Ночь богов, кн. 2: Тропы незримых - Дворецкая Елизавета Алексеевна. Страница 5

– Как сюда попал?

– Приехал, сопровождая своего родича, Арсамана Пуяна, – ответила Замила, обменявшись с пленником еще несколькими словами.

– Разбойничать приехал? – грозно спросил Богомер. – Что же он нас так худо оценил – имея тридцать человек, на целую волость замахнулся?

– Они приехали не воевать. Арсаман хочет торговать с нами. Князь Святомер, как он говорит, свиет-малик всей земли Вантит, [3] позволил ему проехать через его земли.

– Так то через его земли! Где вятичи и где мы! – Князь Вершина возмущенно всплеснул руками. – Заблудились, что ли?

– Князь Святко, как он говорит, заверил их, что вся эта земля в его власти и здесь они могут брать все, что захотят, – с некоторым злорадством перевела княгиня ответ Чаргая. – Похоже, муж мой, он хочет сказать, что оковский князь объявил нас своими данниками и смердами и разрешил ему делать тут все, что он захочет.

В братчине поднялся шум. Все прекрасно помнили, как этой весной сын оковского князя Святомера, Доброслав, уговаривал угрян присоединиться к походу на хазар, затеянному русскими князьями с Оки, Дона и Днепра. Угряне принадлежали к кривичскому союзу племен и находились под властью смоленских князей; без разрешения смоленского князя, вернее, правившей ныне княгини Избраны Велеборовны князь Вершина не мог выступить в военный поход, да и сам не горел ратным пылом. Не желая смириться с отказом, княжич Доброслав пытался силой заставить угрян идти воевать, выкрав двух старших Вершининых дочерей – Лютаву и Молинку. И хотя Лютомер вернул обеих девушек домой, не допустив ущерба родовой чести и не ставя под угрозу благополучие племени угрян, все понимали, что князья оковских вятичей затаили нешуточную обиду и та неприятная повесть обязательно будет иметь продолжение.

– Давно я говорил – князь Святко нам обиды не спустит! – наперебой кричали Ратиславичи, от гнева и волнения забыв о порядке.

– Он чего себе удумал, синец проклятый, – что нашу землю на разоренье раздавать может!

– Может, еще дань ему прикажет давать?

– Уведите! – Князь Вершина кивнул в сторону пленника. – Богоня, уйми ты народ! Давайте толком подумаем.

Старейшина принялся кричать, унимая сродников. Вершина сидел с мрачным лицом. Не поймешь, то ли сами хазары не заметили, где кончились вятичские земли и начались угрянские, то ли князь Святко нарочно выставил Угру своим владением, чтобы руками хазар нанести угрянам обиды и разорение. Конечно, самому ему не до того, небось увяз на Дону всеми копытами! Однако должен же он понимать, что трем десяткам хазар на Угре придется несладко. Так кто эти люди? Кто придет мстить за их смерть и плен? С кем князь Святко поссорил угрян?

– Стой, стой! – Боярин Будояр вскочил с лавки и побежал вслед за пленником, которого уже выводили из братчины. – Где те хазары-то его, сродники, что ли? Как, ты сказала, его звать, Вершинина? Погоди, спроси еще, где они? Тоже, поди, примериваются ограбить кого-нибудь?

Выслушав вопрос, пленник усмехнулся и произнес что-то такое, отчего Замила досадливо дернулась и даже слегка покраснела.

– Я не могу сказать, что он сказал, я не помню таких слов! – воскликнула хвалиска, но ее смущение выдавало, что все она помнит. – Что-то о том, что ты, Богоня, скоро сам услышишь о них.

Богомер некоторое время мерил взглядом пленника: молодой хазарин был ниже его ростом, но держался так гордо, словно смотрел на угренского медведя сверху вниз, – а потом от души ударил могучим кулаком ему в челюсть, так что хазарин отлетел и врезался бы в стену, если бы мужики его не подхватили.

Спускались сумерки, Ратиславль поспепенно затихал, собираясь ко сну. Князь Вершина сидел в братчине с теми из сродников, кто еще не разошелся, когда к нему подошла старуха из челяди Любовидовны.

– Пройди к жене, княже, она зовет тебя, – кланяясь, позвала старуха.

У Любовидовны Вершина застал и ее сына. Бороня сидел на большом ларе с мрачным и обиженным видом, и при виде отца только встал и поклонился, ничего не сказав.

