Воин кровавых времен - Бэккер Р. Скотт. Страница 41
Уже скоро. Скоро.
Синтез опустил человеческую голову и принялся разглядывать узоры, образованные на равнине бессчетными мертвыми телами, восхищаясь сходством этих узоров с некоторыми знаками, что некогда высоко ценились его видом — в те времена, когда они действительно могли так зваться. Вид. Род. Раса.
Инхорои — так величали их эти паразиты.
Некоторое время Синтез наслаждался ощущением глубины, которое создавали тысячи медленно кружащих внизу стервятников. Затем он уловил нужный запах… это потустороннее зловоние — такое особенное! — предусмотренное как раз для подобного случая.
Так, значит, Сарцелл мертв.
По крайней мере, Священное воинство одержало победу — над кишаурим, не над кем-нибудь!
Голготтерат будет доволен.
Растянув человеческие губы в улыбке — а может, в гримасе, — Древнее Имя камнем рухнул вниз, чтобы присоединиться к стервятникам на их пиру.
Пространство корчилось, извивалось от белых, словно личинки, фигур, увешанных человеческой кожей, — от шранков, визжащих шранков. Их были тысячи тысяч, и они расцарапывали себя до крови, выдирали глаза. Глаза! Смерч с ревом прокатился сквозь них, расшвыряв по сторонам бессчетные тысячи.
Мог-Фарау шел.
Великий верховный король киранейцев схватил Сесватху за плечи, но колдун не в состоянии был расслышать его крик. Он слышал голос, исходящий из глоток сотен тысяч шранков, звучащий так, словно в череп насыпали горящих углей… Голос Не-бога.
— ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Видишь? Но что он может…
МНЕ НУЖНО ЗНАТЬ, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ.
Верховный король отвернулся и потянулся за Копьем-Цаплей.
— ГОВОРИ.
Тайны… Тайны! Даже Не-бог не может выстроить стены против того, что забыто! Перед глазами промелькнул нечестивый Панцирь, сияющий в сердце смерча, саркофаг из нимиля, исписанный хорическими рунами, висящий…
ЧТО Я…
Ахкеймион проснулся с криком. Руки свело судорогой. Колдуна трясло.
Но тут зазвучал чей-то нежный голос, заворковал, успокаивая. Мягкие руки погладили его по лицу, убрали с глаз мокрые волосы, стерли слезы со щек.
Эсми.
Он еще некоторое время лежал в ее объятиях, периодически вздрагивая, и изо всех сил старался держать глаза открытыми, желая видеть, что он здесь — здесь и сейчас.
— Я думала о Келлхусе, — сказала Эсменет, когда его дыхание выровнялось.
— Он тебе снился? — вяло поддразнил ее Ахкеймион. Он пытался заставить голос звучать спокойно. Эсменет улыбнулась.
— Вовсе нет, дурачок. Я ска…
ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?
Визжащий голос, резкие, отрывистые фразы…
— Извини, — произнес Ахкеймион, неловко рассмеявшись, — что ты сказала? Я, должно быть, заснул…
— Я сказала, что просто подумала.
— О чем?
Ахкеймион почувствовал, что Эсменет вздернула голову, как делала всегда, когда пыталась выразить словами нечто, ускользающее от нее.
— О том, как он говорит… Ты не…
Я НЕ ВИЖУ.
— Нет, — прохрипел Ахкеймион. — Никогда не замечал. И зашелся кашлем.
— Вот что получается из-за того, что ты все время сидишь с подветренной стороны костра, в дыму, — сердито сказала Эсменет.
Один из традиционных ее упреков.
— Старое мясо лучше есть прокопченным.
Его традиционный ответ. Ахкеймион вытер пот, норовящий попасть в глаза.
— Как бы то ни было, Келлхус… — продолжала она, понизив голос.
Ткань палатки была тонкой, а в лагере находилось слишком много людей.
— Все принялись шептаться о нем, из-за битвы и из-за того, что он сказал принцу Саубону, и мне вдруг пришло в голову…
СКАЖИ МНЕ.
— …перед тем как уснуть, я подумала, что почти все его слова, это… ну, то ли далеко, то ли близко…
Ахкеймион сглотнул и с трудом выдавил:
— Что ты имеешь в виду?
Ему хотелось помочиться.
Эсменет рассмеялась.
— Я сама толком не понимаю… Помнишь, я рассказывала, он однажды спросил меня, каково это — быть шлюхой? Ну, в смысле, спать с незнакомыми людьми. Когда он говорит так, кажется, будто он близко, так близко, что аж не по себе делается, — до тех пор, пока не соображаешь, какой он честный и скромный… Тогда я подумала, что он просто еще один пес, которому приспичило…
ЧТО Я ТАКОЕ?
