Замок лорда Валентина - Сильверберг Роберт. Страница 146

А потом он повернулся ко мне, взял меня за руку и чуть слышно сказал:

— Калинтэйн, я верховный правитель всего этого колоссального мира, но на самом деле я ничто. Раб, заключенный. Я отдал бы все, чтобы удрать из Лабиринта и провести последние годы жизни на свободе, под звездами.

— Тогда почему бы вам не отречься от престола? — спросил я, сам изумившись своей смелости.

Он улыбнулся.

— Это было бы трусостью. Я избран Божеством, и как я могу отказаться от этого бремени? Я предназначен для того, чтобы до конца моих дней оставаться олицетворением Власти на Маджипуре. Но должен найтись какой-нибудь благородный способ освободиться от этого жалкого подземного существования.

И я увидел, что понтифекс отнюдь не был ни безумным, ни злым, ни капризным, а был просто одинок, так как ему пришлось отказаться от ночей, от гор, от лун, от деревьев, от рек его мира и возложить на себя бремя правления.

А затем, две недели назад, прибыло известие о том, что Хозяйка Острова, мать лорда Струина и наша общая мать, заболела и вряд ли уже поправится. Столь необычный кризис порождал серьезные конституционные проблемы, поскольку среди властителей Маджипура Повелительница Снов по своему рангу равна понтифексу и короналю и найти ей замену весьма сложно. Сам лорд Струин, как сообщали, уже ехал сюда с Замковой горы, чтобы обсудить с понтифексом свою предстоящую поездку на

Остров Сновидений, поскольку он, скорее всего, не смог бы успеть попасть туда вовремя, чтобы попрощаться с матерью.

Тем временем герцог Гуаделум, как верховный герольд пон-тифексата и высший сановник двора, начал составлять список кандидатов на этот пост, который следовало потом сравнить со списком лорда Струина, чтобы определить, окажутся ли в них одни и те же имена. Для выбора необходимо было провести совещание с понтифексом Ариоком, ну и все такое… и мы считали, что в его нынешнем расстроенном состоянии это пойдет ему на пользу, заставив глубже окунуться в вопросы управления империей. По крайней мере, согласно протоколу, умирающая Повелительница была его женой, поскольку по формальным требованиям нашего закона о наследовании он назвал лорда Струина своим сыном, выбрав его в качестве короналя. Конечно, Хозяйка Острова Сна имела собственного законного мужа, который жил где-нибудь в Горном замке, но тебе нет нужды объяснять соотношение бытовых законов и освященного традицией права… Гуаделум сообщил понтифексу о приближающейся кончине Повелительницы Снов, и началась череда правительственных совещаний. Я не принимал в них участия, так как нахожусь на слишком низком уровне полномочий и ответственности.

И, поскольку мы рассчитывали, что серьезность ситуации должна была заставить Ариока вести себя более благоразумно, то, боюсь, мы, по крайней мере подсознательно, ослабили бдительность. И той же ночью, когда известие о смерти Повелительницы достигло Лабиринта, понтифекс сбежал в одиночку — впервые с тех пор, как я был приставлен надзирать за ним. Он ускользнул от охранников, от меня, от всех своих слуг, скрылся в бесконечных переплетениях Лабиринта, и никто не смог его найти. Мы искали всю ночь и половину следующего дня. Меня терзали опасения как за его судьбу, так и за собственную карьеру. Предчувствуя дурное, я послал людей к каждому из семи входов Лабиринта, чтобы они обшарили раскинувшуюся наверху мрачную засушливую пустыню. Сам я побывал во всех притонах, которые показывал ему; где бродили люди Гуаделума, мне неизвестно, но повсюду мы старались скрыть от народа, что понтифекс пропал. Мне кажется, что с этой задачей нам справиться удалось.

Мы обнаружили его в тот же день, ближе к вечеру. Он оказался в некоем доме в районе, известном под названием Зубы

Стиамота в первом кольце Лабиринта, и был одет в женское платье. Мы могли бы вообще не найти его, если бы не ссора из-за неоплаченного счета, в которую пришлось вмешаться уличным прокторам. Когда же понтифекс не смог ясно назвать свое имя, да еще и услышав, как эта якобы женщина говорит мужским голосом, прокторы заподозрили неладное и у них хватило мозгов вызвать меня, ну а я поспешил взять его величество под свою опеку. У него был совершенно дурацкий вид в платье и браслетах, но он спокойно приветствовал меня, назвал по имени и выразил надежду, что не причинил мне слишком больших тревог. Он полностью владел собой и держал себя совершенно разумно.

