словно главной целью строителей замка было упрочить его неизменность, пусть даже по нему прокатится гигантская волна.