– Звала, матушка? – спросил Вершина. – Что у тебя за дело на ночь глядя?

– Мы с Бороней подумали и решили, отец. – Большуха глянула на сына, словно искала подтверждения, но тот отвернулся. – Сегодня у него ссора вышла с Лютом, из-за пояса этого проклятого. Так мы подумали и поняли: зачем нам пояс этот, ну его совсем! Главное, чтобы лад в роду был и мир в волости, а поясов мы еще раздобудем, не таких еще! Не такое уж он сокровище, чтобы со старшим братом из-за него ссориться. Погорячился Бороня, да теперь одумался. Ты уж, батюшка, отдай Люту этот пояс да передай от нас, чтобы обиды не держал.

– Это вы молодцы! – одобрил Вершина и улыбнулся. Про пояс он совсем забыл, но теперь обрадовался, что Любовидовна уговорила сына отступиться, лишь бы не сделать Лютомера своим врагом. – Молодец, Бороня! – Вершина потрепал хмурого сына по плечу. Бороня рос упрямым и самолюбивым, и тем более жаль ему было терять такую ценную добычу, первую в жизни! – Права мать: будет случай, еще не таких поясов добудем. А я хочу, чтобы сыновья мои дружили, а не ссорились. Если Лют не уехал или Лютава здесь ночует, сейчас же и отдам.

И вздохнул, вспомнив Хвалиса. Дружба и поддержка других сыновей тому совсем не помешали бы, но надежды на это мало.

Однако ни Лютомера, ни Лютавы, ни кого-либо из бойников в Ратиславле не оказалось: дети Семилады уже ушли и увели своих назад в Варгу.

Вернувшись к Замиле, где собирался ночевать, князь между делом рассказал ей о разговоре с Любовидовной. Замила, которой в это время Галица расчесывала волосы, заволновалась и задергалась.

– Все ему! Все опять ему! – бормотала она, едва сдерживая злость. – Мало того, что из-за него моему сыну пришлось бежать! Теперь ему одному – слава, почет, добыча!

– Спроси, где пояс, – вдруг шепнула ей в ухо Галица, незаметно наклонившись.

После бегства Хвалиса Галица, выждав еще пару дней, вернулась в Ратиславль как ни в чем не бывало. На расспросы о Хвалисе, сыпавшиеся со всех сторон, она только разводила руками и делала большие глаза: не знаю, дескать, да и откуда мне знать? У свекра была, у Просима, а княжич там не показывался, мы и не знали, что тут такие дела творятся. Подумать только!

Не так чтобы все ей поверили, но с Хвалисом никто ее в эти дни не видел, сам он исчез, и все подозрения повисли в воздухе, а потом забылись. Шла жатва, было не до того. А сама Замила весьма обрадовалась возвращению Галицы и каждый день тайком жаловалась ей, изливая свою тревогу за сына и злость на его обидчиков.

Сейчас она удивленно обернулась к челядинке, но та быстро закивала: спроси, так надо!

– А что за пояс-то? – с деланным безразличием обратилась Замила к мужу. – И правда, есть за что ссориться?

– А вон там, в ларе. – Вершина кивнул в сторону ларя в углу. – Туда бросил, думал, пусть полежит, пока определимся. Ну, раз Бороня сам отказался, отдам Люту, чего уж! Заслужил! Сам носить не захочет, сестре отдаст, пусть бляшки отковыряет да в ожерелье подвесит – красота! Завтра и пошлю.

– Красоту такую завернуть бы во что-нибудь, – вставила Галица, пока Замила, подняв крышку, рассматривала при свете лучины пояс и его блестящие позолоченные бляшки. Мысль насчет того, чтобы сделать из них подвески к ожерелью, понравилась и хвалиске тоже – у нее хватало украшений, но разве их бывает слишком много? – Принесу сейчас!

Отложив гребень, Галица выскользнула в переднюю половину землянки. Почти сразу за ней вышла хозяйка.

– Ты что это надумала, – зашипела Замила в ухо челядинке, пока та рылась в куче выстиранных полотенец, только что снятых с веревки. – Перед оборотнем выслужиться хочешь?

– Вот что, матушка, – зашептала Галица, выудив красиво расшитый рушник. – Как князь заснет, ты из ларя этот пояс достань и мне принеси сюда, прямо в полотенце. Не разворачивай.

– Да что ты задумала?

– Я такое задумала, что и сыну твоему поможет, и врагам его отомстит. Тем, кто его из дома родного бежать заставил.