Сумерки мира - Олди Генри Лайон. Страница 5
– А их и не было тогда, – тихо сказал Фарамарз, отворачиваясь. – Вернее, нас не было…
– Кого – нас?
– Саларов. И вообще Девятикратных.
– А Перевертыши?
– И их не было. Совсем.
– А кто был?
– Люди. Люди и бесы. И…
Фарамарз осекся и закашлялся.
– Я хотел сказать: люди и боги, – сдавленно поправился он. – Отцы…
И тут он взорвался. Он неожиданно оказался совсем близко к Брайану, его костлявые клешни впились в рубаху Ойглы, и тот затрепыхался в руках старика, как свежепойманная рыбешка.
Сигурд вздрогнул. Ему казалось, что он неплохо изучил Фарамарза за годы учения…
Но такого Фарамарза он не знал.
– Что ж ты, подлец, делаешь! – хрипел Сын Богов, и лицо его было багровым, чужим и незнакомым. – Ты зачем ходишь, где не велено?! Участка мало? Мало, да?!. Шею сломаешь – плевать, так ведь другие за тобой полезут… Пенаты Вечных искать… Вот они где у меня, Пенаты ваши! Нельзя же так, нельзя, во имя неба!.. Мы же люди, мы все люди, и горожане, и салары, и Перевертыши… за что?! За что?! Сколько же можно за чужую вечность расплачиваться?!
Он резко умолк и сразу стал очень старым и совсем нестрашным.
– Простите, мальчики, – прошептал наставник Фарамарз. – Нет, уже не мальчики. Салары… Скользящие в сумерках… Все равно простите… Полубоги, они ведь тоже – полулюди… ни то ни се…
3
Пробуждение оказалось не из приятных. Все небо было обложено серыми лохматыми тучами, они цеплялись брюхом за макушки деревьев и утробно рычали, негодуя на колючие ветки. Струи ливня хлестали по земле, словно и не замечая отяжелевшей листвы, и измочаленная земля давно уже превратилась в липкое, полужидкое месиво.
Новая жизнь была похожа на старую. Разве что старая последние три дня обходилась без дождя.
Он брел, спотыкаясь, по краю обрыва, а тот становился все более пологим, и Зу тихо месил грязь рядом и чуть позади, а потом был берег узкой речушки и пена в лицо, и он смазывал рваные раны Зу жеваными листьями ойлоххо, отчего удав шипел и извивался… И снова дождь, грязь, и никакого солнца, и шаги, дающиеся с трудом, и осыпи мелких камней, и корни, цепляющиеся за склоны, и он сам, цепляющийся за корни…
А вокруг было утро, похожее на вечер.
И дождь… Дождь, серый, как его промокший плащ.
Река каким-то странным образом делила мир на две части. По одну сторону ее – ту, где были человек и змея, – тянулся лес, уже изрядно поредевший, с трудом удерживающийся на крутизне, но все же лес, зелень, деревья… Другой берег топорщился каменной крошкой, матово блестевшими валунами, и все это резко переходило в скалы – сразу, без паузы, и ливень разбивался об их острые грани, тщетно пытаясь отколоть от мощных сумрачных бастионов хоть кусочек на память.
Дважды Сигурд подходил к реке вплотную, завидев намек на брод, и дважды удав категорически отказывался переправляться. На третий раз Сигурд решил, что Зу просто не хочет лезть в воду, хотя это было глупо – при таком-то водопаде с неба! – и предложил перетащить змею на плечах. Зу отполз в сторонку, долго смотрел на тот берег, потом виновато глянул на хозяина…
Сигурд втайне даже был рад отказу удава. Когда-то, поспорив с могучим Исхием Гоуром на кривой метательный нож, он связал лапы ручному пардусу, взвалил зверя на загривок и трижды обежал вокруг Вайнганги, пока Исхий делал к ножу новую рукоять. Но, подняв Зу, Ярроу мог только идти, горбясь и опустив голову, – да и то медленным шагом.
Они двинулись дальше, но через мгновение Сигурд прыгнул к одинокому дереву, укрываясь за его шершавым стволом, а Зу метнулся по стволу вверх, исчезая в кроне…
Потом хвост удава осторожно обвился вокруг талии Ярроу. Сигурд напрягся, последовал рывок, и салар уже лежал на толстой ветви, ожидая, пока удав обовьет его своим телом, маскируя силуэт Скользящего в сумерках.
