Птицедева - Гамаюнова Светлана Геннадиевна. Страница 9

Вот и слышит будто стон…

Видно на море не тихо;

Смотрит – видит, дело лихо:

Бьется лебедь средь зыбей,

Коршун носится над ней;

Каким-то чудным чудом Гвидон изловчился, пустил стрелу в коршуна.

Тут Кот остановился.

– А хочешь я тебе всю сказку расскажу? Красивая… И написана так …поэтически.

– Нет уж, ты мне суть поведай, что ты все сказки знаешь, я уже поняла. Так что произошло дальше-то? Рассказывай.

Кот вздохнул:

– Ну вот, совсем у тебя к поэзии влечения нет. Я тебе стихи читаю, а тебе сухие факты подавай. Через некоторое время – быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается – увидел князь бабку твою, раскрасавицу, в человеческом облике – и влюбился. А как в нее было не влюбиться? Вот как ее описывают (привирают, правда – ни звезды, ни месяца у нее не было):

Месяц под косой блестит,

А во лбу звезда горит;

А сама-то величава,

Выступает, будто пава;

А как-речь-то говорит,

Словно реченька журчит…

Кот вздохнул и продолжил:

– А самое печальное, что Лебедушка наша тоже в этого князя влюбилась. Аж очнулась, жизнь в ней пробудилась, глазки любопытством засветились, сердце радостно забилось, кровь ко щекам прихлынула. Короче, поженились, но только это в людских сказках так бывает, что жили долго и счастливо и умерли в один день. Гвидон-то человеком был, а Лебедушка наша – сущность бессмертная. А бессмертная – это не значит, что не умрет, а только что умрет не от старости. Умер в свое время Гвидон, устал ли от бесконечного покоя, время ли ему пришло, хотя и долго прожил – тут, на Буяне, даже люди долго живут. Любила она его сильно и не смогла без него жить. Что ни делали тетки, как ни уговаривали ее найти кого-нибудь, даже бессмертного какого-то предлагали в женихи, про любовь к твоей матери вспоминали, только что толку? Уснула она летаргическим сном- длительным, значится, – поучительно объяснил Кот.- Царевну любили на острове и, чтобы не расстраиваться, каждый день на нее глядючи, сделали ей красивый хрустальный гроб и поместили его в горе. И Кот процитировал еще стих:

Там за речкой тихоструйной

Есть высокая гора,

В ней глубокая нора;

В той норе, во тьме печальной,

Гроб качается хрустальный

На цепях между столбов.

– По сей день спит. Вот такая грустная история.

Жалко стало бабку.

– И что, ее никто не разбудит?

– Да принц, сказывают, должен поцеловать, но не просто принц, а тот принц, которому образ ее каждую ночь снится.

– И как царевна ему может начать сниться, если она столько веков в норе этой лежит, а вы на остров никого не пускаете. Нет чтобы портреты ее размножить, по всем королевствам разослать, может, кому и начнет она сниться, а потом их привозить сюда кораблями и оставлять возле гроба. Вдруг кто и разбудит.

Кот почесал за ухом лапой – то ли блоха его укусила, то ли мысль в голову пришла, – и сказал:

– Идея, однако, интересная и не лишена здравого смысла, только вряд ли тетушки кого сюда пустят; давно не ступала нога человека на остров, запрещено.

– Так пусть гроб на тот берег перенесут, соберут всех осененных ее образом в определенное время и поставят эксперимент, – я задумалась и добавила, – ну как-то так.

Тут Кот захохотал громко и скабрезно как-то.

– Ты чего?-обиделась я. – Я тут думаю, как единственную в живых, ну пусть в полуживых, прямую родственницу спасти, а ты смеешься как-то неприлично.

– Да нет, – Кот даже лапу закусил, чтобы больше не смеяться, – я просто представил себе эту очередь целовальников, чуть лапу себе не сгрыз. Нет, тетушки твои на это никогда не пойдут. Тут наверняка надо действовать.

– То-то вы действовали. Сколько веков царевна спит, а вы ничего до сих пор не придумали. Надо будет этим заняться, – сказала я строго. – Ишь, бабушка, спит себе, а меня, внученьку, и обнять не может. Непорядок.

