Надежда мира (СИ) - Воронина Тамара. Страница 20

– Можешь и штаны снимать, – хихикнула Женя, быстро раздеваясь и ныряя под простыню. – А то я мужчин в трусах не видела.

Он хихикнул в ответ, скинул башмаки, которые тянуло назвать туфлями, бросил на спинку стула рубашку и снова развалился в кресле.

– Вино не забывай. И спрашивай, – подбодрил он. – Ты же о чем-то хотела спросить? Не стесняйся. Все уже сказано.

– Как вышло, что ты…

– Ты так деликатно замолчала, – усмехнулся Риэль. – Вышло вот… Не дуйся, я же знал, что ты не погодой и не ценами на платья поинтересуешься. Погода обычная, а сколько стоят платья, я не знаю. По-всякому. Случилось так, что девушки меня не особенно интересовали. Мальчишкой я с ними целовался по углам, постарше… уже и не только целовался. Но вот такого уж восторга, как рассказывали другие парни, не испытывал. Как-то серо… Думал, или парни врут, или просто свою девушку не встретил. Уже когда бродил по дорогам, редко когда соблазнялся какой красоткой. Знаешь, просто не хотелось. Но ведь и на парней тоже не засматривался. В голову не приходило даже.

Женя подсунула под бок подушку. Господи, какое, оказывается, счастье – лежать на неприлично мягкой кровати, в одной только маечке да трусиках, да еще вино потягивать… третий стакан. Ничего. Пока у нее не обнаруживалось неприятия местной пищи. Правда, Женя подозревала, что она просто настолько здорова, что способна переварить все на свете.

Риэль крутил в ладонях свой стакан, и красноватые отблески падали ему на лицо. Горела одна лампа. Женя уже знала, что это даже не масло и не отсутствующий здесь горючий газ, а растения. Вот такие одомашненные растения, дающие вечерами ровный неяркий свет, неприхотливые, нуждающиеся только в поливе и периодическом удалении лишних побегов. В «Стреле» она, ложась спать, закрывала заслонку, а здесь надо было шторку задергивать.

– Потом я встретил учителя. Я хоть и стал уже членом Гильдии, все равно был мальчишка, знал так мало… Камит меня подобрал едва ли не в канаве: у меня деньги отобрали, по шее настучали, в грязи вываляли, я в таком отчаянии был… Просто от обиды. Он меня отмыл, у костра обогрел – от него я о гарте и узнал. Откуда городскому парню было догадаться, что несколько прутиков могут обеспечить его теплом на всю ночь? И предложил идти с ним. Учил меня приемам, о которых я и не слышал, научил брать высокие ноты, не напрягая горло, – ты слышала, какой чистый звук, а ведь голос у меня не такой уж и высокий.

– Он тебя и научил…

– Он меня научил и любви. Так сложилось, Женя. Я не жалею. С ним я был совершенно счастлив. У нас странные были отношения: немножко отец и сын, гораздо больше друзья, во многом – любовники. Мне в первый раз было страшно, как, наверное, бывает страшно девушке. Может быть, даже страшнее, потому что для девушки это более естественно. И так хорошо было, как ни с одной девушкой. Мне было девятнадцать лет.

– А где он?

– Умер, – грустно ответил Риэль. – Не хочу о смерти сегодня. Потом расскажу, ладно? Я не кидаюсь на каждого встречного мужчину… собственно… Собственно, после Матиса…

Он надолго замолчал, и Жене вдруг стало стыдно. Не потому, что она расспрашивала Риэля и лезла в его личную жизнь – если бы он не хотел говорить, промолчал бы, а потому, что о себе ему ничего не говорила. Словно она и правда родилась меньше месяца назад и никакого прошлого у нее не было совсем. Так, пару слов бросила, что была благополучной служащей и неплохо себя обеспечивала, гораздо больше она рассказывала о Земле и еще больше о России, стране, о которой было, что рассказать. Особенно Риэлю понравилась характеристика «страна с непредсказуемым прошлым», и он с усмешкой заметил, что миры и правда созданы одним богом, раз на таких огромных расстояниях власти умеют вести себя одинаково: подчищать историю себе в угоду.

– Собственно, я своих любовников могу пересчитать по пальцам, – признался Риэль. – Камит, Матис и буквально несколько случайных связей. Я просто так не люблю.

