Квадра (СИ) - Воронина Тамара. Страница 17

Кормить его кормили. Раз в сутки с лязгом открывалось окошечко, то есть кошачий лаз внизу двери, и в него просовывали кружку с водой и кусок хлеба. Иногда вода была сладкая, но никогда – горячая. Кусок был довольно большой, но все равно этого было мало, хотя Дан устраивал из еды целый ритуал: отщипывал маленькие кусочки, долго и старательно жевал, запивая маленькими глоточками. Есть хотелось перманентно, но от голода он не зверел, то есть этой сладкой воды и краюхи хватало на то, чтоб поддерживать его жизнь. Мечты о горячем кофе, горячей ванне и горячем куске мяса Дан гнал, и возвращались они только в виде снов.

Он заставлял себя двигаться, заставлял себя вспоминать все песенки Щербакова – дословно, чем больше, тем лучше. Заставлял себя вспоминать прочитанные книги, выученные в школе стихи и искренне расстраивался, когда не смог точно воскресить в голове поэтический шедевр «Ленин и печник», который в четвертом классе учил наизусть и рассказывал с выражением. Вспоминал таблицу умножения, доказательство теоремы Пифагора и самые простые математические формулы. Просто чтоб не одичать окончательно.

Сколько прошло времени, он и правда не знал. Он спал, некрепко, прерывисто, но все ж таки спал, и потому очень обиделся, когда ему поддали сапогом под ребро. Бородач в сопровождении пары «быков» почтил его своим присутствием.

– Честь какая, – буркнул Дан, нехотя садясь, – ничего, что я небрит?

– Ты не надумал поговорить со мной?

– Отчего не поговорить? Прекрасная погода, сударь, не правда ли? Я слышал, на последних скачках фаворит пришел последним. Не иначе как конюх перед стартом дал ему выпить ведро воды…

Сапог снова врезался под ребро, и Дан обиделся окончательно, поймал сапог, дернул на себя, уронил «быка» и так засадил ему согнутыми пальцами по горлу, что… того. Убил. И почему-то не расстроился и угрызений совести не испытал. И даже не подумал о том, что и у этого есть мама, бабуля и, может быть, даже пожилая собачка. Ситуация не располагала к раскаянию.

Второй «бык» шарахнулся подальше, бородач отшвырнул Дана к другой стене, да так, что едва не переломал ему ребра.

– Значит, так? Ну что ж, ты сам захотел!

Дверь закрылась. Оп-па. А покойника не прихватили с собой. Недурной метод психологического воздействия. Недурной. Как будем бороться с соседом? А ведь хватит ума у этой сволочи перестать давать хлеб… Впрочем, Дана хватит на то, чтоб проголодать достаточно долго для того, чтоб сосед стал совсем уж неаппетитным… Его затошнило превентивно.

Для начала Дан оттащил труп под бойницу – место, в котором он сам никогда не сидел, там было особенно холодно. Потом беззастенчиво снял с него куртку. Она была восхитительно большой, легко наделась поверх собственной: он снова закутался в плащ и вернулся в свой угол. Нельзя сказать, что он совсем согрелся, но стало гораздо теплее, и он снова уснул и спал необычно долго, потому что, проснувшись, чувствовал себя отдохнувшим.

За покойником никто не приходил. Ну, что там у нас имеется на такой случай? Ничего. Так хорошо фантазия не развита даже у властителя. К долгому соседству с трупами он Квадру не готовил. Производить трупы – готовил, сосуществовать с ними – нет. Серьезное упущение.

Теперь моцион стал короче, но путь извилистее: Дан старался обходить соседа. А ведь бородач за ним подсматривает, наверное. Ну и черт с ним. Изображать бодрячка не стоит – никто не поверит, а вот если просто не обращать внимания ни на что? отключиться от окружающего? что для этого делать? «Зачем я лишь о том все время думаю, как сделать, чтоб не думать ни о чем…» Цитаты на все случаи жизни. Эх, не хватает плеера… Самому петь, что ли? Не тексты вспоминать… И думать о самом лучшем, что вообще было в жизни. С детства. О слоне, который так и лежит где-то в кладовке, потому что все понимающая мама не выбросит игрушку, которой сын так дорожил. О крохотном трясущемся клочке белой шерсти, который Дан притащил с прогулки, и все понимающая мама не подняла крик, что не потерпит в доме собаки, и Тяпа стала членом семьи. О бабулиных руках, пахнущих тестом… кажется, тестом. Начало забываться. О громкоголосой и доброй тетке Даше. О Сашке Симонове. Сашка, а ты знаешь, у меня есть друг. То есть их у меня трое, даже четверо, если Шарика считать, но есть еще друг, тот, единственный, какой бывает не у каждого, редко бывает, второе «я» или вообще неизвестно что, а самое смешное, что он даже и не человек, он вампир, упырь, кровосос, я его подкармливаю… или подпаиваю.

