Первый отряд. Истина - Старобинец Анна Альфредовна. Страница 66

В это время древняя застывшая лава вновь становится горячей и вязкой.

В это время греческие головы скал скалятся в пустой небосвод.

В это время в Божьей стране пахнет жертвенной кровью.

В это время в Божьей стране не бывает теней.

Она уже была здесь не раз. И однажды — в это же самое время.

В такой же полдень. Тот монах, отец Николай, в марте сорок четвертого — он видел это место во сне. Они проникли в его сон вместе, она и Эльза. Они были тогда белокурые, юные. Они увидели его среди греческих скал. Он молился. Он не успел ничего предпринять. Они его задушили. Потом бездыханного сбросили в Черное море. И утром он не проснулся…

Точно так же, как завтра не проснется эта девчонка.

Остается только найти ее.

Старуха подошла к самому краю. К тому месту, откуда они с сестрой когда-то сбросили тело монаха. Она подумала, что девчонка, скорее всего, должна быть там, внизу. Где-нибудь у кромки прибоя. Чужие сны тесны и компактны — далеко не уйдешь…

Ника была там. По колено в воде. И она была не одна.

Старуха вдруг поняла, кто был виновником той долгой томительной тишины. И кто затем наладил мерцающую лампочку ее сна. Кто подарил ей этот мирный прибой.

Эрвин. Он прижимал девчонку к себе. Они целовались. Глаза Ники были плотно закрыты. Глаза Эрвина — нет.

Старуха медленно шагнула с обрыва вниз и поплыла по густому студенистому воздуху, стараясь оставаться вне поля зрения Эрвина. Ее раздражало его присутствие. Он все осложнял. Делал ситуацию непредсказуемой.

Она опустилась у него за спиной — совсем тихо, неслышно. Они по-прежнему целовались. Его кудри сияли на солнце. Он все осложнял. А впрочем… Решение, простое, как и все истинное, пришло к Старухе как благословение свыше.

Она ведь могла изменить его, подменить его — прямо тут, в нервном сне затравленной девочки. В ее власти было превратить его из любовника в Оборотня. Превратить счастливое сновиденье в кошмар. Ей нужно было просто окликнуть его. Назвать его имя. Другое, нужное имя.

— Здравствуй, Эрик, — сказала старуха громко.

Они оба повернулись на оклик. Девчонка хотела вскрикнуть, но вместо этого тяжело застонала. И медленно прижалась к нему.

— Эрик, Эрик, — повторила старуха чуть тише. — Эрик, мой мальчик.

Что-то в его глазах изменилось. В нужную сторону. В сторону подконтрольности.

Оставалась девчонка.

— Ты разве не видишь, кого обнимаешь? — спросила старуха у Ники. — Посмотри на него. Ты разве не видишь?

В чужом сне очень важно правильно поставить вопрос. Это как настроить объектив фотоаппарата на резкость. Правильный вопрос, заданный с правильной интонацией, заставляет спящего разглядеть.

— …Ты разве не видишь? Это же Оборотень. Сейчас он тебя задушит.

Девчонка опять застонала. Отодвинулась от него. Разглядела. Медленно, неуклюже попятилась.

Такие медлительные! Потрясающе, насколько же люди медлительны в собственных страшных снах… Как утопленники, бредущие по дну водоема с камнем на шее.

Старуха умела быть быстрой.

Она поймала ее в три прыжка. Она повалила ее прямо в волну. Сомкнула руки на ее тонкой шее.

— Позволь, я сам. — Эрик опустился на колени рядом с девчонкой.

В его глазах отражалось нездешнее море…

— Я хочу сам ее задушить.

…синее-синее…

— Ты ведь позволишь мне, Грета?

Старуха пристально на него посмотрела. Потом неторопливо кивнула.

У него было хорошее лицо. Ей понравилось.

Ничего человеческого.

Старуха отходит. Оборотень садится на ее место, сжимает мне горло и внимательно смотрит в глаза. Как заботливый доктор. Как ангел, явившийся к смертному ложу.

Я лежу на спине. Я задерживаю дыхание. Я смотрю через воду. Я могу не дышать какое-то время. Но потом, когда это время пройдет, он по-прежнему останется рядом. Он меня не отпустит, мой ангел. Он меня никогда не отпустит.