Женя поняла. Камита и Матиса он любил, но первый умер, а со вторым что-то не заладилось. И вот удивительно: ей вовсе не показалась ненормальной любовь мужчины к мужчине. И почему, спрашивается, нет?

– Ты Матиса любил, да?

Он кивнул и залпом допил стакан. Серые глаза туманились, но он почти не поднимал взгляда, смотрел в опустевший стакан и вспоминал. Женя вылезла из-под одеяла, чтобы подойти и обнять, и наплевать, что она полуголая, ему все равно, а ей-то уж тем более. Тонкая рука обхватила ее талию, светлая голова прижалась к животу.

– Похоже, нам обоим с любовью не везло, – сказала Женя, присаживаясь на подлокотник и разливая остатки второй бутылки. – И знаешь, я не о Тарвике. Тарвик – это уже часть системы. Я влюблялась и до него. Один раз. И так уж мне этого хватило, что я тринадцать лет ждала второго случая. И дождалась на свою голову.

– Тоже сволочь был? – осторожно спросил Риэль. – Ты ляг, пол холодный. Я поближе придвинусь.

Он перетащил кресло к кровати, и правда вовсе не реагируя на Женины прелести… хотя нет, посмотрел оценивающе, как на скульптуру или картину. Ну да, ноги у нее красивые, до Милочки, конечно, далеко, но до Милочки далеко всем особям женского пола. Женя сгребла многочисленные подушки, пахнущие цветами, и устроилась совсем уж удобно. Почему бы не понаслаждаться комфортом, пока он есть?

– Я в него влюбилась еще в школе. Безумный роман был, просто феерический. Он носил меня на руках, я летала под облаками, родители с обеих сторон падали в обморок. Его родители, правда, поменьше, потому что он был меня старше, уже работал и чего-то даже зарабатывал. Я не помню, как экзамены сдавала, как учиться поступала… на наш иняз конкурс был ого-го во все времена… ну об этом я тебе потом расскажу. Наверное, у меня просто было врожденные способности к языкам, так что я по-английски болтала очень и очень резво…

Столько лет Женя не позволяла себе вспоминать свою сказочную любовь, что сейчас будто нырнула в прошлое. Страна с трудом переживала острый приступ начальной демократии, почему-то сопровождавшийся бардаком, шахтеры стучали касками, нормальные молодые мужчины впадали в депрессию от полной безысходности, обнищавшие инженерши торговали с лотков на морозе китайской дребеденью, производство умирало в судорогах, и казалось, что никакого просвета нет и не будет. Женя помнила это как репортаж по телевизору. У них дома был древний «Изумруд», называвшийся цветным, но из всей палитры предпочитавший желтый и зеленый. Вот примерно таким был для Жени весь мир за пределами своей любви: размытый, с плохим звуком и желто-зеленый. Едва дождавшись восемнадцати, она вышла замуж, хотя родители орали и топали ногами, требуя выучиться сначала и совершенно забыв, что сами поженились студентами. Его родители отнеслись к решению сына равнодушно, потому что жил он отдельно, а Женя и в ранней юности девушка была очень симпатичная и вполне порядочная. Хотя по смутным воспоминаниям об общении со свекровью Женя понимала, что не нравилась ей изначально, потому что не родилась еще женщина, достойная ее сына.

В самостоятельную жизнь Женя окунулась со всем энтузиазмом, ездила в институт к черту на кулички и на лекциях думала, что бы повкуснее приготовить на ужин. Деньги у них водились, Олег оказался одним из тех немногих, кого реформы не подкосили, а как раз вознесли… как пену. Он то ли чем-то торговал, то ли в чем-то посредничал, ворча, распределял взятки: это – чиновникам, это – ментам, они тоже есть хотят, это – крыше. Дарил Жене цветы, охотно ел то, что она готовила и продукты закупал сам, чтобы она не таскала сумки на пятый этаж. Все было замечательно, пока она не забеременела. Из консультации она не шла – летела, воображая, как счастлив будет Олег, каким замечательным отцом он будет и как они будут воспитывать сына или дочь без ссор и наказаний, одной только любовью.

Олег потребовал, чтобы она сделала аборт. Сначала она не поверила. Потом пыталась его уговорить: ну почему, ведь живем гораздо лучше многих… и узнала, что дети ему и вовсе не нужны. Что от них шум, грязь, невнимание жены и запах мокрых пеленок. Что от них одни только проблемы. В общем, вот тебе деньги и иди в больницу.