Как же плохо Гаю, привыкшему за пять лет к регулярным порциям его крови. Что же чувствует Гай, когда серебро ранит не тело, но крыло? Может ли он трансформироваться, когда порвано крыло, или так и вынужден быть монстром, который любого встречного доведет до обморока?

Сосед начал издавать ароматы, становившиеся все сильнее. Дана все время тошнило, никакой сквозняк из бойницы не истреблял этого запаха, хотя запахов и так было предостаточно, столько времени не мыться и не снимать одежды… Кусок не лез в горло, но Дан заставлял себя есть, понимая, что стоит ослабнуть, и все может кончиться совсем плохо. Ага, а сейчас совсем хорошо. Он научился не видеть разлагающееся тело. Научился отгораживать его от себя и с удивлением обнаружил, что получается, даже запах словно становился слабее, или нос у Дана атрофировался. Он теперь задавался вопросом, как выглядит с бородой. Немытой, клочкастой, кудрявой, как и волосы. Заблудившийся в пещерах Данила-мастер. Смешно.

Нет уж, прорвемся. Хоть всю камеру трупами завали. Или он хочет, чтобы я свихнулся? А это уже не смешно, потому что какой прок от чокнутого, какая информация, какие связные ответы? Не хочет. Не должен хотеть. Значит, покойника уберут. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю, и вообще трудно первую тысячу лет. Это Шекли, кажется? Потом привыкаешь. Ко всему привыкаешь, даже к запаху, к какому невозможно привыкнуть. Плечо вот только опять начало болеть, спать мешает, ноет. Как говорила бабуля, мозжит. И мешает делать упражнения.

Но Дан делал, через силу, через боль, через наваливающуюся усталость, чтобы хоть что-то делать, а не сидеть целыми сутками у стеночки. Спасибо за куртку, сосед.

Дверь загремела, когда он спал. Дан нехотя приоткрыл один глаз. Двое кряжистых мужичков, отчаянно ругаясь (здешний язык был на это ничуточки не беднее русского), убрали покойника. Бородач, качаясь с пятки на носок, смотрел на Дана. Щас все покажу, что тебе надо, подумал Дан, поворачиваясь носом к стене, а тылом соответственно.

– Ты более вынослив, чем я думал.

– Думать, – наставительно сказал Дан, – тоже надо уметь. Я вот не думаю, мне не положено, у меня хозяин есть. Он умный за всех. Заведите себе хозяина, и тогда он будет виноват в ваших ошибках.

– Хочешь меня разозлить?

– Ни боже мой. Я поддерживаю светскую беседу. А что спиной повернулся, так прощу прощения, дурная привычка выработалась. Со мной, знаете ли, всякое дурачье за честь почитает поговорить, даже если я нехорошо выражаюсь, вот как ваши друзья, или, к примеру, газы пускаю.

– Ты сломаешься, пришелец.

– Сломаюсь, – согласился Дан, подсовывая ладонь под щеку. – Когда-нибудь.

– Как видишь, властитель не обнаружил тебя. Не нашел.

– Если искал, – зевнул Дан. Странный он, бородач этот. Сам довел человека до состояния, когда ему уже все пофиг, а злится. Напинает или как?

Или как. Дверь снова лязгнула, и Дан благополучно уснул. Вторая куртка уже так не грела, вся одежда давно пропиталась сыростью, не то чтоб мокрой была, но как-то отяжелела и охолодела. Но без нее было еще хуже – Дан пробовал.

Пробуждение было неприятным. Он раскашлялся, да основательно, в груди хрипело. Ну понятно, постоянный озноб все-таки его доканал, простуда в таком месте неизбежна, даже, наверное, Гай бы заболел. Чего-то не хватало, и Дан потратил немало времени, чтобы понять: не хватает запаха. Он, конечно, впитался в одежду и волосы, но все ж стал значительно слабее, хотя покойник, пардон за натурализм, уже потек, а пол никто не мыл. И температура, но не согревающая, в жар его не бросало, трясло так, что зубы стучали. Мутилось в голове, но это бы и ладно, в ней уже давно мутно, но кашель мешал жить. Поспать удавалось урывками, потом начинался приступ, потом требовалось продышаться, а потом опять можно было немножко поспать. На моцион и гимнастику сил не оставалось совсем.