Ничего неизменного - Игнатова Наталья Владимировна. Страница 102

Заноза, который последние ночи проводил, катаясь по городу с Лэа, с приездом Мадхава преобразился. Снова вернулся мальчик, готовый с вечера до утра сидеть на своем рабочем месте (или в кабинете Хасана, который он тоже считал своим рабочим местом), всех доставать, изображать бурную деятельность, и на пару с Арни непрерывно улучшать и переделывать что-то в многочисленных электронных устройствах «Крепости».

Нынче ночью Занозу, как Мухтара, непреодолимо тянуло к закрытым дверям мастерской. И когда Мухтар подал голос в третий раз, Хасан отправил их с Занозой гулять до утра. А то, храни Аллах, заведут что-нибудь на два голоса.

Мухтар был не против, прогулку он считал лучшей альтернативой любому времяпрепровождению. Заноза шипел, растопыривался, даже немножко порычал, наотрез отказываясь уходить из «Крепости». Пришлось выдать ему ключи от арсенала и отправить на стрельбище. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы где-нибудь подальше.

Четыре ночи подряд вся «Турецкая крепость» обходила мастерскую десятой дорогой. Даже машины во дворе оставлять перестали. Блэкинг утверждал, что защита работает безупречно, и ни из-за дверей, ни сквозь стены не просачивается никаких эманаций, не говоря уже о настоящих призраках. Магистр Мадхав заверял, что не призывает ничего потустороннего, использует только собственные ресурсы. Мухтар что-то чуял, это точно, но если верить Блэкингу и Мадхаву, Мухтара тянуло к мастерской именно потому, что там собирали ловушки для призраков. Ловушки с приманкой. А Мухтар, как ни крути, был призраком, воплощенным проклятием. В буквальном смысле.

В переносном, впрочем, тоже. Тут они с Занозой друг друга стоили.

Как бы то ни было, четыре ночи бойцы «Крепости» старались держаться от мастерской подальше. Хасан, проходя мимо дверей, не чувствовал ничего особенного. Вообще ничего не чувствовал. Занозе он уже на вторую ночь разрешил посмотреть, чем занимается Мадхав, раз уж объяснениями Блэкинга настырный бритт не удовлетворился. Заноза из мастерской вышел в состоянии куда худшем, чем тот же Блэкинг накануне. Если называть вещи своими именами, Занозу из мастерской вышибло. Сообщив, что ему срочно нужно выпить, мальчик убрался из «Крепости». Пешком. Это означало, что он действительно собирается напиться. Не алкоголем, а кровью кого-нибудь очень пьяного. Существовали правила, которым даже Заноза следовал, и одно из них гласило, что нельзя садиться за руль в измененном состоянии сознания. Вопрос только, что он в этот раз счел измененным состоянием — предстоящее опьянение, или свою реакцию на то, что увидел в мастерской? 

Хасан, заинтригованный, заглянул к Мадхаву сам. Магистр сидел за столом Блэкинга, в центре круга, начерченного на бетонном полу — начерченного Блэкингом же еще в те времена, когда оборудование мастерской только перевезли сюда из Лондона — напевал себе под нос заунывную индийскую песню и что-то делал с корпусами гранат. Гранат Блэкинга. Предположительно. Хотя, конечно, он мог привезти и свои.

Что бы Мадхав ни делал, в этом не было ничего особенного. Ничего, что могло бы произвести впечатление на Блэкинга: пустые корпуса гранат без зарядов и взрывателей — это точно не то, что напугало бы лучшего сапера «Крепости». Ничего, что могло бы произвести впечатление на Занозу — разве что тот ну очень уж не любил индийский песенный фольклор. Но, насколько знал Хасан, Заноза к любому фольклору относился с вежливым любопытством и без всякой неприязни. Так в чем дело?

Хасан вышел из мастерской прежде, чем магистр Мадхав заметил его. Незачем отвлекать некроманта, увлеченного работой.

На третью ночь разрешилась загадка всеобщего нежелания входить во двор «Крепости». Оказывается, Арни в наивном и вредительском неведении, вообразил, будто Мадхава позвали в Алаатир потому, что в «Крепости» завелся призрак. В мастерской, конечно, где бы еще? Ведь именно там Блэкинг проводит свои ритуалы. 

