Поверженные правители - Холдсток Роберт. Страница 70

Века спустя в этом жилище мертвого еще легко дышалось, распад сказывался лишь в занавесях да в ржавчине на металле, а еще в скелетах пяти охотничьих собак, свернувшихся у него в ногах. Деревянные носилки — мощные дубовые доски — и дубовые колонны, подпирающие тяжелый свод, остались нетронутыми.

С Дурандондом не похоронили жену и детей. Меня это удивило, но ведь я не знал, какая судьба постигла его родных.

— Наконец мы вышли к морю, — продолжал Дурандонд. — Мы оказались разбросаны по побережью и посылали гонцов для связи между отрядами. Последним прибыл Версиндонд из Ведилици. Соорудили пристанище для пяти правителей и их семей и еще одно — для повозок с достойными мертвыми, с теми, кого успели поднять из земли, пока Рив не смёл нас. Сотни повозок были составлены кругами в том обиталище, и их охраняли день и ночь.

Мы принялись за постройку лодок. Такое множество лодок! Подобно древнему флоту, они лежали на полоске песка под утесами. Одни были приспособлены для перевозки лошадей, другие — для повозок, третьи — для припасов. Строить лодки — искусство, но мы прежде строили их для реки Рейн, а не для своевольного серого моря.

Все же к лету лодок было достаточно, чтобы перевезти нас в землю, которую мы знали под именем Альба. Мы не ждали дружеского приема. Первые недели после высадки были полны крови и ярости. Островитяне ошеломили нас тем, как применяли в бою колесницы и коней. Казалось, они повелевают даже камнями: огромные валуны летели в нас. Жрецы их были воинами, а не целителями. Они причинили нам ущерб.

Но мы пробивались на запад. Мы шли большой силой против разрозненных воинских отрядов прежних обитателей Альбы. Мы захватывали их кладбища под стоянки и укрепляли их. Мы разгоняли их во все стороны. Многие скрылись в лесах и ущельях от наших взглядов, но не из памяти. Они не спускали глаз с тех, кто разведывал новые земли в поисках места для поселения.

И вот один за другим мои побратимы отыскивали места, где, поразмыслив, решали остаться. Сперва Орогот, за ним Кайлум. На следующую луну Версиндонду было видение крепости на востоке, и он повернул назад по своим следам. Радаг ушел дальше на запад, и несколько дней от него приходили гонцы, а потом они пропали, и наш молодой Глашатай изрек, что они по неведению вторглись в Иной Мир и он поглотил их. Ужасная судьба.

— Что до меня, — тень хмуро взглянула на меня, — я отыскал твой холм. Холм, зеленый, как плащ, что я подарил тебе. Клянусь, он вырастал у меня на глазах туманным утром, когда мы стояли с женой моей Эвиан, затерянные в дикой стране, не в силах уснуть, снедаемые голодом и страхом. Нам мнилось, что мы подошли к широкому озеру или к морю — к водному пространству, усеянному островками, чуть просвечивавшими сквозь туман. Помнится, я сказал:

— Никогда нам не найти места, чтобы начать сначала.

— Чушь, — сказала она. — Мы можем начать с любого места, хоть отсюда, где стоим, если хочешь. Туман разойдется. Под ногами твердая земля. Я слышу рев оленей. Земля обильна. А я устала странствовать. Решайся!

В ее голосе звучал беспощадный вызов — впервые на моей памяти. Она устала и находила меня утомительным. Я не знал тогда, но наш первенец уже толкался у нее в чреве.

Когда туман рассеялся, мы увидели, что приняли за озеро блестевшую росой равнину, на которой высился холм, лесистый, но с голой вершиной, с пологим дальним склоном и обрывистым с нашей стороны. Мы смотрели на него с востока, и мысленным взором я видел тени ворот и башен.

На вершине холма пасся бык. Трава там ярко зеленела. Никогда прежде я не видел такого быка. К вечеру четверо из нас прокрались по лесистым бокам Тауровинды и поймали зверя. Он был громадный, и одному из нас сильно от него досталось. Но мы поймали его и спутали ему ноги, а холм провозгласили своим владением. На следующее утро, когда стали валить деревья, расчищая дорогу, я сам забил в землю первое бревно частокола. Я чувствовал, как оно отворяет холм под моими ногами. Я загнал вглубь корни, и там они остались.

