Битва за Кальдерон - Батчер Джим. Страница 42

Это объясняло, почему Макс появлялся на занятиях почти каждый день, а после них куда-то пропадал, мрачно подумал Тави.

— Большую часть — это сколько?

— Все, — ответил Макс. — Кроме того дня, когда я страдал от похмелья.

— Что? Как же тебе удалось написать зачетный тест?

— Ну… помнишь Иджению? Блондинку из Плациды? Она оказалась настолько благородной, что…

— Слушай, заткнись, Макс, — проворчал Тави. — Это был трехмесячный курс. Как, по-твоему, я смогу его тебе пересказать за пятнадцать минут?

— Весело и без глупых жалоб, — ухмыляясь, ответил Макс. — Как верный и изобретательный подданный королевства и слуга Короны.

Тави вздохнул, убедился, что за ними никто не следит, скользнул в незапертый сарай для инструментов и через потайной люк в полу выбрался на лестницу, ведущую в подземелья. Макс зажег магическую лампу и протянул ее Тави, после чего взял себе другую.

— Готов слушать? — спросил у него Тави.

— Ясное дело, готов.

— Антропоморфная теорема, — сказал Тави. — Ты знаешь, что фурии являются существами, населяющими стихии.

— Да, Тави, — сухо ответил Макс. — Благодарю тебя за подробные разъяснения, но это я и без тебя знаю.

Тави проигнорировал его заявление.

— С самого начала алеранской истории между магами, связанными с фуриями, идут дебаты относительно природы этих созданий, и на сей счет существует несколько теорий. Кроме того, известно некоторое количество идей касательно того, сколько фурий в реальности обладают теми свойствами, которые мы используем, и до какой степени мы вынуждаем их быть тем, что они есть.

— Не понял? — сказал Макс.

— Мы общаемся с фуриями мысленно, — пожав плечами, сказал Тави, употребив множественное число — «мы». Хотя он был единственным ныне живущим алеранцем, который мог сказать «вы». — Именно об этом и говорит теория навязанной антропоморфности. Возможно, часть наших мыслей формирует образ фурий, когда они появляются перед нами. Может быть, фурия ветра вообще ни на что не похожа. Но когда маг встречается с ней и использует ее, возможно, он где-то в глубине своего сознания представляет себе, что она должна быть похожа на лошадь, или орла, или еще что-нибудь такое же. Поэтому, когда эта фурия приобретает видимый образ, она так и выглядит.

— Так, понятно, — сказал Макс. — Мы можем бессознательно придавать им какую-то определенную форму, верно?

— Верно, — подтвердил Тави. — Это самое распространенное мнение в городах и среди большинства граждан. Но некоторые ученые поддерживают теорию естественной антропоморфности. Они утверждают, что, поскольку каждая из фурий связана с определенной частью своей стихии — горой, ручьем, лесом и все такое, — они имеют присущие только им уникальные способности, особенности и индивидуальность.

— И по этой причине многие из тех, кто живет за пределами городов, дают своим фуриям имена? — догадался Макс.

— Правильно. И по этой же причине те, кто живет в городах, над ними потешаются, считая такие идеи варварскими предрассудками. Однако в долине Кальдерон принято давать фуриям имена. Все они выглядят по-разному. И сильны каждая по-своему. А еще они намного могущественнее большинства городских фурий. Получается, что алеранцы, населяющие самые малоразвитые районы королевства, управляют фуриями, чьи возможности значительно превосходят возможности остальных фурий.

— В таком случае как можно считать теорию навязанной антропоморфности правильной?

Тави пожал плечами.

— Они утверждают, что, поскольку маг представляет себе определенное существо, наделенное формой, индивидуальностью и набором каких-нибудь способностей, даже если он не признается в этом самому себе, он может сделать больше, ибо очень мало зависит только от его мыслей.

— Получается, маг, который дал имя своей фурии, способен сделать больше, ибо он слишком глуп, чтобы понимать, что он этого не может? — спросил Макс.

— Так считают те, кто поддерживает теорию навязанной антропоморфности.