Я смотрю ему прямо в глаза. Они синие-синие…

Позади него, там, наверху, кто-то кричит. Это Данилов. Он по-прежнему в рясе. В руках он держит свой бубен.

Он кричит мне:

— Оружие! Мы мирный народ, но нам нужна лишь победа! К оружию, дочь моя!

Я смотрю через воду. Я не дышу. Его крик что-то вспугивает во мне. Какую-то мысль, юркую и блескучую, как маленькая скользкая рыбка. Мне не удается ее поймать — и она исчезает, серебристо нырнув в надвигающуюся на меня темноту…

Данилов бьет в бубен — и Оборотень вдруг отпускает меня. Целует в губы. А потом просто уходит.

Данилов бьет в бубен. Я встаю на ноги и снова вижу Старуху. Она слепо таращится вверх, на скалу.

Я смотрю, как она делает нелепые движения руками. Точно тянет на себя невидимый корабельный канат, невидимую рыбацкую сеть или якорь. А потом я вдруг понимаю, что каким-то образом она тянет его. Данилова. Вниз.

Он срывается и летит прямо на камни. Молча и не шевелясь в воздухе. Как оловянный солдатик. Он падает. Совершенно беззвучно. И больше уже не встает.

Старуха идет на меня. Я хочу убежать — но ноги словно вязнут в илистом дне. Она говорит мне:

— Спасибо.

Ее голос похож на крик издыхающей птицы.

Он говорит:

— Молодец. Ты показала нам вход. Теперь ты нам не нужна.

Она подходит ко мне все ближе. Она говорит:

— Я перегрызу тебе горло. Это быстро. Хотя и больно.

Вода вокруг нас становится мутной и бурой.

Она смотрит на воду своими слепыми глазами.

— Что это, крошка? Что это у тебя тут творится? — За белой пеленой ее глаз, как привидение за тюлевой занавеской, мель кает испуг.

— Амиго, — шепчу я. — Плыви отсюда, Амиго…

Он не слушается. Он подплывает ко мне и выныривает. Старуха почему-то отходит на шаг.

Амиго в крови. Из его левого бока торчит рукоятка катаны. Он разворачивается так, чтобы вложить мне ее прямо в руку. Он говорит мне беззвучно:

— Бери.

В этот момент мне, наконец, удается поймать юркую и блескучую, ускользнувшую от меня минутой ранее, мысль. Про его сон.

Это просто сон, и мне просто нужно проснуться. У меня есть проверенный метод. Если разглядеть что-то, что есть и здесь, и там, нащупать в текучей и мутной сонной взвеси острый край настоящего, найти какую-то знакомую, реальную вещь — тогда можно за нее уцепиться, как за конец свисающего в пустоту троса, взяться крепко и выбраться — из самого глубокого сна…

Я берусь за рукоятку катаны, торчащую из тела Амиго. Я знаю, где сейчас лежит эта катана. Под кроватью. В комнате, где я сплю.

Я тяну, аккуратно, чтобы не причинить ему боль. Даже во сне мне не хотелось бы обидеть Амиго….

— Он умрет, — каркает в соленый воздух Старуха. — У него меч в сердце. Если ты выдернешь меч, он умрет.

этим оружием поражали демонов, духов и оборотней…

— Он уже умер, — говорю я Старухе. — А ты мне всего лини, снишься.

Я дергаю изо всех сил. Я зажмуриваюсь. Я вцепляюсь в мой трос…

…Когда я открываю глаза, я по-прежнему здесь. По пояс в воде. С катаной в руке.

Амиго нет. Море спокойное и синее-синее… Я не зову его, Я вдруг очень хорошо понимаю, что Амиго нет больше нигде. Никогда.

Я выхожу из воды, волоча за собой катану. Старуха карабкается по лестнице вверх. Семьсот восемьдесят восемь ступенек. …Данилов лежит на красных камнях лицом вниз.

мы мирный народ

Вытянувшись по струнке, как оловянный солдатик.

к оружию, дочь моя

Я не подхожу к нему. Я иду дальше. За ней. По лестнице.

этим оружием поражали демонов, духов и оборотней…

Семьсот восемьдесят восемь ступенек.

Мы вдруг меняемся ролями. Я преследую. Она убегает. Она бежит к монастырю. Я говорю себе:

это лишь сон

И монастырь исчезает.