— Говори по существу, Эсми…
Обиженное молчание.
— А в другие разы, когда он говорит, кажется, будто он далеко, так далеко, что прямо дух захватывает. Будто он стоит на высокой горе и видит оттуда все, ну, или почти все…
Эсменет снова умолкла, и по длине паузы Ахкеймион понял, что задел ее. Он почувствовал, как она пожала плечами.
— Все остальные говорят откуда-то из середины, в то время как он… А теперь еще и это — он увидел то, что произошло вчера, до того, как оно произошло. С каждым днем…
Я НЕ ВИЖУ.
— …он словно бы говорит еще чуть ближе и чуть дальше. Мне от этого… Акка! Ты дрожишь! Тебя же трясет!
Ахкеймион судорожно втянул в себя воздух.
— Эсми, я н-не могу здесь оставаться.
— Ты о чем?
— Это место! — выкрикнул Ахкеймион. — Я не могу здесь оставаться!
— Тс-с. Все будет хорошо. Я слышала, как солдаты говорили, что завтра мы тронемся в путь. Подальше от мертвецов, чтобы не начались болезни и…
СКАЖИ МНЕ.
Ахкеймион закричал, пытаясь удержать ускользающий рассудок.
— Тише, Акка, тише…
— Они не сказали куда? — выдохнул Ахкеймион.
Эсменет сбросила одеяла и нагая опустилась на колени рядом с колдуном, положив руки ему на грудь. Она выглядела обеспокоенной. Очень обеспокоенной.
— Кажется, они говорили что-то про развалины.
— Еще х-хуже.
— Ты о чем?
— Это место разрывает меня на куски, Эсми. Эхо. Постоянное эхо. П-помнишь, что я с-сказал Саубону прошлой ночью? Н-не-бог… Его.. его эхо здесь очень сильно. Слишком сильно! А развалины — это, должно быть, город Менгедда. Там, где произошло… Где Не-бог был повержен. Я знаю, я похож на безумца, но мне кажется, это место… оно узнало меля… м-меня или Сесватху во мне.
— Так что же нам…
СКАЖИ.
— Уходить… Поставить палатку в восточных холмах, на краю Равнины Битвы. Мы можем дождаться остальных там.
На лицо Эсменет набежало облако новой тревоги.
— Акка, ты уверен?
— Мы будем в безопасности… Мне просто нужно очутиться подальше отсюда.
С накоплением сил, как однажды заметил Ахкеймион, приходят загадки. Старая нильнамешская пословица. Когда Келлхус спросил, что она означает, колдун сказал, что речь идет о парадоксе силы: чем большей безопасности добивается от мира кто-то один, тем в большей опасности оказывается другой. Тогда Келлхус подумал, что эта пословица — очередное бессмысленное обобщение, эксплуатирующее склонность людей путать невразумительность с глубокомыслием. Теперь он не был в этом так уверен.
С момента битвы прошло пять дней. Солнце пятого дня выкипело и утекло через западные холмы. Великие Имена — включая Конфаса и Чеферамунни — собрались со своими свитами в открытом амфитеатре, давным-давно построенном на склоне невысокого холма. В центре его горел огромный костер, превращавший сцену в печку. Великие Имена расселись на нижнем ярусе амфитеатра, а их советники и соотечественники-дворяне переругивались и перешучивались ярусом выше. Их торжественные облачения блестели и переливались в свете костра. На лицах плясали оранжевые отсветы. Внизу из темноты на сцену то и дело выходили рабы и бросали в костер мебель, одежду, свитки и прочие бесценные предметы из лагеря кианцев. Над костром поднимался странный голубовато-стальной дым. Запах от него шел отвратный — напоминающий мазь из навоза, которой пользовались ятверианские жрицы, — но на Равнине Битвы не было другого топлива.
Наконец-то Священное воинство собралось воедино. Чуть раньше, днем, нансурское и айнонское войска пересекли равнину и присоединились к огромному лагерю, разбитому рядом с развалинами Менгедды: как сказал Келлхусу Ахкеймион, в древности это был великий город, но его уничтожили еще в бронзовом веке. Впервые со времен ухода из Момемна удалось созвать на совет все Великие и Меньшие имена сразу. Хотя статус и известность обеспечивали ему место среди Великих Имен, Келлхус предпочел сесть вместе с рыцарями и кавалеристами, устроившимися на камнях с противоположной стороны амфитеатра. Это позволяло лишний раз поддержать репутацию скромного человека, а кроме того, отсюда удобнее было разглядывать тех, кого ему требовалось завоевать.