Казнь - Дяченко Марина и Сергей. Страница 14
И все-таки. Почему оказаться рядом с Яном Семиролем не решаются даже ко всему привычные репортеры?..
В дальнем углу зала сидела ее кафедра в полном составе. Во главе с Карательницей. Ирена по-прежнему плохо видела лица – но чувствовала взгляды…
Ближе к концу слушания ее коллеги стали по одному подниматься и уходить. И это поразило ее больше, чем ненавидящие лица осиротевших родственников. Чем равнодушие адвоката. Чем напор молодого, агрессивного прокурора.
Больше, чем напряженная пустота вокруг Семироля.
Они не настоящие, говорила она себе. Те, настоящие, остались во внешнем мире… И они никогда бы не поверили, что я…
Последним ушел профессор восточной литературы. Бледный, потерянный – впрочем, Ирена с трудом различала его поверх множества голов…
Объявили перерыв до завтра.
Ирену увели из ее клетки в тесную комнатку с голыми стенами и плюшевым диваном, и рядом оказался потный и злой адвокат, и тогда она бесхитростно спросила у него: почему рядом с Семиролем никто не садится?..
Адвокат задумался. И кисло сказал, что подаст протест.
Ирене стало смешно. Что же, к чистенькому господину по кличке Упырь в судебном порядке будут подсаживать соседей?..
Ночь она провела, глядя в потолок.
А назавтра адвокат действительно начал с протеста:
– Защита требует удалить из зала господина Семироля, поскольку он присутствует здесь не из профессионального, а из совсем другого, корыстного и антигуманного интереса… Своим присутствием господин Семироль оказывает моральное давление на суд и угнетающе действует на обвиняемую!
– Он еще и не так подействует, – довольно громко сказала женщина в темном платке, возможно, мать одного из погибших мальчиков. В зале зароптали.
– Протест отклонен, – нервно сообщил судья. – Слушание открытое, и нет такого закона, по которому господин Семироль не имеет права присутствовать на нем, подобно любому гражданину… В противном случае речь идет о дискриминации…
Судья осекся и пожевал губами, как бы сожалея о сказанном. Закончил тоном ниже:
– …Дискриминации по… биологическому признаку.
В зале сделалось тихо.
– Богатый вампир упырем не считается, – насмешливо сказали в этой тишине. Свободное пространство вокруг господина Семироля увеличилось на еще несколько стульев – он, впрочем, и ухом не повел.
«Богатый вампир упырем не считается»…
Ирена все еще переживала отступничество родной кафедры. Именно отступничество – потому что поверить в данном случае означает предать… «Богатый вампир упырем не считается». Что-то ей напомнила эта фраза… Что-то давно читанное…
– И, наконец, признание самой обвиняемой, от которого она впоследствии отказалась…
Ропот в зале.
– Отказавшись признать собственную вину… отягчив тем самым…
Она перестала слушать.
Потому что все устали и хотят есть. Потому что, несмотря на всю сенсационность дела, откладывать слушание на завтра скорее всего не станут – слишком все ясно… Слишком хочется финала, результата…
Что ж. Теперь она со знанием дела сможет писать детективы. Издатель останется доволен…
Она криво улыбнулась. Забыла позвонить литагенту. Может быть, внутри МОДЕЛИ у издателей другие запросы?
Вряд ли…
Она встретилась со взглядом господина Семироля.
И невольно содрогнулась.
Он больше не походил на Анджея. Он… Почему он так смотрит?!
Будто бы ощутив ее внезапный страх, Семироль отвел глаза.
«Богатый вампир упырем не считается».
Преуспевающий адвокат по кличке Упырь.
«…присутствует здесь не из профессионального, а из совсем другого, корыстного и антигуманного интереса…»
Об этом надо подумать. Об этом определенно надо подумать…
– Подсудимая Хмель! Ваше последнее слово!
Она поднялась раньше, чем сообразила, чего от нее хотят. И с минуту простояла столбом в напряженной тишине.
Собственно, о чем ей говорить?
«Ваш мир – МОДЕЛЬ»?
«Все вы – плод фантазии моего сумасшедшего мужа»?
«Я человек из другого мира, как вы можете меня судить»?
