Битва королей. Огонь эльфов - Хеннен Бернхард. Страница 61

Обилее смотрела на Эмерелль широко раскрытыми от ужаса глазами.

— Нам придется терпеть тени вечно?

Королева мягко покачала головой.

— Надеюсь, нет. Я могу сдерживать ингиз при помощи волшебной силы. Я знаю их. Семеро бесчинствуют во дворце, и вот уже более двух лет не приходили новые тени. Ингиз никогда не удаляются больше чем на пару миль. Свет притягивает их… Или, может быть, я. Они поглощают жизненный свет своих жертв, когда становятся достаточно сильны. Иногда мне кажется, что они посягают на мой свет. Что я их трофей. Поэтому я больше не покидаю дворца.

«Зато уходят остальные, у кого находится повод убраться», — подумала Обилее. Вот только на прошлой неделе мастер Альвиас отослал свою дочь в Альвемер. Она ждала ребенка, и гофмейстер, считавшийся одним из самых верных, не смог вынести мысли о том, что тень ингиз упадет на расцветшее тело его дочери. Он стыдился этого мнимого предательства, так он говорил Обилее, но в конце концов это не удержало Альвиаса от того, чтобы приказать дочери уехать.

— Почему ты не отбросишь тени обратно во тьму, если можешь удерживать их при помощи магии, повелительница?

Эмерелль провела пальцем по краю кубка, который поставила на стол эльфийская воительница. Погрузившись в свои мысли, она прислушивалась к жалобному звуку стекла.

— Было бы ошибкой изгонять их обратно в Ничто, пока не восстановлена исчезнувшая струна в сети троп альвов. Пока что ингиз лишь случайно находят путь в наш мир из своей темницы. Но что произойдет, если я пошлю обратно тех, кто побывал здесь? Они ведают путь в Альвенмарк. Не приведут ли они сюда целые полчища? Никто не знает, сколько существует ингиз. Довольно ли их, чтобы погрузить в тень целый мир? И не растет ли их сила, когда они собираются в большом количестве? Когда вернется Олловейн, он принесет ответы на эти вопросы.

— А если он не вернется? Он пропал много лет назад.

Никто до сих пор не отваживался сказать об этом открыто в присутствии королевы. Решения Эмерелль не ставили под сомнение, если, конечно, не было желания отправиться в изгнание. Но разве те, кто, несмотря на присутствие теней, жил во дворце, не имели права знать, что будет дальше? Некоторые даже поговаривали, будто правительница еще не совсем оправилась от полученных в Вахан Калиде ранений. Почти целую зиму пролежала она без сознания, и некоторые полагали, что она до сих пор в оцепенении.

— Он вернется, — негромко и упрямо произнесла Эмерелль.

— Но как ты можешь быть настолько уверенной?

Королева подняла голову, взгляд ее был словно у сфинкса, непонятный и таинственный. По ее глазам невозможно было прочесть, о чем она думает.

— Ты заходишь слишком далеко.

Обилее сжала губы. Кто-то ведь должен задать этот вопрос. Она не станет извиняться за то, что слетело с ее губ.

— Всего семь лет, две луны и тринадцать дней назад. — Эмерелль несмело улыбнулась. — И семнадцать часов. Никто во всем Альвенмарке не ждет его возвращения так, как я.

Молодая эльфийка удивилась, почти испугалась. Не в привычках королевы такая открытость. Никогда не доводилось Обилее видеть, чтобы Эмерелль проявляла свои чувства.

Королева положила правую руку на грудь, туда, где билось сердце.

— Я чувствую его. — Взгляд ее стал мягче. — Я знаю, что он жив, хоть и не могу объяснить, почему это так. Я чувствую его. Его мысли. Его сущность.

— Ты привязала к себе его душу? — испуганно спросила Обилее.

Эмерелль рассмеялась.

— Нет. Может быть, он взял себе частичку моей души. Много столетий тому назад.

— Когда-то вы были вместе? — спросила Обилее, позабыв об этикете.

— Очень-очень давно. Он отдал за меня свою жизнь. С тех пор я жду его.

— И он родился так много времени спустя? Или он…

Королева опустила глаза.

— Я еще надеюсь на это.

