Произведение искусства - Форсайт Фредерик. Страница 17

Когда прозвучала сумма в 200 тысяч фунтов, у дверей началась толкотня, люди расступились и пропустили в зал высокого и представительного мужчину. То был не кто иной, как герцог Гейтсхед собственной персоной. Он вошел и застыл у стены, точно кондор, высматривающий добычу и готовый нанести ей смертоносный удар.

После 240 тысяч Слейд начал терять над собой контроль. На лбу проступили крупные капли пота, в них отражался свет ламп. Голос поднялся на несколько октав. Чутье подсказывало ему, что пора положить конец этому фарсу, но он уже не мог остановиться. Столь тщательно и тонко разработанный им сценарий вышел из-под контроля.

Четверть миллиона фунтов — и левое его веко бешено задергалось. Сидевший в заднем ряду Бертрам видел лишь непрерывное подмигивание и продолжал повышать ставки. Слейд изо всей силы старался дать ему понять, что пора остановиться, но старик четко запомнил приказание; одно подмигивание, одна ставка.

— Что скажете, сэр? — беспомощно и визгливо прокрякал Слейд в адрес очкастого японца. Настала томительная пауза. Слейд про себя молился, чтоб все это наконец кончилось. Но японец громко и отчетливо произнес: «Хай». Левое веко Слейда дергалось, как бешеное, и Бертрам послушно поднял карточку.

Когда прозвучало 300 тысяч фунтов, Лью-Трейвес что-то яростно зашептал на ухо герцогу. И «кондор» двинулся вдоль стены, приближаясь к тому месту, где сидел его служащий Бертрам. Глаза всех присутствующих были устремлены на японца. И тот вдруг поднялся, бросил карточку на сиденье, отвесил вежливый и сдержанный поклон Перегрину Слейду и двинулся к двери. Толпа расступалась перед ним, как Красное море перед пророком Моисеем.

— Триста тысяч раз, — еле слышно просипел Слейд, — триста тысяч два…

Стук молотка — и зал словно взорвался. Так всегда бывает после почти невыносимого напряжения, каждому хотелось поделиться своими чувствами и впечатлениями с соседом. Слейд оттер пот со лба, объявил, что дальше торги будет вести мистер Лью-Трейвес, и сошел с трибуны.

Бертрам, испустив вздох облегчения, поспешил к себе в каморку выпить чашечку крепкого горячего чая.

Герцог наклонился и яростно прошипел на ухо Слейду: «Ко мне в кабинет. Через пять минут, будьте так любезны!»

— Перегрин, — начал он, когда они остались одни в кабинете председателя. Заметьте, никаких там «Перри» или «старина, дорогой». — Перегрин, могу ли я узнать, что за дьявол в вас вселился и что вы там вытворяли, а?

— Проводил аукцион, — тупо ответил Слейд.

— Шутки здесь неуместны, сэр! Что за куропатки, что за жалкая, мерзкая мазня?

— Это только на первый взгляд.

— Ты покупал ее для «Дома Дарси»? Почему?

Слейд достал из нагрудного кармана письмо и отчет профессора Карпентера из Института Колберта.

— Надеюсь, это объяснит, почему. Правда, я предполагал приобрести ее максимум за пять тысяч. Но тут вмешался этот придурок-японец.

Герцог, стоя у окна, внимательно прочитал отчет Карпентера, и выражение его лица изменилось. Его предки сражались и через трупы прокладывали себе путь к богатству и славе, и старые гены давали о себе знать, как и у Бенни Эванса.

— Но это же совсем другое дело, старина, совсем другой коленкор, — протянул он. — Кто еще знает об этом?

— Никто. Доклад пришел ко мне на дом в прошлом месяце, и я никому показывал. Только Стивен Карпентер и я. Ну еще теперь и вы. В таких делах, чем меньше народу будет знать, тем лучше.

— А владелец?

— Какой-то шотландец, сущий болван. Я предложил ему пятьдесят тысяч, чтобы потом не возникал. Но этот дурак отказался. У меня есть и копия письма, и запись нашего с ним разговора. Теперь, конечно, я жалею, что он не принял наших денег. Но кто мог предвидеть, что на торгах появится этот безумный японец? Черт, да он нас как липку ободрал!

Какое-то время герцог задумчиво молчал. Об оконную раму билась муха, жужжала назойливо и громко в полной тишине.

