Воровской цикл (сборник) - Олди Генри Лайон. Страница 172
Оборачиваюсь на ходу:
— Поликарпыч! Не забудь подстилку Мальчику сменить, хорошо?
— Бу сдел, Лександра Филатовна!..
Все-таки славные они люди...
* * *
— ...ты не бойся, девочка, не оглядывайся зря. Знаю я, каково тебе. Пусто вокруг, неуютно, знобит, и — словно крылья подрезали. Так?
— Так... а откуда вы?.. откуда?!
Вот же дура я! Дурой была, дурой и осталась! Княгиня ведь в свое время тоже в Закон выходила! Небось, это у всех одинаково.
А ты думала: одна ты разъединственная?!
— Знаю, Александра. Ты не бойся, это пройдет, это ненадолго — кругом-бегом неделя, может, две... Дальше полегчает. Крестника себе возьмешь. Шалва Теймуразович говорил: он заранее позаботился! Все хорошо будет, вот увидишь. Ты, главное, не волнуйся, не бойся ничего — нельзя тебе сейчас...
Дождалась: нерожуха-Рашель меня в мой стыд носом ткнула! А ведь права она: мне сейчас не по клеткам тигриным шастать — о ребенке думать надо, в моем-то положении! Дома сидеть, к лекциям готовиться, конспекты да книжки умные читать, пеленки-распашонки шить, мужа ждать... Ох, мало меня маманя в детстве драла, так ума и не вколотила! Вон, о подстилке для Мальчика — узелок на память завязала! зато о себе, да о ребеночке, что родиться должен, и не вспомнила!
Хороша будущая мать!
— А вот и экипаж, Александра. Осторожнее, ступенька... вот так, хорошо, тут и вам с Эльзой места хватит, и отцу Георгию, а себе я еще одну пролетку кликну. Отдыхайте, милочка. Сейчас на дачу поедем...
— Обо мне не беспокойтесь, ваша светлость. Как раз я-то могу и во второй пролетке поехать. А вы с дамами садитесь.
— Благодарю, отец Георгий. Но... может быть, тогда вам лучше вернуться домой? Большое спасибо за помощь...
— Нет, ваша светлость. Не сочтите назойливостью, или что я набиваюсь к вам в гости в столь неурочный час... Я хотел бы поехать с вами. У меня предчувствие; дай Бог, чтобы я ошибся — но вы знаете, НАШИ предчувствия редко обманывают.
— Хорошо. Эй, извозчик! садитесь, отец Георгий...
— Куда ехать-то, барин?
Это извозчик.
Густой, простуженный бас.
— Дорогу на Малыжино знаешь, любезный?
— На Малыжино?.. шутить изволите?! кто ж на ночь глядя туды поедет? Вы уж звиняйте...
— Плачу вдвое. За оба конца. Переночуешь у меня на даче, утром вернешься. Сверх того, тебе — ужин; лошади — овес.
Молчание.
Извозчик думать изволят.
— ...Ну, ежели так... ежели вдвое... и ужин... ладно, тады — едем. Благодарствую, барин!..
Голоса уплывают, уплывают...
— Правильно, девочка! поспи, поспи, для тебя это сейчас — самое лучшее...
Самое для меня... лучшее... И не хотела бы — глаза сами слипаются. Усталость навалилась, будто целый день воду таскала!.. Вот только — почему на дачу? почему?! ночь ведь, скоро...
— Я сказал: садись во вторую пролетку, вместе с батюшкой! — прорывается издалека гневный приказ князя. — Обойдусь без кучера! сам! понял? — сам! Или тебе надо повторить, любезный?
Голос Джандиери затягивается льдом, вроде ноябрьской полыньи; лед вот-вот даст трещину, и из глубины вырвется на свободу черная тьма. Ох, и не поздоровится тогда кучеру...
Да что ж это сегодня с князем?!
— Слушаюсь! как угодно вашей...
На дачу едем! дача... доча... Боже мой! Дочка там у Шалвы Теймуразовича! Тамара! И Феденька мой — он, небось, тоже без памяти валялся! Вот почему отчаянная, невозможная для «Варвара» тревога плескалась в глазах и голосе Джандиери...
— Все будет хорошо, Александра. Спи.
Все будет... все будет... скоро приедем в имение... и все будет хорошо; стучат копыта, шурашат колеса по булыжнику — все бу-дет хо-ро-шо... хорошшшо...
* * *
— ...а вот, милочка, и ваш будущий ученик. Или, как у вас принято говорить, крестник. Прошу любить и жаловать: Александра Филатовна, Анатолий Евграфович.
