Проклятие десятой могилы (ЛП) - Джонс Даринда. Страница 5

Наконец Куки с Эмбер оказались передо мной. Выражение лица у Эмбер источало сплошное волнение и интригу, а у Куки — один сплошной ужас, но это нормальное утреннее выражение лица подруги, пока в нее не вольется доза ракетного топлива. Перестав глазеть на мальчишку, я уставилась на гостей, которые вдруг одновременно затараторили наперебой. Понять, кто говорит в каждый конкретный момент, было просто-напросто невозможно.

Куки начала с фразы «Ты должна кое-что увидеть». Тут же подключилась Эмбер со словами «Оно везде». И началось:

— Ты не поверишь…

— По-моему, надо срочно…

— Просмотров немеряно…

— Просто дикость какая-то…

— Ты…

— Тебя…

— Станешь знаменитой!

— Разоблачат.

— Это так круто!

— Это просто ужасно!

В конце концов я не выдержала и аккуратненько ладонями прикрыла обеим рты. Обе мигом замолкли, но Куки все-таки прошамкала:

— Ладно. Пусть Эмбер расскажет.

Удовлетворившись результатом, я опустила руки. Эмбер хихикнула, украдкой покосилась на возвращающееся к нам великолепие и сунула мне под нос свой сотовый:

— Лучше тебе самой все увидеть.

Забирая телефон, я успела обнять Эмбер. Она чмокнула меня в щеку и на добрых пять секунд стиснула длинными тонкими руками. Так она делала постоянно с того самого дня, как я вернулась. Поехать в Нью-Йорк Эмбер не разрешили, а значит, не разрешили и нянчиться с моей жалкой задницей. Или пытаться вбить в мои амнезийные мозги хоть каплю здравого смысла. Это уже кому как нравится думать. В тот самый момент, когда мы сошли с эскалатора у выдачи багажа, Эмбер пронеслась мимо собственной матери и повисла у меня на шее. Само собой, мы грохнулись на пол.

С мамой она не виделась целый месяц, зато они каждый день разговаривали. А со мной у Эмбер целый месяц не было вообще никакой связи. Так что объятия у эскалатора были доказательством того, что я ей нравлюсь. А слезы на глазах — доказательством того, что я ей очень нравлюсь. И это классно. Потому что мне Эмбер тоже очень нравится.

— Ну ладно, — сказала она и отстранилась, — смотри. Ты с ума сойдешь!

От волнения Эмбер закрыла ладонями рот, а Куки стала еще чуточку бледнее.

Чтобы лучше видеть, Рейес сдвинулся, и я просто не могла не заметить, куда метнулся взгляд Эмбер. На пояс серых штанов. Тех самых, которые сидели достаточно низко, чтобы любой мог в подробностях рассмотреть впадинку между тазовой костью и мышцами живота. А это то самое место, которое превращает женщин в тающее желе.

Меня не волновало, что Эмбер всего тринадцать. Меня волновало то, что ей всего тринадцать, а у ее любимого Квентина стопроцентно есть такая же впадинка. Оставалось только надеяться, что Эмбер пока об этом не знает.

Приподняв телефон, я повернула его так, чтобы Рейесу было видно, и нажала кнопку воспроизведения. Назвалось видео «Уганда, Африка. Одержимая и экзорцист». Ну-у, слегка перегнули с драматизмом, но кто я такая, чтобы критиковать?

На экране появилась африканская девочка, которую я сразу же узнала с тех времен, когда работала в Корпусе мира. Снимали крупным планом на камеру в ночном режиме. Кожа на лице была усеяна царапинами. Трещины на губах сочились кровью. Зубы были оскалены, из уголков рта стекала слюна. Глаза побелели… Камеру отодвинули, чтобы показать, как неестественно выгнулась шея и запрокинулась голова. От яростного дыхания вздымалась грудь.

Девочка лежала на деревянном поддоне на грязном полу. Отчаявшийся и безумно любящий свою дочь отец связал ей запястья и щиколотки. Фараджи. Он помогал нам копать колодец для деревни. Когда мы впервые встретились, он казался каким-то отстраненным и к нам, новичкам, относился крайне настороженно. Впрочем, ничего необычного здесь не было. В той нашей миссии большинство жителей деревни встретили нас чуть ли не торжественно, но были и те, кого отнюдь не обрадовало, что мы фактически вторглись на их территории. И не важно, из Корпуса мира мы или еще откуда. Фараджи был одним из последних.