Я ожидал, что Гуаделум разжалует меня. Но герцог не был настроен карать; вернее, он слишком сильно увяз в главном кризисе, чтобы придать значение моему промаху, так что он вообще ничего не сказал по поводу того, что я позволил понтифексу выйти из спальни.

— Утром прибыл лорд Струин,— сказал Гуаделум; у него был встревоженный и усталый вид.— Естественно, он захотел сразу же встретиться с понтифексом, но мы сказали ему, что Ариок спит и не стоит его тревожить. Именно поэтому половина моих людей бросились разыскивать его. Мне больно лгать короналю, Калинтэйн.

— Но сейчас понтифекс на самом деле спит в своих покоях,— ответил я.

— Прекрасно. И, думаю, там он и останется.

— Я приложу все возможные усилия для того, чтобы так оно и было.

— Вовсе не это меня заботит,— произнес Гуаделум.— Совершенно ясно, что понтифекс Ариок не в своем уме. Выползти через заднее окно прачечной, пробираться по городу в женском наряде — это выходит за пределы простой оригинальности, Калинтэйн. Как только мы покончим с выбором новой Хозяйки Острова Сна, я намерен предложить для его же собственной безопасности постоянно держать понтифекса в личных покоях под сильной охраной и передать обязанности регенту. Такой прецедент существует. Я изучил хроники. Когда Бархольд был понтифексом, он заболел болотной лихорадкой, и это сказалось на его разуме…

— Господин,— возразил я,— я не считаю, что понтифекс безумен.

Гуаделум нахмурился.

— Но как еще можно объяснить все его поступки?

— Это поступки человека, которому пришлось слишком долго быть правителем, отчего его душа возмутилась против всего, что он вынужден в связи с этим переносить. Но я пришел к убеждению, что знаю его достаточно хорошо, и рискну заявить: все, что проявляется через эти эскапады, можно назвать душевными муками, но вовсе не безумием.

Это была выразительная речь и, должен сказать, весьма смелая, так как я всего лишь мелкий советник, а Гуаделум был в тот момент третьей из влиятельнейших персон в империи, уступая только Ариоку и лорду Струину. Но бывает время, когда нужно отложить в сторону и дипломатию, и амбицию, и хитрость и просто говорить чистую правду. К тому же сама мысль о том, что несчастный понтифекс окажется взаперти, подобно обычному сумасшедшему, когда он и так уже испытывает нестерпимые страдания от заточения в Лабиринте, казалась мне страшной. Гуаделум долго молчал, и предполагаю, что мне следовало испугаться и подумать о том, ждет ли меня полное увольнение со службы или же просто ссылка в департамент текущей почты, где я буду обречен провести остаток жизни за перекладыванием бумаг, но я, ожидая его ответа, был спокоен, совершенно спокоен.

А затем в дверь постучали: прибыл посыльный с письмом, запечатанным большим оттиском Горящей Звезды — личной печатью короналя. Герцог Гуаделум разорвал пакет, прочел письмо, затем перечитал его во второй, в третий раз… Я никогда еще не видел выражения такого недоверия и ужаса на лице человека. Его руки затряслись, а кожа стала пепельно-серой. Потом он поднял на меня взгляд и сдавленным голосом произнес:

— Тут корональ собственноручно сообщает мне, что понтифекс покинул свои покои и ушел на площадь Масок, где обнародовал декрет столь ошеломляющего содержания, что я не в силах произнести эти слова вслух.— Он протянул мне бумагу.— Вперед,— приказал он,— думаю, что нам следует поспешить на площадь Масок.

С этими словами он выбежал за дверь, а я, естественно, последовал за ним, отчаянно стараясь на бегу прочесть письмо.

Но почерк лорда Струина очень неразборчив, к тому же Гуаделум несся с феноменальной скоростью, а коридоры, которые казались в тот день особенно извилистыми, были плохо освещены. Так что я смог выхватить из текста лишь несколько отдельных фраз и понял, что речь идет о провозглашении новой Хозяйки Острова Сна и об отречении. А кто же мог отречься, кроме самого понтифекса Ариока? Но ведь он же сам говорил мне, причем совершенно искренне, я был несокрушимо уверен в этом, что попытка уклониться от предназначения, которое сделало его одним из Великих Властителей, было бы трусостью.