Император Терний - Лоуренс Марк. Страница 43

— Глазные яблоки? — спросил Макин.

Райк кивнул, и я невольно вздрогнул. Несомненно, их вынули так же аккуратно, как сняли кожу. Думаю, меня нервировала именно эта аккуратность. Я видел, как ворон выклевывает глаз из почерневшей головы, и спокойно продолжал при этом есть. Но в том, как действовала нежить, было что-то противоестественное.

Мартен вышел из гостиницы — его выгнала Катрин. Я на миг растерялся. Можно ли доверить ей одной моего ребенка, коль скоро она обвиняла меня в смерти племянника? Может, она спасла Миану от ножа убийцы лишь для того, чтобы отнять жизнь у моего новорожденного сына? Я отбросил эту мысль. Месть — это мое искусство, не ее.

Мартен остановился рядом со мной и Райком, не замечая нас, глядя на кучу кож с разинутым ртом, из которого готов был вырваться вопрос, но не вырвался.

Я пожал плечами.

— Люди сделаны из мяса. Нежить любит играть с кусками. В лавке мясника я видел и похуже. Черт, я видел и гаже этого — то, что люди делают с пленными.

Это, последнее, было ложью, но правда состояла в том, что людей от подобных деяний удерживала не совесть, а лишь то, что они не были столь же искусными мясниками.

Я смотрел на Райка, а не на Мартена. Ничто естественное не пугало Райка. Что-то могло обратить его в бегство, но уже на бегу он впадал в ярость и планировал мщение. Я видел, как он в ужасе удирает от призраков и нежити. Пальцы и глазные яблоки, разбросанные в домах горожан, — этого было недостаточно. Я видел, как он берет в руки и то и другое, не заботясь о том, закончили ли ими пользоваться предыдущие владельцы.

Мой взгляд упал на кучу кож — показалось, что они шевелятся.

— Сожгите это, — сказал я. — Думаю, больше они не понадобятся.

Я ушел в гостиницу. Время переступить этот порог.

— Проклятье! Йорг, какого черта ты пропадаешь? — Процедила Миана сквозь мелкие белые зубы.

Я всегда говорил, что личико у нее хорошенькое, а рот грязный. И потом, по слухам, самые благовоспитанные барышни при родах ругаются, как извозчики. Какие она могла найти слова, когда ее распирало изнутри? Странно, мы рождаемся под проклятья наших матерей, а потом они вдруг решают, что у детей нежные уши и им можно слышать лишь то, что не стыдно сказать в церкви. Я прикрыл за собой дверь, оставив небольшую щель.

В гостинице пахло древесным дымом, горячо, душно, были и другие запахи, старые, менее приятные — запахи убийств, совершенных здесь накануне.

— Боже правый! — выдохнула Миана, сплюнула и обхватила себя руками. Она лежала в большом кресле, заваленном подушками. На коже выступил пот, шея напряглась. — Я не хочу рожать здесь. Не здесь.

Катрин бросила на меня взгляд поверх груди Мианы. На стенах были бурые потеки там, где лишенные кожи тела коснулись грубо оструганных брусьев.

Я не хотел, чтобы мой ребенок родился в пути. И так-то жизнь не слишком удобна, особенно для того, чтобы появляться на свет, пусть даже при наличии золоченой кареты и столь же богато украшенной Гвардии. А в этой деревне мертвецов были предзнаменования похуже. Я подумал о Дегране — маленьком, хрупком, сломленном — в своих руках. Нежить захватила Готтеринг, а Миана вот-вот родит.

Горгот отошел от входа — понес к площади дрова для костра. По толстому бревну в каждой руке — прихватил те, что были привалены к стене. Гвардейцы тоже присоединились — оборвали ставни с окон, разобрали какую-то повозку. Другие принесли из погреба фляги с бренди и ламповое масло, чтобы быстрее разжечь огонь. Я открыл дверь и последовал за Горготом.

— А ну вернись, шлюхин ты сын!

Я закрыл дверь. Все подняли брови.

— Королева не в себе, — сказал я.

Шесть голов в золоченых шлемах повернулись обратно, и я прошел посередине.

Нежить захватила город, захватила нас всех, хотя многие еще не знали об этом. Возможно, огонь мог ослабить ее хватку и очистить воздух. Готтеринг был словно заклинание, словно огромная руна, сложенная из кусков человеческих тел. Магия крови.