Юная эльфийка поняла. При дворе Эмерелль до сих пор удавалось скрывать свои чувства к Олловейну. Но теперь многое представало в новом свете. Быстрая карьера Белого рыцаря могла быть связана не только с его выдающимися способностями. В его верности Эмерелль, уже ставшей легендарной, теперь появилось грустное звучание. Может быть, его душа догадывалась о том, что не проявлялось открыто? Существует ли память души, не имеющая ничего общего с воспоминаниями, но, тем не менее, определяющая жизнь? С родившимися вновь не говорили о старых связях. Это входило в число неписаных законов всех эльфийских народов. Влюбленные ждали тех, кто снова облечется в плоть, поскольку те не нашли пути в лунный свет, но никто не отягощал жизнь родившихся вновь прошлым. Среди любящих часто бывало, что они хотели, чтобы их узнали, что надеялись на то, что любовь бессмертна. Но чаще всего родившиеся вновь не вспоминали свою прошлую жизнь. Были истории о любви, пережившей смерть, несмотря на то что пару разделяла пропасть столетий. Считалось, что, только если две души были настолько близки, что становились как одна, они могли отыскать друг друга снова.

Обилее спросила себя, сколько раз с тех пор мастер меча мог рождаться и не узнавать Эмерелль. Робость, с которой отреагировала обычно столь неприступная владычица, показалась ей указанием на то, что Олловейн мог быть не первым телом, в котором возродилась душа возлюбленного Эмерелль.

— Если он жив, я воспринимаю груз столетий не настолько тяжело. С ним возрождается частичка моей юности. Он был моим спутником, когда я была странствующим рыцарем. Тогда так легко было понять, что есть справедливость. Рыцари сражались за какое-то одно существо или небольшую общину. Все было обозримо. Вот увидишь, существует очень мало того, что приносит такое же удовлетворение, как возможность восстановить справедливость. Я — щит и меч целого мира. Я видела тысячи вариантов будущего Альвенмарка в серебряной чаше. Была свидетельницей ужасов, которые ты даже представить себе не можешь. Грань между правдой и неправдой стала узка, как острие ножа, каждый шаг, который я делала, оставлял на мне раны. Иногда мне кажется, что если бы я оставалась странствующим рыцарем, то сразила бы ту Эмерелль, которая сидит на троне Альвенмарка. Многим я кажусь тираном. Может быть, именно проклятие серебряной чаши однажды сломает меня. Я уже не борюсь за живущих, нет, моя тревога — о неисчислимых легионах тех, кто должен родиться. Как объяснить тем, кто жалуется, будто я поступила с ними несправедливо, что я добивалась справедливости для их правнуков? Этого никто не хочет слушать. Я не знаю другой ценности, столь же изменчивой, как справедливость. Ни один из элементов, о которых рассказывают алхимики, не может быть столь летучим. Как поступить справедливо по отношению к овце, чьих ягнят растерзали? Убить волка? Разве справедливо судить волка, который сделал то, для чего он создан? Я пытаюсь править так, чтобы было хорошо как можно большему количеству созданий Альвенмарка. Я храню мир, со всей строгостью защищая законы, которые когда-то были даны нам альвами. Никто не может быть выше этих законов. Даже я. Поэтому у меня не было выбора, кроме как наказать Нороэлль, когда она отнесла дитя демона в мир людей. Ты ведь знаешь, она долгое время была моей подругой и была близка мне, как никто другой.

Даже сейчас, спустя столько лет, Обилее с трудом удалось сдержать слезы при воспоминании о том, как была изгнана Нороэлль. Быть пленницей одного из обломков Расколотого мира — такое наказание страшнее смерти. Умирая, эльфы уходили в лунный свет или могли надеяться, что однажды родятся снова. Но никто не знал, что происходит с теми, кто расстается с жизнью в, Расколотом мире. Говорили, что души становятся его пленниками или что они даже гибнут в Ничто. Смерть там не давала надежды на избавление. Души угасали, словно свечи, задутые внезапно налетевшим порывом ветра.

— Я тоже горюю по Нороэлль, — печально произнесла королева. — Она оставила брешь, которую никто не может закрыть. Это бремя долгой жизни — нести на сердце столько ран. Иногда желание бежать от всего становится просто невероятным. Слабое утешение — спасать мир для тех, кто еще даже не родился. Они — абстрактная идея. Нет глубоких чувств, связанных с теми, кто когда-нибудь будет жить, кроме, разве что, ответственности. Бывают мгновения, когда я втайне переворачиваю свою догму относительно того, чтобы поступать справедливо по отношению к как можно большему количеству существ. Тогда я представляю себе, что будущее для… — Она вдруг умолкла.