Пропавший легион - Тертлдав Гарри Норман. Страница 61

Хелвис прижалась к нему теплым обнаженным телом.

— Кошмар ушел, ты проснулся. Только это — правда, — сказала она убежденно. — Ты видишь меня, ты меня касаешься, что может быть еще? Я — ни в чьем другом сне, только в моем собственном. И я счастлива, что ты разделяешь его со мной.

В темноте ее глаза были большими и светлыми.

— Ты в таком напряжении, — сказала она. Пальцы ее коснулись его груди, затем шеи. — Перевернись на грудь! — скомандовала она, и Скаурус послушно лег на живот. Она принялась уверенно массировать его спину, и он застонал от удовольствия, чувствуя, что начинает успокаиваться. Через несколько минут он снова перевернулся на спину, все еще прижимая ее к себе.

— Что ты делаешь? — спросила Хелвис, хотя уже заранее знала ответ.

Он приподнялся на локтях и нежно поцеловал ее. Локон ее длинных волос щекотал ему грудь, она смахнула его со смешком. Ее дыхание участилось.

— Это— тоже настоящее, — прошептала она. Трибун не мог возразить ей, да и не хотел этого делать.

Спустя три дня армия встретила первых каздов — небольшой отряд кочевников, силуэты которых резко выделялись на западе. Император послал в погоню эскадрон видессиан, но кочевники ушли на своих степных лошадках. Ортайяс Сфранцез был очень недоволен и критиковал действия Маврикиоса. Он говорил всем, кто хотел его слушать:

— Калокирес ясно пишет о том, что для преследования кочевников должны использоваться кочевники же, так как они, привыкшие к седлу с детства, идеальные наездники. У нас ведь есть каморы, почему бы их не послать в погоню?

— Если он не перестанет цитировать свою дурацкую книгу, то в один прекрасный день Гаврас заставит ага съесть весь фолиант страницу за страницей, — сказал Виридовикс.

Марк тоже подумал об этом, но Император, если он и был недоволен, то не подал вида. На следующее утро, возвращаясь из женского лагеря, Марк услышал, как кто-то окликнул его по имени. Он обернулся и увидел Туризина Гавраса. Севастократор слегка покачивался.

— Доброе утро, Ваше Высочество, — сказал Скаурус.

Туризин иронически приподнял бровь.

— «Доброе утро, Ваше Высочество», — передразнил он. — Ну что ж, приятно, что ты все еще можешь быть вежливым с теми, кто кормит тебя из своих рук, хотя и спишь с девкой-намдалени.

Марк почувствовал, что начинает пылать от гнева и что краска заливает его бледное лицо. Заметив это, Туризин сказал:

— Тут нет ничего постыдного. Девочка отнюдь не безобразная, говори тебе. Она, кстати, совсем не глупа, насколько мне известно, нравится это ее брату или нет.

— Это похоже на Сотэрика, — Марк улыбнулся, удивленный точностью определения, данного Туризином.

Гаврас пожал плечами.

— Никогда не доверяй намдалени. Можешь пойти на сделку с ними, но доверять — никогда! Никогда, — повторил он. Он медленно обошел римлянина, изучая его, словно лошадь, которую хотел бы купить. От Севастократора несло перегаром. Туризин несколько минут о чем-то думал, а потом вдруг взорвался:

— Черт побери, ты в своем уме?!

Когда высший командир находится в таком непредсказуемом настроении, лучше всего помалкивать. Трибун знал это так же хорошо, как и самый последний из его солдат.

— Что с тобой происходит? — Казалось, Туризин должен проговаривать вслух свои мысли, чтобы не забыть их. — Вы, проклятые римляне, добровольно проводите время в обществе намдалени, дьявол меня раздери, вы бежите к ним, как мухи на тухлое мясо. — Несмотря на грубость слов, в них не было гнева, только недоумение. — Из всего этого можно сделать только один вывод: вы, должно быть, не гнушаетесь заговоров, интриг, обмана и мятежа, лишь бы посадить некоего Скаурусана трон моего брата и выпить вина из черепа Маврикиоса.

Не на шутку встревоженный, римлянин попытался что-то возразить.

— Замолчи, — сказал Туризин ровным властным голосом, в котором таинственно соединились хмель и твердость. — Иди за мной.