Она глубоко вздохнула – и посмотрела в тот угол зала, где сидели родственники жертв.
Ее передернуло, но она нашла в себе силы заговорить:
– Я…
Окаменевшие лица. Ненавидящие глаза. И как некстати – воспоминание о тех фотографиях, что подсовывал ей следователь, тех жутких фотографиях…
– Я невиновна… Это не я! Честное слово!..
Ее голос утонул в возмущенном гуле толпы.
Только родственники молчали и смотрели.
Поверят?
Нет.
Ее приговорили к смерти. В мире, смоделированном правдолюбцем Анджеем, это оказалось в порядке вещей. Женщина? Ну и что? Убийца, серийная убийца, которую признали вменяемой…
Ее перевели в специальную камеру и выдали специальную одежду. Ей не было страшно – ее мучило тупое, удивленное отвращение.
Интересно, как далеко все это может зайти?
Никогда в жизни, ни за какие коврижки она не согласилась бы писать тюремно-судебные хроники. Как бы ни усердствовал литагент…
Ей предложили просить о помиловании.
– Кого просить-то? – спросила она удивленно. – Вас нет… вы тени… вы МОДЕЛЬ, ясно вам?
Ее оставили в покое. Несколько дней она провела в тупом оцепенении, а потом спохватилась и потребовала правды о своей судьбе: когда?!
Ей ответили уклончиво.
Она попросила принести ей газет за последнюю неделю – и, получив целый ворох разнообразной прессы, ощутила новый шок.
Все газеты – от «Вечернего города» и до мельчайшей бульварной газетенки – посвятили ее делу хоть строчку, хоть врезку. Она узнавала себя на фотографиях – на одних сразу же, на других с трудом. То ли искусство фотографа имело значение, то ли момент, в который сработала камера – но казалось, что в одной и той же клетке последовательно сидело несколько разных женщин: одна демонически красивая, с оскаленными мелкими зубами, другая с одутловатым лицом маньячки, третья сонная, четвертая заплаканная…
Ирена достала расческу – пластмассовую, с вялыми зубьями. Все, что имело твердые или острые грани – в том числе зеркальце – у нее изъяли еще в ходе психиатрической экспертизы…
Она расчесалась, глядя на собственную тень. Помассировала щеки. Аккуратно расправила брови. В конце концов, если Анджей наблюдает за ней…
Что за бред. Анджей не бесплотный дух, он не умеет перевоплощаться в других людей, он мертвый, в конце концов… Речь идет о МОДЕЛИ реального мира, а вовсе не о фантастическом романе… Блестящими перспективами которого соблазнял ее когда-то господин Петер…
Самые смелые газеты поместили рядом с ее фотографией украденные у следствия снимки с мест преступлений. Самые умные – прижизненные фотографии погибших мальчиков. В обоих случаях эффект получился убийственный.
Ирена взяла себя за волосы, разрушая свежесозданную прическу. Идиоты! Маньячка-то на свободе… Как там говорил господин Упырь – «вам было бы на руку, чтобы убийства возобновились»…
Маньячка, если у нее есть в голове хоть капля ума, дождется Ирениной казни. И только потом…
– Какая ты сволочь, – сказала Ирена, обращаясь к невидимому Анджею.
Среди газет не было единодушия. Кое-кто из репортеров усомнился, что женщина, сидевшая за решеткой в зале суда, действительно могла совершить все перечисленные преступления. Впрочем, даже сомнение это было деланное, искусственное, призванное оттенить заметку и подчеркнуть индивидуальность ее автора…
А потом ее глаз остановился на небольшой, скромной врезке во все той же, когда-то любимой ею «Вечерке»:
«Анонс!.. По сведениям, полученным из достоверных источников, процедура казни Ирены Хмель будет перепоручена некоему частному гемоглобинозависимому лицу. Читайте завтра в „Вечернем городе“: вправе ли общество продавать своих смертников вампирам?..»
Ирена проглотила вязкую слюну.
Анджей… Ты что?! Ты с ума сошел? Или это я рехнулась? Или это газеты бредят?..
Она легла на койку, привычно натянула одеяло и погрузилась в сон, как в спасательную шлюпку.