— Это же глупо, — сказал Макс.

— Возможно, — не стал спорить с ним Тави. — Но существует вероятность того, что они правы.

— Хорошо, в таком случае как теоретики естественности объясняют тот факт, что очень у многих людей имеются фурии без определенной индивидуальности?

Тави кивнул, признавая правомерность его вопроса. Более того, это был очень хороший вопрос. Макс, конечно, не знал, что такое дисциплина, но с мозгами у него все было в полном порядке.

— Теоретики естественности говорят, якобы фурии, живущие в землях, где быстро развиваются города и все такое, имеют тенденцию слабеть. Они теряют свою отличительную индивидуальность по мере того, как переходят от одного поколения к другому, и по мере того, как все более обширные участки дикой природы заселяются и подчиняются людям. Они продолжают присутствовать, но вместо своей естественной формы фурии распадаются на бесчисленное количество крошечных частичек, которые маг собирает вместе, когда хочет что-то сделать. Они не такие сильные, зато более надежные, ибо у них нет капризов, причуд и слабостей.

— Возможно, это до некоторой степени разумно, — сказал он. — Мой старик много чего мне сказал, когда я дал имя одной из своих фурий. — В голосе Макса появились едва уловимая горечь и жесткие интонации. — Твердил, мол, это детская игра и чепуха. Мол, ему нужно излечить меня от таких пагубных привычек, пока они меня не прикончили. Мне было трудно поступать так, как требовал он, но он не желал ничего слушать.

Тави увидел боль в глазах друга и вспомнил шрамы у него на спине. Возможно, у Макса имелись собственные причины не слушать объяснений наставника в классе, которые не имели ничего общего с его легкомысленным поведением. Тави казалось, что он оказался в полном одиночестве, и испытывал от этого боль, когда слушал основную теорию и историю магии фурий. Но, может быть, этот курс вызвал у Макса не меньше тяжелых воспоминаний и мыслей, чем у него самого.

— Итак… — вздохнув, сказал Макс. — Что же на самом деле?

— Представления не имею, — сказал Тави. — Никто не знает наверняка.

— Так-так, — нетерпеливо сказал Макс. — Но какую теорию поддерживает Гай? На Совете спикеров обязательно возникнут споры и обсуждения.

— Так бывает каждый год, — сказал Тави. — Я был там в прошлом году. Гай не принимает ничьей стороны. Они собираются, чтобы попытаться убедить его в своей правоте, приводят факты, которые им удалось узнать, а он слушает и кивает, старается никого не обидеть, но и никого не поддерживает. У меня такое впечатление, будто Совету требуется лишь повод, чтобы накачаться прекрасным вином из погребов Первого лорда, а еще выставить перед ним своих противников и соперников дураками.

Макс поморщился.

— Вороны, как же я рад, что я не Первый лорд. От такой жизни я бы через полтора дня спятил. — Он покачал головой. — А что мне делать, если кто-нибудь попытается заставить меня дать какой-нибудь ответ?

— Выкручивайся, не говори ничего определенного, — ответил Тави, который вдруг понял, что такой невнятный ответ доставил ему удовольствие.

— А если они начнут обсуждать какую-нибудь теорию, о которой я не имею ни малейшего представления?

— Делай то, что ты обычно делаешь, когда маэстро задает тебе во время занятий вопрос, на который ты не знаешь ответа.

— Рыгать? — удивленно спросил Макс.

Тави вздохнул.

— Нет, конечно, Макс. Отвлеки их внимание на что-нибудь другое. Тяни время. Только не пытайся использовать для этого какие-нибудь функции своего тела.

— Дипломатия оказалась сложнее, чем я себе представлял, — грустно сказал Макс.

— Это всего лишь официальный обед, — напомнил ему Тави. — Ты справишься.

— Я всегда справляюсь, — ответил Макс, но в его голосе не было слышно его обычной самонадеянности.

— Как он? — спросил Тави.

— Даже не пошевелился ни разу, — ответил Макс. — Не приходил в себя. Но Киллиан говорит, что сердцебиение стало увереннее и сильнее.