Чаша и Крест (СИ) - Семенова Вера Валерьевна. Страница 60

— Давайте будем до конца откровенны. У нашего Ордена очень сильные позиции в Круахане, и завоеваны они давно. Мне кажется, что в ответ на ваше предложение о валленском союзе господин Морелли сказал — если крестоносцы не будут против.

— Находясь, кстати, в абсолютной уверенности, что будут, — вздохнула Рандалин.

Она отвела рукой назад волосы и отпила из кружки.

— Скажите, Рандалин, кто-нибудь еще в вашем Ордене знает, с какой целью вы сюда приехали?

— Весь магистрат, — коротко ответила она.

— И господин Скильвинг тоже?

— Да, хотя он против, но понимает, что это неизбежно.

Я только покачал головой.

— И вы сами вызвались говорить о мире? Разве вы не помните, как мы встретились первый раз? Тогда у вас в руках была обнаженная шпага, а наш корабль горел.

Рандалин слегка сдвинула брови.

— Мной тогда владели горечь и гнев. Я пыталась от них избавиться любыми доступными способами.

— А какие чувства вами владеют сейчас?

— Наверно, тоска. Но она уже очень старая. Она уже не способна на сильные всплески. И по крайней мере я знаю точно, что мои чувства никому не должны приносить вред.

— Интересно, почему вы пришли именно к Гвендору говорить о мире?

— А разве не его называют негласным преемником Ронана? По крайней мере, я еще не слышала разногласий на тему, кто будет у вас следующим Великим Магистром. Отправляться к самому Ронану мне показалось… как бы помягче выразиться, бессмысленным.

— Вы достаточно неплохо изучили наши внутренние дела.

— В общем, я подготовилась. Мы собрали всю информацию, какую было можно найти, и о вашем круаханском командоре, и о вас, Торстейн, уж извините меня, и о двух ваших приятелях — Бэрде и том белобрысом чудовище, с которым я вчера пререкалась на воротах. Если не станете держать наш разговор в тайне, передайте ему поклон от меня. Я достаточно редко встречала людей, с кем мне трудно соперничать в перебранках.

— Было бы любопытно услышать, — сказал я с легким раздражением, — что именно вам удалось узнать о Гвендоре. В ответ на откровенность я бы подправил ваши сведения в тех местах, где они неточны.

— Ну что же, давайте проверим. Блестящий карьерист с сомнительным прошлым, прекрасный алхимик и вообще человек незаурядный, хотя довольно скверного характера и плохо сходится с людьми. Впрочем, у него хватило обаяния — или убедительности? — чтобы Ронан за какие-то несколько лет увидел в нем своего будущего наследника. Талантливый полководец, герой Рудниковой войны, вашу хронику о которой хорошо знают и у нас в Ордене. Да, еще — несомненно очень сильный маг, гораздо сильнее Ронана и может быть, вообще всех крестоносцев.

— Почему вы так думаете? — спросил я с любопытством.

Рандалин насмешливо приподняла верхнюю губу, словно собираясь фыркнуть.

— Неужели вы считаете, мы не знаем, что именно произошло у вас в Ташире осенью несколько лет назад? Про нечаянный взрыв в лаборатории вы можете рассказывать непосвященным. Я прекрасно помню, как меня чуть не бросило на землю от напряжения. И уверяю вас, все, у кого есть более или менее сносные способности, это почувствовали, в каком бы месте не находились. При этом сопоставить факты довольно несложно — кто из тех, кто в тот момент находился в Ташире, мог устроить подобное, а кто, если судить по его силе, мог закрыть ту дырку, что появилась в ткани мира. Знаете, Торстейн, несмотря на то, что ваш командор прогнал меня от своих дверей, я не могу не испытывать к нему уважения. И если бы не этот случай в вашей таширской лаборатории, я не думаю, что Скильвинг позволил бы мое посольство.

— Вы неплохо осведомлены, — сказал я искренне.

— Осталась самая малость — внешние приметы. На вид ему лет сорок, темные волосы, немного седины, нос с горбинкой, выше среднего роста. Ну и главное — на правой руке не хватает трех пальцев, на правой щеке три больших шрама.

— А вы знаете, как они появились? — спросил я, немного уязвленный легкостью ее тона. — Если бы вы знали, то вряд ли пришли бы именно к нему говорить о мире. Его задело по лицу горящей мачтой в тот самый день, когда наши корабли имели несчастье столкнуться в океане.