По склону спускался человек. Он был дряхл. Он шел очень осторожно, прощупывая землю перед собой концом изогнутого посоха. Ноги человека скользили на раскисшей глине, и он два раза упал. Вставал человек долго, с трудом разгибаясь и нашаривая в траве свой посох. Трава липла к рукам…
Человек наконец вышел на ровное место, поднял голову к мутному небу; ветер трепал его редкие волосы, пегие от седины и грязи…
Это был Тварец. Сигурд никогда раньше не видел Тварьцев, но ошибиться он не мог.
Тварец. Сын Большой Твари.
В среде саларов о Тварьцах говорили разное. Молодежь со всей самоуверенностью юности утверждала, что все это – легенды и россказни выживших из ума старейшин. Салары постарше – особенно те, кому якобы доводилось видеть Тварьцев, – считали Сыновей Большой Твари чем-то вроде патриархов среди Перевертышей. Наставники – Сыновья и Внуки Богов – обсуждать эту тему отказывались, не поддаваясь ни на какие уговоры. Возникала даже проблема: с какой буквы пишутся «тварьцы» – с большой или маленькой?
Писали по-разному. Но чаще с большой.
Тем не менее поднять руку на Тварьца или Тварицу – кем бы они ни были – считалось делом постыдным и недостойным Скользящего в сумерках.
Во-первых, те никогда не сопротивлялись – по утверждениям «очевидцев». Во-вторых, не было случая, чтобы сами Тварьцы причиняли поселенцам какой-нибудь вред, в отличие от Перевертышей. В-третьих, были ли они на самом деле, и если были – то кем?!
Во всяком случае, в зверином обличье их не видел никто. Только в людском. Про салара, чьи глаза становились пустыми и тусклыми, а язык забывал произносить слова, говорили: «Он убил Тварьца».
…Тварец подошел к дереву, сел прямо в грязь и прислонился спиной к стволу. Он не отрываясь смотрел на другой берег речушки, и капли дождя стекали по его морщинистому лицу.
Потом Сигурд понял, что дождь уже кончился. И это был не дождь.
По склону спускались люди. Нет, не люди. Перевертыши. Сигурд узнал Оркнейскую лань, остальные были незнакомыми, кроме коренастого угрюмого крепыша с пронзительными глазками, блестевшими из-под мощных надбровных дуг.
Салар не мог ошибиться и в этом случае. Девятикратный не мог не узнать причину своей смерти. И Зу тихо шевельнулся, глядя на человека-вепря, подошедшего к дереву первым.
Все Перевертыши сохраняли людское обличье. Кроме того, листва была достаточно густой и мокрой, и Сигурд видел в этом свой шанс. От звериного нюха он бы не укрылся.
– Я не смог отговорить их, – грустно сказал человек-вепрь. – Оркнейя убеждает лучше меня. Извини, Эхион…
– Ничего, – бесцветно ответил Тварец Эхион. – Я и не рассчитывал, Лидон, что тебе удастся такое… Говорить – не твоя стихия.
Остальные Перевертыши к дереву не подошли. Они спустились прямо к реке и тесной группой встали на берегу. Сигурд видел, как Оркнейская лань подбивает на что-то гибкого, высокого мужчину в желтой набедренной повязке. Девушка активно жестикулировала, и мужчина, похоже, с ней соглашался. Потом он махнул рукой – и Перевертыши двинулись через брод.
– Они ушли в запретный район, – тем же тоном произнес Эхион. – Они нарушили границу с Отцами… И будут прокляты. Это в лучшем случае…
«Отцами-и-и…» – эхом отдалось в голове Сигурда. Отцы. Пенаты Вечных. Запретный район…
– Да, – сказал вепрь Лидон. – Ты же знаешь этих взбалмошных кошек, Эхион!.. Тем более что салар успел прикончить парочку из их клана. Они теперь не успокоятся, пока не уложат его в последний раз. И с ними Оркнейя. Эта маленькая дрянь… Она сказала, что они перейдут границу, не выпуская Зверя и не меняя облика, лишь из уважения к твоей дряхлости…
– Плевать я хотел на их уважение, – процедил Эхион, и Сигурд вздрогнул, ощутив страшный холод этого голоса. – Зверь во мне достаточно молод, чтобы все они пожалели о своих словах… Но он никогда не выйдет на волю. Ни к чему и не вовремя… Нельзя снимать цепи с ужаса прошлого. Настолько прошлого, что… нет, нельзя. Я умру человеком. А теперь уходи, Лидон… Ты был моим лучшим учеником. И помни: опасно быть зверее зверя.
Лидон еще немного постоял, потом резко повернулся и пошел прочь. Споткнулся. Побежал. И вот уже матерый вепрь-секач растворился в брызжущей поросли…