Бездна голодных глаз - Олди Генри Лайон. Страница 25
— Нет.
— Сережа, хороший мой, я ж тебя, кажется, просил… Зачем тебе лишние неприятности на единицу времени?
— А что будет?
— Увидишь.
И тут на мне сказалось вредное влияние моего ящера.
— Я сам тебе скажу, что будет. — Я аккуратно взял Николая за пуговицу. — Я встречу тебя в каком-нибудь безлюдном месте и размотаю эту повязку. Понял? Или повторить?
Он понял. Он посерел и уставился на меня стеклянным взглядом. Если бы взглядом можно было убивать — я бы не дошел до столика. Но я дошел. Вспоминая по дороге, что похожее выражение лица я уже, кажется, где-то видел. Где?…
Я расплатился, и мы с Людой пошли в парк. Часть парка, прилегавшая к кафе, была похожа скорее на лес. Настроение было испорчено уже окончательно, Люда молчала — я перестал быть занимательным собеседником и угрюмо созерцал повороты тропинки.
Шагнув за очередной поворот, я остолбенело замер. Смотреть было нельзя, но тело не слушалось. Решился, все-таки, сволочь трусливая… Передо мной был мой знак. Нижняя часть креста была смазана — видимо, рисовавший очень торопился. Сквозь знакомую жаркую волну донесся голос Люды: «Что с тобой, Сережа? Тебе плохо?»
Мне было очень плохо.
Пища. Пища и деревья. Неправильные деревья, неопасная пища. Запах леса. Неправильный лес, не такой… Нельзя! Стой, мерзавец! Стой… Почему? Нельзя… Деревья. Пища. Можно.
Слов проклятый ящер не понимал. Он хотел жрать, он всегда хотел жрать, это была доминанта его существования. Я ворочался в чужом теле, низким ревом продираясь через чешуйчатую глотку, отбрасывал плоскую морду в сторону — но ящер хотел жрать и медленно, но упрямо восстанавливал власть над телом. Это было его тело. Время опутывало меня длинными липкими волокнами, тяжелая лапа неотвратимо зависла в воздухе…
Ископаемая смерть из длинной цепи моих перерождений, прорвавшая пласты времени и эпох — разъяренный ящер стоял перед своей жертвой. А между ними стоял я и всем упрямством своих волосатых предков, всей яростью прижатых к стене, забитых в колодки, всем отчаянием закованных в цепи — всем человеческим, что еще было во мне, я держал своего монстра, держал через потребность жрать, держал, собирая всего себя в кулак, и наконец собрал, и этим кулаком — нет, не кулаком — чешуйчатой когтистой лапой…
Острая боль пронзила все мое существо, отовсюду навалилась жгучая, черная, ревущая пустота, и цепи, которые еще держали мой рассудок, растянулись и начали лопаться…
Что-то теплое текло по лицу. Я медленно поднял руку и провел по щеке. Кровь. Малой кровью… Значит, все-таки могу. Могу.
— Сережа, что же это?! Я сошла с ума… Мне показалось… У тебя все лицо в крови!…
Я еле успел подхватить падающую девушку и мягко опустить ее на траву. На большее меня уже не хватило. Я повернулся лицом к тропинке — и увидел Колю. Он быстро шел прочь. Один раз он оглянулся — и я наконец вспомнил, где я видел это выражение лица.
В зеркале, в пустой комнате.
Это был мой монстр.
