День Диссонанса - Фостер Алан Дин. Страница 17

– С помощью чего? – спросил первый гриб.

Джон-Том нашел подходящий камень – острый, неудобный, зато совершенно не располагающий ко сну – и уселся на него.

– Прошу внимания. Кому-нибудь из вас доводилось слышать о Франце Кафке?

…Минуло несколько часов. У Маджа и Розарык сна не осталось ни в одном глазу, а ментальные голоса вокруг них едва звучали, хотя по-прежнему округа тонула в беспросветности и меланхолии.

– …И еще, – разливался Джон-Том, тыча пальцем вверх, – возьмем небо, которое вы постоянно упоминаете. Эта привычка – не что иное, как инфантильный анальнозащитный блок. Ну, может, я не совсем точно выразился, – поправился он, вспомнив о весьма существенной анатомической разнице между собой и аудиторией, – но суть от этого не меняется.

– С этим мы ничего не можем поделать, – произнесла поганка. – Сырость, тучи и холод с нами всегда. Без них мы бы все погибли. Это тоскливо само по себе. Но что может быть тоскливее, если ты не очень-то любишь вечную сырость, тучи и холод?

Ощущая, как победа выскальзывает из рук, Джон-Том отчаянно искал ответ.

– Вечные тучи и сырость – вовсе не самое главное. Самое главное – ваше мировоззрение.

– Что значит – наше мировоззрение? – осведомился новый участник спора, любознательный плесневый грибок. – Наше мировоззрение никчемно, бессмысленно и безрадостно.

– Только если вы сами в этом убеждены, – сообщил Джон-Том. – Вы, конечно, можете считать свою судьбу безнадежной. Но почему бы не взглянуть на ситуацию под другим, позитивным углом? Всего-навсего переменить точку зрения. Чем пенять на вездесущее уныние, подумайте лучше о вечной стабильности, неизменности климатических и топографических характеристик этой местности. Для душевного здоровья важнее всего – позиция.

– Человече, я не уверен, что понимаю тебя, – промолвил другой гриб.

– Я тоже, кореш.

– Мадж, умолкни. Поверьте, наше существование – это то, что создаем мы сами. От нашего взгляда на окружение зависят чувства, вызываемые этим окружением.

– Глядя на такое окружение, что можно почувствовать, кроме тоски? – спросил печеночник.

– Ну ладно. Если такой подход вас больше удовлетворяет – как хотите. В постоянном унынии и брюзжании нет ничего плохого, если вам от этого хорошо. Но скажите, вам когда-нибудь доводилось испытывать бодрость и веселье?

– Нет, нет, нет, – тотчас откликнулась вся аудитория.

– Так отчего же вы решили, что эти чувства хуже уныния и подавленности?

– Путешественники, приходившие сюда до вас, ничего подобного не говорили, – прошептала поганка. – Они во всем соглашались с нами, а после устраивались на отдых и спокойное двухмесячное разложение.

Джон-Тома слегка передернуло.

– Конечно, они соглашались, но разве не выглядели лучше, чем вы? Разве не действовали решительней вашего? Разве не жили в большей гармонии с окружающей средой, нежели вы?

– Естественно, они не жили в большей гармонии с окружающей средой, – ответил первый гриб, – ведь эта среда…

– Сырая и наводит тоску, – договорил за него Джон-Том. – Хорошо, что вы со мной согласились. От постоянной депрессии нет вреда, если вы его не видите. Скука – чем не удовольствие? Если это чувство порождено окружающей средой и не вызывает у вас неприятия, значит, вы живете со средой в гармонии и потому должны испытывать спокойствие, уверенность и удовольствие.

В глазах Розарык застыло недоумение, однако она молчала. Мадж тоже сидел тихо и лишь покачивал головой из стороны в сторону. Но они думали, и это не позволяло опасному безразличию снова прокрасться в их души.

– Эй, – пробормотала багровая поганка, – а может, и правда хорошо все время ощущать тоску и сырость, если тебе это на пользу?

– Вот именно! – обрадовался Джон-Том. – Об этом-то я и толкую. Все существа не похожи друг на друга, и состояние духа, удобное нам, ходячим, совсем необязательно годится для вас. Видите, это открытие, по крайней мере, избавит вас от вечной путаницы, как избавило большинство моих сородичей.