Рандалин снова чуть сдвинула брови.

— Я не стану говорить, что не мы напали первыми. Но вы правы — если бы я знала об этом, я очень подумала бы, прежде чем прийти. Впрочем, я уже сказала, Торстейн, — это была неудачная идея.

Она залпом допила вино и легко встала, только волосы метнулись по плечам, и сняла перевязь со шпагой со спинки стула.

— На самом деле Гвендор никогда не питал ненависти к вашему Ордену, — сказал я ей в спину. — Хотя ему бы это было более простительно, чем кому-либо другому. Я не знаю, почему он отказался с вами разговаривать.

Обернувшись, Рандалин оперлась обеими руками о стол и наклонилась вперед, совсем близко к моему лицу. Меня снова поразило, насколько быстро меняют цвет ее глаза — теперь они были серо-синими, с легким фиолетовым отливом.

— А вы можете у него спросить?

— Не знаю, — ответил я по возможности честно. — Понимаете, он, наверно, мой лучший друг, если можно так сказать о командоре своего Ордена. Он несколько раз рисковал своей жизнью из-за меня. И я отдал бы свою за него, не думая ни секунды. Но если он не захочет отвечать на какой-то вопрос, он не скажет этого никому. Ни мне, ни Бэрду, ни Жерару. И, наверно, нам в первую очередь.

Рандалин чуть наклонила голову к плечу — оттенки в ее глазах менялись также неуловимо, как легкие облака пробегали по небу.

— Я, конечно, не горю желанием знакомиться с человеком столь тяжелого нрава. Но вы все-таки спросите, Торстейн, — а вдруг он ответит?

Я возвращался домой настолько поздно, что даже не снял злосчастный залатанный камзол, будучи уверенным, что меня никто не увидит. И меньше всего я хотел натолкнуться на Жерара, сидящего на ступеньках высокого крыльца — хотя именно это и произошло. Правда, я уже предчувствовал недоброе, подходя к дому и слыша пронзительно-тоскливые звуки флейты, по одному замирающие в ночном воздухе.

— Наконец-то ты похож на человека, Торстейн, — произнес Жерар, отрывая от губ флейту. — Во-первых, школярский костюм больше соответствует твоему образу. Во-вторых, тайны, переодевания, стыдливо опущенный взгляд, ощущение собственного греха — все это придает тебе сходство с нами, обычными смиренными воинами. А то я уже начинал полагать, что за твою безупречность тебя живым заберут на небо.

— Я очень надеялся, что ты уже угомонился, — сказал я нелюбезно.

— Моя преданность Ордену, о гулявший неизвестно где летописец, не дает мне заснуть. Мой командор в тоске — вот и меня терзают грусть и тревога, и я сижу у порога словно собака. — Жерар пожал плечами, словно удивляясь сам себе.

— Гвендор?

Я поднял голову на приоткрытое окно кабинета, из которого медленно выплывала тонкая струйка сероватого дыма.

— Сидит и курит свою трубку уже часов пять. И ни с кем не разговаривает. Даже со мной, что я просто считаю верхом неприличия. Я еще могу понять его нежелание тратить драгоценные слова на вас — о чем с вами можно говорить? Но пренебрегать моим неиссякаемым остроумием и кладезями моей премудрости — это несомненное преступление.

Я толкнул дверь кабинета и не сразу заметил сидящего у окна Гвендора, столько скопилось дыма посередине комнаты. Несмотря на жаркий день, горел камин, не добавлявший свежего воздуха.

— Разве можно столько курить? — я невольно закашлялся, отмахиваясь от дыма руками. — Гвендор, что случилось? Почему вы не спите? У вас опять рука болит?

— Я себя превосходно чувствую, — пробормотал Гвендор, не вытаскивая трубки изо рта.

Он повернул ко мне чуть бледное, но совершенно спокойное лицо, и я невольно выдохнул с облегчением.

— Тогда что случилось? Почему вы здесь сидите?

— Я думаю.

— В таком дыму?

— Разве? Я и не заметил.

Мне осталось только махнуть рукой, подойти к окну и открыть ставни пошире. Я как раз гремел засовами и не сразу услышал, что произнес Гвендор у меня за спиной.