Николай ускорил шаг, потом побежал, ветки деревьев упруго хлестнули его силуэт, размытый быстрым движением — и вот уже парк пуст, только по аллее неторопливо идут двое и катят перед собою ярко-красную коляску, в которой сидит толстый сердитый младенец, увлеченно грызущий круглую погремушку…
Я моргнул, земля качнулась, завертелась, и на миг мне показалось, что это мы, мы с Людой движемся сквозь вечерний парк, сквозь лиловые тени надвигающегося будущего. Мы-завтрашние о чем-то болтали, не замечая нас-сегодняшних, и наш нерожденный сын все пытался укусить беззубыми деснами новую игрушку, круглую, как земной шар… кусал, смеялся и взмахивал ручкой с едва заметной родинкой у пухлого запястья…
Я молчал, молчал парк, молчала лежащая у моих ног девушка — и лишь в сознании моем, как в гулком заброшенном соборе, все бормотал сухой срывающийся голос, сбивался, хихикал и снова принимался за свое…
«И положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его…»
…В середине четвертого цикла произошло то, что в немногих сохранившихся источниках того времени называется Великим Изломом. В прошлом человек зря рассчитывал на жизнь дикаря в каменных джунглях, исписывая по этому поводу сотни томов и переводя километры кинопленки — реальность напоминала скорее жизнь паразита или колонии паразитов внутри гигантского многоклеточного, причем пути Города и составляющих его вещей были воистину неисповедимы. Ведь желудок переваривает кусок мяса, или антитела убивают вирус вовсе не из садистских наклонностей и не из любви к убийству… Многие из людей погибли, некоторые приспособились, из повелителей вещей став их симбионтами, некоторые умудрялись приспособить реальность Излома под свои потребности…
Кое-кто из выживших в связи с резким изменением образа жизни внутри одушевленной техносферы сумел выйти на новые уровни человеческой психики, образовав еще одну группу Бегущих вещей, которых, собственно, и прозвали Пустотниками. Позднее это название распространилось на всю категорию…
Восьмой круг подземки
…Эдди скользнул в вагон в последний момент, и гильотинные двери с лязгом захлопнулись у него за спиной. Взвыла сирена, и поезд со свистом и грохотом рванулся с места, мгновенно набрав скорость. Кто-то непроизвольно вскрикнул, упав на шипастый подлокотник. Эдди только усмехнулся — этот сойдет на первом-втором круге. Или погибнет. Подземка таких не терпит.
Перед глазами мелькнуло лицо того парня, там, наверху — разбитое, искаженное болью и отчаянием, его собачий взгляд снизу вверх на занесшего дубинку полицейского. Сам виноват — не успел перебежать на зеленый — и все же…
…Затормозил поезд еще резче, чем стартовал, но на торчащие из торцевой стены иглы на этот раз никто не наткнулся. Мгновение Эдди раздумывал, стоит ли сейчас выходить, и эта пауза спасла ему жизнь. Высокий парень в клетчатой ковбойке и обтягивающих узкие бедра синих брюках рванулся к выходу — и нарвался на брейк-режим. Мелькнули створки дверей, и парня рассекло пополам. Хлынула кровь, в полу распахнулась черная пасть утилизатора, и обрубки тела рухнули вниз. Пол сомкнулся.
Брейк-режим срабатывает редко, особенно на первом круге, так что до следующей станции подвохов можно не опасаться. Но там обязательно нужно будет выйти. Железное правило десс-райдеров: в одном вагоне — одна остановка.
Под потолком мертвенно-бледным светом мигали гост-лампы, и в таком освещении все пассажиры сильно смахивали на выходцев с того света. «Большинство из них скоро действительно станет покойниками», — подумал Эдди. Сам Эдди в покойники не собирался. Как, впрочем, и все остальные. В том числе и тот парень, которого срезал брейк…
Додумать до конца Эдди не успел. Поезд затормозил в дальнем конце станции, однако их вагон остановился там, где еще можно было допрыгнуть до перрона. Эдди первым выскочил на платформу, без труда преодолев семифутовый провал. Почти одновременно с ним приземлился молодой паренек с только начинающими пробиваться черными усиками. Эдди мимоходом оценил собранность его движений. Сильный соперник. С ним надо будет держать ухо востро. Еще неизвестно, что у него в карманах.
…Эскалатор резко кончился, и под ногами разверзлась пропасть. К этому Эдди был готов. На «обрыве» ловятся лишь новички. Он резко перебросил тело на соседний эскалатор, шедший вниз. Первый круг пройден. Но это так, разминка.
Ступенька под ногами ушла вниз, и Эдди остался висеть на поручне. Позади раздался крик, и тут же захлебнулся — его смяли вращающиеся внизу шестерни. Эдди оглянулся с тайной надеждой — черта с два, чернявый парнишка был жив-здоров, болтался на поручне, как и он сам.
Ступенька встала на место, и Эдди тут же отпустил бортик. Вовремя. По всей длине поручня с треском прошел электрический разряд, и не успевшие отдернуть руку в судорогах попадали на ступеньки. Ладно, первая зелень срезана…