— Счастлив знакомству с вами, Александра Филатовна!
А глаза-то, глаза-то у Анатолия свет Евграфовича! так и сияют: две луны полные в обрамлении звезд-конопушек! Рыжий-рыжий, конопатый... Ой, да я ведь и сама... Лиса Патрикеевна! Это что ж выходит? князь нарочно мне крестничка «в масть» подбирал?!
А руку целует с почтением, мне даже понравилось.
Сколько ж тебе лет, мил дружок Толенька? Пятнадцать? Шестнадцать?
— Ну, пожалуй, я вас оставлю. И распоряжусь, чтоб не беспокоили. Эти аппартаменты полностью в вашем распоряжении на любое потребное вам время. Честь имею!
Прямо сводник какой! — отчего-то подумалось.
А ведь верно подумалось! Погляжу я еще на тебя, рыжий, посмеюсь всласть, когда сны стыдные-срамные начнутся! Небось, красным ходить будешь, как рак вареный, а на меня и глядеть побоишься. Впрочем, тебе-то еще ладно, парень все-таки... а ну как Феденьке тоже парня в ученики подсунут? Друц однажды обмолвился: коим боком оно выворачивается.
И смех, и грех!
Ладно, пора делом заняться. А то Анатолий свет Евграфович совсем измаялся в ожидании — вон, уже румянец не зорькой рассветной, свеклой в щеки брызнул.
Заранее.
Ничего, успеешь еще, нарумянишься.
— Итак, Анатолий Евграфович? вам господин полковник успели изложить: в какую науку идете?
— Можно просто... Анатолий!..
А на вопрос не торопится отвечать. Губы жует. И наконец коротко, глядя в пол:
— Да.
— И вы, мой милый просто Анатолий... вы добровольно согласились? Ведь в нашем деле по принуждению нельзя. Только по собственному желанию ученика. И я хочу это услышать своими ушами.
Ишь, вспыхнул:
— Разумеется, добровольно, Александра Филатовна! Ведь это же — с одобрения комиссии Государственного Совета! согласно рекомендации Третьего Управления! с благословения синодального обер-старца! На пользу Отечеству! Я... я сам вызвался! А тем более... тем более, учиться эфирным воздействиям у самой прекрасной женщины на свете, у такой, как вы, Александра Филатовна!.. я и мечтать не смел...
Смутился, побагровел окончательно; умолк.
Да уж, откуда здесь принуждению взяться! Сам вызвался, действительно сам. Интересно, Феденька ревновать не станет?.. Ладно, это — шутки.
Потом.
— Ну что ж, мой милый Анатолий (а я сейчас на Княгиню! похожа!..), не будем откладывать ваш порыв под сукно. Будьте так любезны приготовиться к заключению Договора.
— Прямо сейчас?! здесь?! — аж весь вперед подался.
— Да, прямо сейчас. Здесь. Вы готовы?
— Да я... я... с радостью! Предаюсь в руки ваши, Александра Филатовна!
Слово сказано.
Помнишь?
— Дядь Друц! миленький! Не передумала! Ноги... ноги целовать...
— Ноги не надо. Иди-ка сюда.
— Рашеля, — сказал Федюньша. — Я с тобой, Рашеля. Я с вами. Я не хочу... как кура, без головы. Не хочу. Лучше сдохну.
— Не надо, — ответила Княгиня, видя перед собой труп на мраморе. — Не надо, Сохач. Лучше сдохни.
— Надо.
— ...Подойдите ко мне. Станьте рядом. И дайте вашу руку. Вот так, молодец. Приготовьтесь...
Знаю ли я, как заключают Договор?
Знаю. И не только потому, что однажды моя рука уже горела в Договорном пламени, стиснутая тяжелой лапой дяди Друца. Я просто ЗНАЮ. Наверное, это знание вошло в меня, когда мы с Феденькой подняли из травы и прелой хвои — пустую карту.
Когда вышли в Закон.
Вот сейчас комната вокруг поплывет, подернется искрящейся, туманной рябью — и перед нами развернется свиток Договора с пылающими на нем знаками, прочесть которые не в силах ни один из нынешних магов.
Сейчас...
Мы стоим, взявшись за руки, словно перед венчанием, но священник опаздывает, певчих нет на клиросе, гости задержались в дороге, и никто не спешит выйти к алтарю, произнести нараспев положенные слова...
Где же ты, Дух Закона?!
Мы здесь, мы пришли, мы ждем!
— Пришли? зачем?! Я ведь предупреждал...