Я его сразу же заметила, но не из-за того, как недружелюбно он себя вел, а из-за того, что из него густыми волнами лилось горе.

Хотя нет, не горе, а страх.

Я бы даже сказала, неподдельный ужас. Дышать рядом с Фараджи было трудно, а копать колодец, когда нет возможности наполнить легкие кислородом, не так просто, как может показаться на первый взгляд.

Мы провели в деревне почти три дня, когда я наконец решила вечерком проследить за Фараджи до дома. Точнее я думала, что он пойдет домой. Позже я узнала, что оказалась у заброшенной хижины, где в то время пряталась вся семья. И причину я поняла еще до того, как вошла в ветхую лачугу. Кожу будто кололи иголками, а в рот словно влили кислоты.

Ничего подобного я в жизни не испытывала. А когда все-таки вошла в хижину, увидела нечто, чего никогда в жизни не видела. Двенадцатилетняя Эмем в яростной горячке боролась с тем, что поселилось в ее теле. Нкиру, жена Фараджи, сидела рядом с дочерью и прижимала к ее лбу холодный компресс. А еще молилась, раскачиваясь взад-вперед.

Нкиру заметила меня, когда я переступила порог не то хижины, не то обычного укрепленного навеса.

— Фараджи! — резким тоном позвала она и гневно уставилась на мужа огромными глазами. — Выведи ее отсюда. — Говорила она на родном языке и справедливо считала, что я ничего не понимаю. — Иначе старейшины заберут нашу дочь. — Нкиру крепче сжала руку Эмем. — И убьют!

Фараджи развернулся и в ужасе уставился на меня, не веря, что я осмелилась за ним проследить. Или что он не заметил меня сразу.

Тогда я задумалась, как давно эта семья живет в кошмаре. Девочка была худой до невозможности. Обезвоживание истощило организм до крайней степени. Только покрытое шрамами лицо оставалось все таким же красивым. Судя по разнообразным знакам на полу, родители определенно консультировались с каким-то целителем. Может быть, из шаманов. Что и понятно. Состояние Эмем было вызвано вовсе не болезнью. От того, что в нее вселилось, у меня горели легкие, и пекло в глазах.

Я шагнула вперед, но на пути встал Фараджи. Внутри него шла нешуточная борьба. Ему предстояло принять решение.

Поначалу я думала, что он взвешивает все «за» и «против» того, чтобы позволить мне попытаться хоть как-то помочь. Но я ошибалась. На самом деле он решал, что со мной делать. Отпустить с риском, что вся деревня узнает об Эмем, или убить. Имелось у меня подозрение, что склонялся Фараджи к последнему варианту. Скорее всего потому, что он покрепче взялся за мачете, который носил с собой повсюду.

— Можно мне на нее взглянуть? — спросила я на его языке и сглотнула сердце до того, как оно выскочило из груди.

Фараджи мог меня убить в мгновение ока. Я надеялась, что, если заговорю на его языке, он хотя бы подумает. Так и вышло.

Мне и в голову не приходило рассказывать направо и налево о том, что я говорю на всех известных Земле языках. Даже моим друзьям из Корпуса мира. Во-первых, такое далеко не просто объяснить, а во-вторых, пришлось бы жить с последствиями. Если бы кто-то узнал, меня постоянно просили бы предъявить доказательства. Так что до того вечера я ни разу не говорила в деревне на банту, хотя понимала все, о чем говорили вокруг меня.

Однако свое сокровище я продемонстрировала не зря. Все случилось именно так, как я и надеялась. Фараджи удивился ровно настолько, чтобы успеть пересмотреть свое решение по поводу моей неминуемой кончины. И это замечательно, потому что вряд ли мне удалось бы сбежать от острого, как скальпель, мачете в руках очень опытного охотника.

Я посмотрела на Нкиру, которая явно была на грани истерики.

— Не знаю, сумею ли помочь, — так спокойно, как только могла, сказала я, учитывая, что сердце ушло в пятки, — но попробую.

Девочка была одержима. Признавать это было больно, но отрицать — бессмысленно, хотя мои выводы основывались на Риган из фильма «Изгоняющий дьявола» и Стэне Марше из «Южного парка».

Уж не знаю почему, наверное, исключительно из-за отчаяния, жена Фараджи кивнула, и я присела рядом с их дочерью.