Кот отсмеялся, а потом загрустил, смахнул слезинку – видно, жалко ему было Лебедушку, и продолжил:

– После этого случая с Гвидоном на Буян никаким смертным, да, почитай, и бессмертному ходу не было. Стерегли матушку твою тетушки пуще глаза своего. Выросла она, красавицей стала, но характер у нее уже не такой безропотный, как у бабки твоей, был – человеческая кровь сказывалась, свободы ей хотелось. Скучала она на Буяне, все развлечения, что ей предоставляли, не интересовали ее, тридцать три богатыря с дядькой Черномором как ни маршировали, как ни устраивали бои богатырские, ей не нравилось. Летать вот больше всего любила над островом, над берегом, но тетки запрещали ей покидать остров, угроза нападения Чернобога-то не пропала. И все же однажды она плюнула на все предосторожности и улетела. Насовсем улетела.

– Улетела – и на нее сразу же напали. За что? – тихо спросила я Кота.

– Ну, говорю же тебе – Чернобог на Царевну-лебедь и ее потомство какой-то зуб имеет, никто не знает, какой, вроде бы самые безобидные создания, просто живут – и все равно надо погубить. Напал он тогда на твою матушку, крылья ей повредил, и если бы не твой отец, погибла бы она сразу. А так еще пожила на земле немного, тебя вот родить успела. Любила, видать, она твоего батюшку. Только от большой любви у птицедев дети рождаются. Однако и без неба трудно им, вот она и погибла от тоски по нему, а может, еще отчего – кто теперь знает. Батюшка твой сильно любил тебя. Только любя можно дитя такой защитой накрыть, что даже Гамаюн, которая все знает, не почувствовала, а ведь он не волшебник был. А может, и матушка твоя постаралась, защитила. Только когда батюшки не стало – защита рухнула. А потом ты в заколдованный лес попала. Поэтому, когда о тебе узнали, счастью твоих родственниц не было предела. А как узнали, что еще и наследники будут, и ты на Буян едешь – так вообще только о тебе и говорят.

Слушала я, слушала, и поняла, что попала я на остров в золотую клетку. Хочется теткам дитятком потешиться, да только я не бабушка моя, Царевна-лебедь, что основную часть жизни как во сне прожила, и не матушка моя. Узнать бы о ней поболе – все-таки любила отца, да и меня, но я не хочу быть сакральной жертвой Чернобога, узнаю, что он от меня хочет. Злость на меня накатила – ну уж нет, не дамся им. И жизни я еще толком не видела, и любви толком не испытала, а так хочется, и детей хочется вырастить нормальными. Тут себя одернула – ну вот, уже и детей растить собралась, быстро как-то с этой мыслью свыклась, неправильно это. Потом обратилась к Коту:

– А расскажи-ка ты мне, Баюн, про матушку мою, похожа я на нее или нет?

– Вылитая бабка и матушка твоя. Смотрю на тебя – и твоих родственниц вижу, как живых. Видать, кровь Царевны-лебедь сильная, ничего во внешности от отцов нет.

– Неужели я такая же бела-лебедь трепетная, как бабушка? – и сказала это с этаким нехорошим акцентом, что Кота аж передернуло.

– Ты прежде, чем ее осуждать, подумай: у каждого своя судьба – и радость своя, и женское счастье по-разному видится. Одним просто за счастье сидеть и в глаза мужу глядеть, обихаживать его, успехам его радоваться, рушники вышивать. Знаешь, от одного присутствия бабушки твоей в светелке тепло и светло становилось. Лебедушка для деда твоего была сосудом хрупким и бесценным, трепетно он ее любил, на руках носил, наглядеться всю жизнь не мог. Счастливы они были вдвоем. Представляю, в какой бы он ужас пришел, если бы она по лесам бегала, на сырой земле спала да охотилась, чтобы себя и принцев прокормить, опасностям разным себя подвергала. Не ее это было. Каждому свое, не осуждай, свою жизнь в счастье проживи, попробуй. Да, похожа ты на них внешне, но характер – ух… – Кот аж запнулся, – попробуй любить такую да рядом удержать – убежишь.

Тут мне совсем стыдно стало. Да, не похожа я на бабушку, да и на мать, видать, не очень – самостоятельная больно, а много ли счастья от этого? Вот Карен далеко, увижу ли его, Михел вообще на другой планете, а я, беременная, кажись, в золоченую клетку попала и злюсь непонятно на что. Внутренний голос прошипел: «Понятно на что, на ситуацию».