Он пошел к своей палатке, даже не взглянув, следует ли за ним трибун. Марк подумал, не лучше ли ему исчезнуть, понадеявшись на то, что Севастократор забудет об их встрече, когда протрезвеет. Но он решил не рисковать. Туризин был слишком опытным пьяницей, чтобы забыть обо всем на свете. Чувствуя, что весь дрожит, он последовал за братом Маврикиоса.

Палатка Туризина была сделана из голубого шелка, но размерами она не отличалась от тех, в которых спали видессианские солдаты. Во время похода Севастократор не заботился о роскоши. Лишь двое телохранителей-халога, стоявших у входа, были символами его высокого положения. Они замерли при приближении своего повелителя.

— Ваше Высочество, — сказал один из них, — госпожа Комитта спрашивала о вас в течение последних…

Комитта Рангаве высунулась из палатки, чтобы узнать, что происходит. Ее густые черные волосы были отброшены за спину, открывая очень красивое белое лицо. Она посмотрела на присутствующих, как разъяренная кошка, и ее вопрос, брошенный Туризину, только усилил это впечатление:

— Где ты шлялся, паршивая пивная кружка? — завизжала она. — Судя по твоей морде, опять пьянствовал с горцами и пастухами? С кем ты возился — с их бабами или с их козами? Я благородного рода! Как ты смеешь подвергать меня таким унижениям, ты!.. — Она выругалась с той же легкостью, как и при игре в кости с намдалени.

— Во имя Солнца Фоса, — пробормотал Туризин, отступая под градом ругательств. — Только этого мне и не хватало! Хотя она права… Впрочем, у меня без нее голова на куски раскалывается.

Двое стражей стояли неподвижно в полной невозмутимости, их лица выражали полную отрешенность. Попытки римлянина подражать им в этом были не столь успешны; но, с другой стороны, подумал Марк, бедные охранники имели достаточно времени, чтобы попрактиковаться в этом искусстве.

Меж тем Севастократор пришел в себя и ответил на яростную атаку своей любовницы.

— Не выводы меня из себя, шлюха! — заревел он, как разъяренный бык, перекрывая своим баритоном сопрано подруги. — Оставь меня в покое, или я огрею твою благородную спину плетью!

Комитта еще несколько секунд выкрикивала оскорбления, но когда Туризин Гаврас сделал шаг вперед с явным намерением исполнить свою угрозу, она повернулась и юркнула в палатку. Через несколько мгновений она вышла наружу, горделивая, как кошка, и прошла мимо Туризина с каменным лицом.

— Я пошла к моим двоюродным сестрам, — сообщила она ледяным тоном.

— Хорошо, — ответил тот вежливо.

Марку показалось, что его гнев был напускным. Гаврас внезапно вспомнил о том, что римлянин все еще стоит рядом.

— Истинная любовь — чудесная вещь, не так ли? — заметил он с кислой усмешкой и спустя мгновение добавил: — Если ты молишься Фосу, чужеземец, помолись ему, чтобы он оградил тебя от истеричных женщин. С ними хорошо проводить время, но они утомляют… О боже, как утомляют! — Голос Туризина звучал устало, но он взял себя в руки и обратился к одному из телохранителей: — Льот, позови сюда моего брата, хорошо? У нас есть несколько вопросов к этому парню. — Он ткнул пальцем в римлянина.

Льот побежал за Императором. Туризин откинул край палатки и пригласил Марка войти.

— Если не трон Автократора, то, может быть, ложе Севастократора будет приятно Вашему Высочеству, — сказал он, возвращаясь к ироническому тону, которым начал разговор.

Входя в палатку, Скаурус наклонил голову. Воздух хранил сладковатый запах духов Комитты. Он сел на толстую, покрытую шелком подстилку в ожидании, когда Севастократор начнет разговор. Странное настроение Туризина, его полуугрозы и язвительные комплименты трибуна держали в напряжении. Он снова попал в гущу событий, никто не удосужился познакомить его с правилами игры, нарушение которых каралось весьма жестоко.

Посыльный вернулся минуты через три.

— Его Величество повелел мне передать вам, что задерживается, — доложил халога. — Он завтракает с Баанесом Ономагулосом и присоединится к вам, как только завершит трапезу.

Если гневаясь на Комитту Туризин Гаврас притворялся, то теперь он был рассержен по-настоящему.