— Чимабью, — пробормотал герцог. — Дуккио. Бог ты мой, да у нас вот уже многие годы не появлялось ничего подобного! Сколько же это может стоить? Семь, восемь миллионов?… Послушай, утряси все вопросы с владельцем, и побыстрей. Я санкционирую. Так, теперь кого пригласим для реставрации? Людей из Колберта?

— Слишком большая организация. Много людей. А люди болтают. Лично я пригласил бы Эдварда Харгривза. Он один из лучших в мире, работает самостоятельно и держит язык за зубами.

— Неплохая идея. Займись. Поручаю это тебе. Дашь знать, когда реставрация будет завершена.

Эдвард Харгривз, неразговорчивый и мрачный человек, действительно работал один, в своей мастерской в Хэммерсмите. Восстанавливая поврежденные или закрашенные работы старых мастеров, он творил настоящие чудеса.

Он прочитал отчет Карпентера и подумал, что неплохо бы прежде проконсультироваться с профессором. Но затем решил, что главный реставратор Института Колберта будет оскорблен и возмущен тем, что столь почетное дело поручили кому-то другому. И Харгривз, что было вполне в его характере, решил промолчать. При этом он знал высокую репутацию института и цену подписи под документом самого профессора Карпентера, а потому намеревался использовать в своей работе сделанные в докладе выводы. Слейд, вице-председатель совета директоров «Дома Дарси», лично привез ему натюрморт в мастерскую, и Харгривз сказал, что ему потребуется две недели.

Он поставил картину на подрамник, в студии, где окна выходили на север, и на протяжении двух дней просто смотрел на нее. Толстый слой масляной краски следовало снимать с величайшей осторожностью, чтобы не повредить находящийся под ней шедевр. И вот на третий день он приступил к работе.

Две недели спустя в кабинете Слейда раздался звонок.

— Ну-с, мой дорогой Эдвард? — Голос его дрожал от нетерпения.

— Работа закончена. Все слои краски сняты, и то, что было под натюрмортом, видно со всей ясностью и четкостью.

— А цвета? Наверное, столь же ярки и свежи, как в пору создания картины?

— О, да, не сомневайтесь, — ответил голос в трубке.

— Я выезжаю, — сказал Слейд.

— Думаю, мне лучше самому привезти эту картину, — осторожно заметил Харгривз.

— Отлично! — расплылся в улыбке Слейд. — Тогда мой «Бентли» будет к вашим услугам ровно через полчаса.

И он тут же позвонил герцогу Гейтсхеду.

— Отличная работа, — одобрительно процедил председатель. — Давайте взглянем на нее вместе. В моем офисе, ровно в двенадцать ноль-ноль.

Некогда он служил в Колдстримском гвардейском полку [Колдстримский гвардейский полк — второй по старшинству после полков Гвардейской дивизии, сформирован в 1650 г.] и в разговорах с подчиненными любил уснащать речь чисто военными оборотами.

Без пяти двенадцать в кабинете председателя появился посыльный, установил подрамник и вышел. Ровно в двенадцать в кабинет в сопровождении Перегрина Слейда вошел Эдвард Харгривз. В руках он нес бережно завернутую в мягкую ткань картину. Сэр Гейтсхед благожелательно кивнул, и реставратор поставил ее на подрамник.

Затем герцог с громким хлопком открыл бутылку дорогого французского шампанского «Дом Периньон». Разлил его по бокалам и предложил гостям. Слейд принял, Харгривз вежливо отказался.

— Итак, — сияя улыбкой, произнес герцог, — что мы имеем? Дуккио?

— Э-э, на сей раз нет, — сказал Харгривз.

— Ну, удивите же меня! — воскликнул Слейд. — Неужели сам Чимабью?

— Не совсем.

— Просто сгораю от нетерпения, — сказал герцог. — Ну же, чего вы ждете? Срывайте покрывало!

Харгривз повиновался. Картина отвечала описаниям Карпентера из Института Колберта. Прекрасное письмо, в точности соответствующее стилю раннего Ренессанса Флоренции и Сиены.

На заднем плане средневековый пейзаж, мягкие пологие холмы, одинокая колокольня. На переднем плане фигурка. Но не человека, а библейского осла, с грустью взирающего прямо на зрителей. И с огромным половым органом чуть ли не до самой земли, точно его растянули. На среднем плане действительно красовалась неглубокая лощина с дорогой в центре. На дороге, у выхода из долины, виднелся крохотный, но вполне различимый «Мерседес-Бенц».