Эти бессмертные - Проскурин Вадим Геннадьевич. Страница 20

— Сыграй мне, демон! — повелел Людвиг.

Демон саркастически усмехнулся и заявил:

— Мне казалось, только граф Хортон имеет право мне приказывать. Я ведь его раб, а не чей-то еще. — Он сделал короткую паузу и добавил: — Я сыграю тебе, но не по приказу, а по собственной доброй воле.

И стал распаковывать лютню.

Людвиг удивился. Демон сдурел, откуда у раба собственная воля? А потом демон запел.

Он пел на неведомом языке, странные звуки складывались в непривычные слова, но Людвиг прекрасно понимал их. Достаточно понимать один язык, чтобы понимать все слова, произнесенные и написанные, так устроен мир, и странно, что родной мир демона устроен иначе. Впрочем, кому какое дело до родного мира демона?

Демон пел. Лежа без сна, утираю пот со лба, но это не страх, я скоро уйду. Ясно вижу кошмары, лежащие впереди, могильный холм из пустынной дюны. Когда придет время, преступим ли мы закон? Завершим ли мы свой путь, когда придет время? Верховный дух, позволь нам завершить начатое, пусть перерождение состоится в положенный срок. Трудно оправдать наш поход, может, это потому, что мы не правы? Может, надо просто продолжать жить? Забыть и простить?

Людвиг улыбнулся. Демоны — совершенно чуждые существа. Они позволяют себе обращаться к верховному духу, даже не задумываясь о том, позволено ли им это. Если бы верховный дух был не философской абстракцией, а реальным существом, он бы быстро отучил демонов от этой дурной привычки.

Слова песни закончились, теперь демон перебирал пальцами обеих рук по грифу, из лютни изливалась чарующая мелодия, невероятно красивая, несравнимая ни с чем, что доводилось слышать Людвигу когда-либо раньше. Людвиг закрыл глаза, ему показалось, что земля под ним шевельнулась, его понесло ввысь, далеко-далеко, прочь от земных оков, дух его освободился, больше не было никаких обязанностей ни перед кем, синяя птица абсолютной свободы простерла крылья над ним. Людвига пронзила внезапная мысль — может, это и есть та самая мелодия смерти, что упоминается в легендах? Может, под ее воздействием перерождение Людвига уже началось, может, он сейчас умрет?

Но нет, Людвиг открыл глаза, и наваждение рассеялось. Да и мелодия подошла к концу. Демон отложил лютню и стал разминать уставшие пальцы. И сказал вдруг:

— Все будет хорошо. Незачем волноваться, все будет хорошо, я чувствую это.

— Ты предсказываешь будущее? — удивился Людвиг.

— Я не предсказываю, я знаю, — ответил демон. — Только не надо спрашивать, откуда я знаю это. — Он помолчал и продолжил: — Что-то непонятное со мной происходит. Я как будто помолодел, мне как будто снова двадцать лет, ну, может, двадцать пять, но не больше. Когда я был молод, я играл на лютне, читал книги, думал о разных отвлеченных вещах, у меня не было ни машины, ни двух квартир, я был беден, но свободен. Тогда я не знал, что делать с этой свободой, я был готов променять ее на вещи и социальный статус, но никто не хотел забирать ее. Я старался, и в конце концов я ее променял, и ее больше не стало. А теперь я гляжу на тебя, сэр Людвиг, и вижу в тебе себя, каким я был, когда был молод.

— Моя свобода останется со мной навсегда, — заявил Людвиг. — Я никогда не стану рабом.

Демон долго молчал, а затем сказал:

— Все чаще мне кажется, что в этом мире вообще нет свободных. Рабы и холопы — с ними все понятно, а воители… Судьба воителя в руках его лорда, воитель не имеет собственной воли вне пределов, отпущенных лордом. И чем он тогда отличается от раба?

— Ты говоришь недозволенные вещи! — возмутился Людвиг. — Тебя извиняет лишь то, что ты не успел разобраться в справедливом порядке вещей.

Демон хихикнул.

— Справедливости нет, — заявил он. — А у вас — особенно. То, что граф Хортон идет убивать барона Хайрона — справедливо?

— Не тебе, рабу, судить о справедливости!