Когда бревна были свалены на груду человеческих кож, я вынул из ножен Гога. Клинок блеснул на зимнем солнце, и можно было подумать, что на лезвии пляшет пламя. Я коснулся им дров.

— Гори!

И пламя действительно взвилось, танцуя на острие.

Куча загорелась быстро, пламя, подпитываемое маслом и спиртом, вонзило горячие зубы в древесину. Почти тут же сквозь дым донесся запах горелой плоти. Воспоминания унесли меня в Логово, где я бродил меж обгорелых тел, отыскивая Игана из Арроу. И мгновение спустя — другое воспоминание: крики тех, кого пламя оставило в живых. Только это не было воспоминанием.

— Что?

Я наклонил голову и прислушался. Кто-то причитал высоким голосом.

Капитан Харран ворвался на площадь верхом на коне.

— Это из той рощи на холмах, на западе, — Пустой Лес.

В трех сотнях метров от Готтеринга был другой остров, заваленный буреломом.

Милосердие нежити, сказал Гомст, в том, что в конце концов она дает тебе умереть.

Но не сейчас.

Люди Готтеринга были еще живы. Все еще чувствовали. Где-то в лесу почти две сотни горожан, освежеванные, без пальцев, глаз и зубов, выли, когда я жег их кожи.

— Йорг! — крик, почти вопль.

Катрин стояла в дверях, бледная, каштановые кудри растрепались.

Я подбежал с мечом в руке и оттолкнул ее.

— Оно… оно было сильнее. Я не могла его остановить, — сказала Катрин у меня за спиной.

Миана лежала перед камином, в котором потрескивали дрова, на большом кресле, многослойные юбки были задраны. Ее руки и ноги скрючило от боли. Блики огня плясали на туго натянутой коже живота. На красной плоти, скрывающей моего ребенка, виднелся белый отпечаток трехпалой руки.

— Миана? — Я подошел ближе и сунул Гога обратно в ножны. — Миана?

Что-то холодное коснулось моей груди. Возможно, та же трехпалая рука. Не понимаю поэтов с их цветистой манерой выражаться, но в тот миг мое сердце и правда застыло, обратившись в тяжелую сжатую рану при виде всего этого. Я зашатался от боли. Слабость наслала на меня нежить, это точно.

— Миана?

Она посмотрела на меня невидящими глазами.

Я обогнул дверь и едва не сбил с ног Катрин.

— Ты уходишь?

— Да.

— Ты ей нужен. — Гнев. Разочарование. — Здесь.

— Нежить тянется к ней и к моему сыну, — сказал я. — Но где бы ни была эта нежить, здесь ее нет.

Я оставил ее, оставил Миану, оставил гостиницу. Я поспешил мимо костра, в котором пузырились и таяли кожи и дымящийся жир стекал на мостовую.

Братья следовали за мной по пятам, я забежал за угол пекарни, туда, где было видно далеко на запад над ясными водами — где среди деревьев меня ждал враг. Я подождал, заставляя себя не двигаться, считая удары сердца, стараясь, чтобы ко мне вернулась ясность ума. Мгновения утекали, а я лишь слышал далекий вой и видел темные отражения ветвей, тянущиеся к Готтерингу.

— Поверхности и отражения, Макин, — сказал я. — Миры, разделенные такими тонкими границами, невидимые, непостижимо глубокие.

— Простите, сир?

Макину было явно важнее соблюсти формальность, чем понять, о чем это я.

Каждая частица меня взывала к действию. Моя жена лежала в муках, заклейменная, чужая мне, тюрьма для моего сына. Моего сына!

Отец сказал бы мне: «Найди себе новую жену». Пригвозди обоих, мать и дитя, к полу единым ударом меча и езжай дальше. Пусть нежить подавится. И я бы сделал так, если бы не оставалось лучшего выбора. Я сказал себе, что сделаю это.

Я замер, пальцы дрожали.

— Подумайте только, лорд Макин. Добрый епископ говорит мне, что здесь по крайней мере семь нежитей, возможно, больше. И мы знаем, что они впервые напали на Аттар. Может, они атакуют и другие подступы к Вьене? Распределились? Кажется, если бы их было много и они не сомневались в победе над солдатами, а не горожанами, они бы напали на нас прошлой ночью. Ну, или они играют с нами, как кошка с мышью. Я бы сначала разузнал о новом противнике, прежде чем столкнуться с ним впервые, и этот шанс надо не упустить, не нужно бежать от него прочь в ужасе, — сказал я.