– Чтоб меня! – воодушевился трюфель, притулившийся под гроздью шампиньонов. – Существование – бессмыслица. Жизнь – гнилушка. Сознание – мура. И знаете что? Мне это нравится. Все нормально!

– Чудесно, – кивнул Джон-Том. – Так держать! – Подбоченясь, он повернулся кругом. – У кого еще есть проблемы?

– У нас, – отозвалась флотилия грибов, облепивших кучу осклизлых гнилых водорослей на берегу маленького пруда.

– Расскажите, – радушно предложил Джон-Том.

– Это началось, когда мы были еще спорами…

В том же духе беседа продолжалась всю ночь. К утру Джон-Том оказался выжат как лимон, но в окружающий его грибообразный лес впервые робко заглянуло веселье – разумеется, сентиментальное. В общем и целом, сеанс групповой психотерапии завершился поразительным успехом.

Мадж и Розарык полностью оправились от коварно навеянной летаргии, им не терпелось идти дальше. Но Джон-Том удерживал их, желая убедиться, что грибные души исцелились хотя бы отчасти, хотя бы на время – достаточное, чтобы пропустить беглецов к Глиттергейсту.

– Да, человече, задал ты нам задачку, – сказал гриб-великан, выступающий от лица всего леса.

– Уверяю вас, если вы хорошенько осмыслите мои слова и обеспечите себе достаточную душевную свободу, то обнаружите: существование в этой среде дарит только наслаждение, – заявил Джон-Том.

– Ну, не знаю, – нерешительно произнес мухомор, и тенета уныния, едва не погубившие путников, снова опустились на Джон-Тома. – Но чем дольше я размышляю тем больше склоняюсь к твоей точке зрения. Паутина рассыпалась.

– Вот и ладненько. – С каждой минутой усталость все настойчивее напоминала о себе. – Я бы рад остаться и еще поболтать с вами, но нам пора идти к Глиттергейсту. Вы случайно не знаете, в какой он стороне?

За его спиной три гигантских гриба сложились пополам и уткнулись макушками в грязь.

– В этой, дружище. Ступай с миром… И если надумаешь поучаствовать в нашем сладостном тлении, всегда милости просим.

– Это слишком большая честь для меня, – вежливо отказался Джон-Том, направляясь к югу следом за Маджем и Розарык. – Я, видите ли, не гожусь на удобрение.

– А почему? – с неподдельным интересом спросил хор сыроежек.

С опаской подумав о том, что он, возможно, оставляет за собой целый лес грибообразных чудовищ Франкенштейна, Джон-Том отмахнулся.

– Как-нибудь потом объясню.

– Ну конечно, вот так возьмешь и уйдешь, – забрюзжал мухомор. – Разве мы заслуживаем разговора по душам?

– Я с вами всю ночь говорил. А теперь от вас снова веет безнадежностью.

– Это не от меня! – возразил, оправдываясь, мухомор. – Кроме того, безнадежность – то же самое, что и уныние.

– Совсем не то же самое. Почему бы вам не обсудить эту тему между собой? – Джон-Том прибавил шагу, следом за ним полетел телепатический ропот.

Слух о сеансе психотерапии несся по торфяникам, опережая путников. Интенсивность окружающего уныния значительно колебалась в зависимости от восприимчивости местных грибов к Джон-Томову лечению. Царство самой смертной тоски, где ментальная аура фангусов обладала поистине коматозной мощью, Джон-Том со товарищи обошли стороной, и потому у них больше не возникало острого желания прилечь и навеки отрешиться от мирской суеты.

Наконец, грибницы сменились цветущими кустарниками и вечнозелеными деревьями, а затем наступило утро, когда путешественники вышли из зарослей на широкий галечный пляж, где в изобилии лежали отшлифованные волнами агаты и жадеиты. В жизни Джон-Тома это утро было самым счастливым.

Воткнув в галечник посох, он повесил на рукоять заплечный мешок, сел и всей грудью вдохнул морской воздух. Запахи водорослей и соли были душещипательно знакомы.

Испустив восторженный вопль, Мадж отшвырнул лук, колчан, котомку и одежду и с безрассудной отвагой плюхнулся в теплый прибой. У Джон-Тома возникло искушение последовать его примеру, но он дьявольски устал и не нашел в себе сил даже пошевелиться. Рядом уселась Розарык, и они смотрели, как ликующий выдр блаженно плещется в волнах.