А к исходу четвертой ночи магистр попросил Хасана зайти в мастерскую. Он закончил работу и был готов продемонстрировать действие ловушек. Противопехотные гранаты с разлетом осколков на полсотни футов предполагалось использовать для того, чтобы останавливать и обезвреживать призраков.

В замкнутом пространстве. В подземельях.

Для вампиров противопехотные гранаты почти не опасны. Самая большая неприятность от них — выход из «Тумана», если какой-нибудь осколок нанесет болезненную рану. Но даже с учетом этого, шестнадцать гранат были явным перебором. Шиаюн точно не пережила бы и первого взрыва.

Хасан, конечно, собирался ее убить, именно для того и вел в подземелья, но убить по-настоящему, а не временно развоплотить, разорвав на клочки осколочной гранатой.

Нет, с Мадхавом он планами не делился, но тот знал, что от призраков предстоит защищать живую женщину. И либо за столетия занятий некромантией забыл о том, чем живые отличаются от мертвых, либо все-таки с гранатами что-то было не так.  

— При выдергивании чеки, корпус перестает быть материальным, — объяснил магистр, — он превращается в чистые эмоции и взрывается, разлетаясь на осколки. Каждый призрак, пораженный таким осколком, окажется прикован к месту на довольно продолжительное время. Срок зависит от силы призрака. В среднем, осколки действуют около суток, но вам, скорее всего, предстоит столкнуться с наиболее неприятной разновидностью духов, поэтому я могу обещать не больше восьми часов.  

Это они обсуждали. Еще в самую первую ночь. Когда Мадхав выслушал все, что мог рассказать Заноза о неупокоенных душах под Тарвудом, и, исходя из рассказа, прикинул их силу и количество. По его расчетам получалось, что по-настоящему сильных и опасных призраков в катакомбах около сорока. Много. Очень. Не только потому, что четыре десятка противников — это слишком для одного бойца, но и потому, что для созданиях таких призраков требовались ритуалы, схожие с созданием аждахов. Бесстрашных, неуязвимых, почти бессмертных Слуг, чьи бесстрашие, неуязвимость и бессмертие были следствием вивисекции. Физической и моральной.

Только аждахи не умирали. В течение трех лун их держали на границе смерти, не позволяя перешагнуть ее, не доводя мучения до самого последнего предела. А призраки этот предел перешли, и за ним их муки продолжились.

Тварей злее аждахов трудно было себе представить. Но они хотя бы своих хозяев любили. Были преданы как собаки или как дети, послушны, как машины.

Призраки ненавидели все и вся и никому не подчинялись.

Сорок человек, последовательно замученных до смерти. Бывало и хуже, бывало страшнее. Колдуны — все ненормальные, хоть люди, хоть вампиры, они существуют по своим правилам, и пытки входят в правила вместе с ритуальными убийствами. А люди, обычные люди, пытают и убивают друг друга просто так, просто потому, что есть возможность. Делали это всегда. И будут делать. Всегда. Даже Заноза это понял, в конце концов.

Заноза принять этого не может. Ну, и хорошо. 

— Если воплотить обездвиженных призраков и убить снова, они окажутся привязаны к месту взрыва гранаты на срок в два раза больший, чем если просто оставить их в развоплощенном состоянии. Страдания не позволят им уйти, — Мадхав был серьезен, — обрести плоть и тут же вновь потерять ее, это слишком мучительно даже для аждахов. Да, и еще, мистер Намик-Карасар, для эмпата взрыв не опасен, но я должен извиниться за то, что произошло позавчера. Занозе я уже принес извинения, хотя он, кажется, даже не понял, за что. Сказал, что сам пришел, сам наполучал, сам виноват.  Я должен был предупредить, что ему нельзя входить в мастерскую. Но он ведь все равно бы пришел. С Занозой слово «нельзя» не работает.

— Работает. Если объяснить, почему нельзя.

— Объяснить? «Я начиняю гранаты предсмертными чувствами аждахов, а ты эмпат, поэтому держись от меня подальше». Что-то в этом роде? — в голосе магистра Мадхава слышалось вежливое сомнение. — Разве такие объяснения его не провоцируют?