— Конечно, конечно, — издевательская улыбка не сходила с губ демона. — Ты так говоришь, потому что тебе нечего возразить. Так всегда происходит, когда низший говорит высшему то, что высший не хочет слышать. Это не удивляет меня, меня удивляет то, как быстро ты признал, что тебе нечего возразить.

— Я не признавал этого!

— Так возрази.

Людвиг открыл рот, а затем закрыл обратно. Демон прав, возразить нечего. Но…

— Ты говорил о свободе, — сказал Людвиг. — Ты говорил, что в этом мире нет свободных. Но ты не прав, в этом мире есть свободные. И то, что лорд Хортон идет убивать сэра Хайрона, — в этом и есть свобода моего повелителя.

— Хорошая свобода, — сказал демон. — Ты прав, свобода убивать в этом мире есть. А свобода творить добро?

— Добро? — удивился Людвиг. — А что это такое?

Демон рассмеялся.

— Я все понял, — сказал он. — Можешь больше ничего не говорить, и вообще, пора спать, завтра у тебя будет трудный день. Не буду больше смущать тебя, завтра ты должен верить, что действуешь правильно и справедливо. Да пребудет с тобой сила!

Произнеся последние слова, демон глупо хихикнул, как будто они были шуткой. И улегся прямо на землю в промежуток между грядками. Одеяла демону не досталось, и правильно, пусть померзнет, пусть это станет наказанием за дерзкие речи. Надо будет потом пересказать их повелителю. Или не надо? Пожалуй, не надо, демон так невероятно хорошо играет на лютне, что будет обидно, если повелитель его умертвит.

4

Они достигли Фанарейского замка незадолго до полудня. Все шло хорошо, на дороге не было препятствий, юные воители отлично управлялись с облаками, Хортону вообще не пришлось применять магию самому, если не считать заклинания снятия усталости, абсолютно необходимого в данной ситуации.

Людвиг держался молодцом. Он ничем не показывал волнения, какое неизбежно возникает, когда воля повелителя направляет тебя в смертельный бой с заведомо сильнейшим противником. Конечно, повелитель обещал вмешаться, ты веришь в это, но все равно душу гложет червь сомнения — а что, если повелитель не успеет или передумает? Немудрено от таких мыслей начать дергаться, сбиваться с шага, а потом, когда придет время боя, перепутать заклинания. Но Людвиг держался отлично, Хортон глядел на него и не мог обнаружить ни одного признака, свидетельствующего о душевном смятении. Лишь один раз, вчера вечером, Людвиг позволил себе накричать на раба-демона, но быстро взял себя в руки. Хортон не стал тогда ни вмешиваться, ни даже интересоваться сутью их разговора.

Замок выглядел пустым и заброшенным, ни одного раба не было видно ни на подворье, ни у колодца. Очевидно, барону уже донесли о приближении повелителя, Хортона это не удивило, так происходит почти всегда. Немного странно, что барон позволил рабам покинуть замок, но так тоже иногда бывает. Редко, но попадаются воители, достаточно мудрые, чтобы не просить пощады, а с достоинством принять уготованную участь. Хортон не ожидал, что Хайрон окажется из их числа, но ошибиться может каждый, особенно в непринципиальных вещах.

Нога Хортона переступила оросительную канавку, обозначающую границу замка, и одновременно с этим на парадном крыльце появился Хайрон. Одетый в свой лучший плащ, с лицом величавым и отрешенным, барон медленно спускался по лестнице, очень прямо держа спину. Пожалуй, не стоит ждать от него сюрпризов, он уже смирился с неизбежным исходом и желает пройти ритуал, сохранив достоинство. Это похвально.

Они встали напротив друг друга, Хайрон сдержанно поклонился.

— Ты неудачлив, Хайрон, — произнес Хортон ритуальную фразу. — Нить твоей жизни подошла к концу, и я обрываю ее. Пусть твое новое воплощение станет не хуже прежнего.

Хайрон поклонился еще раз и ничего не ответил. Хортон отступил на шаг.

— Начинай, Людвиг, — сказал он.

Маска бесстрастного спокойствия на лице Хайрона дрогнула и распалась.

— Вот, значит, как, — пробормотал он. И добавил, уже в полный голос: — На твоем месте, Хортон, я не стал бы доверять этот бой своей наложнице. Мальчишка проиграет, мы ведь будем состязаться не в умении ублажить мужа.