Я уснул под той меткой.

Я позволил духу помолчать. Как и у матери Тайрона, время его воскрешения было коротко. Сразу после смерти это эфемера, или «срок в сумерках». Много времени спустя это «сон возвращения». Но, подобно всем снам, этот миг воображения быстро рассеивается, обращаясь в хаос.

Наконец я поторопил его:

— Ты унес пятую часть того, что вы звали Дедалом. И у других было по пятой части?

— Да. Дедал. Человек, привезенный на Рейн как диковинка, за много поколений до моего рождения. Он попал в плен на южных островах в Южном океане, его захватили разбойники-торговцы, больше привычные, как мне рассказывали, торговать золотой пылью, оружием и овчинами. Они называли его Дедалом. Его и продали как оружие. Мои предки сочли его ловкачом-обманщиком. Его таскали от крепости к крепости и заставляли потешать народ.

Дурандонд поднял глаза:

— Это было еще до меня, задолго до меня. Но кое-что из созданного им еще украшало залы наших владений. Резьба, маски, диски и крошечные уродливые фигурки, снабженные крыльями. Иногда, когда за стенами бушевала гроза, крылатые изваяния и в самом деле порывались взлететь. Не просто ветер сотрясал тонкие рамы и колебал крылья бабочек. Они взмывали, натягивая кожаные путы, удерживавшие их. В них была жизнь.

— А этот Дедал?

Дурандонд указал на ларец в углу своего посмертного жилища:

— Пятая часть его лежала там. Так мне рассказывали. Сердце и легкие человека. Сделанные из золота тонкие кованые пластины с выбитыми на них тайными знаками. Их забрали вскоре после моей смерти.

Сделанные из золота…

Я потребовал, чтобы Дурандонд вспомнил все, что ему в детстве рассказывали о Дедале. Он вздохнул. Дух был утомлен. В зале становилось сумрачней, земля смыкалась, запах плесени подсказывал, что не все в этой мертвецкой так свежо, как представлялось взгляду. Дурандонд оживился. Он стремился воссоединиться со своим трупом, вернуться на тот остров в Царстве Теней Героев, на котором геройствовал ныне. Он был, собственно говоря, не более как один из Мертвых, хотя и не участвовал в мести, обрушенной Мертвыми на эту землю, которую он объявил своим владением.

Быть может, потому и не участвовал.

Но память его быстро меркла.

— Когда он умер в одной из цитаделей, то стало видно, что в нем. Да, плоть и кости, но и металлические жилы и связки. И органы, наполненные не кровью, а блеском металла. Бронза и серебро, золото и медь; и еще в нем был янтарь и твердый камень, который на свету переливался разными цветами, хотя сам был прозрачен, как чистейший лед. И другие камни, тщательно обработанные, ярких цветов: от алого до синевы летнего неба; от сумрачно-зеленого до темно-багрового, как густой сок красавки.

Кожа и плоть были только маской. Какой-то бог — или божественная кузница — наполнил остов человека движущимися частями.

Мои предки вскрыли его и поделили на части. Пять частей. В каждой была своя сила. Маленькие золотые диски из глаз открывали целый новый мир тем, кто знал, как смотреть. Руки оказались бронзовыми костями, но они умели вызывать стихийные силы, неподвластные никому из Глашатаев. Золотые и серебряные пластины, найденные в черепе, пробуждали сны и видения, лишенные смысла, но приводящие к безумию. В его языке обнаружился золотой гребешок, который, дрожа, вызывал звуки — звуки языка, непонятного даже Глашатаям. Мне говорили, иные языки звучали как песня. Когда гребешок пел — а стоило коснуться его металлом, чтобы он запел и звучал целую луну, — ночное небо менялось.

— Как, — торопливо спросил я, — ты узнал, что пятая часть похищена?

— Это случилось во время сумерек, вскоре после моей смерти, когда я еще видел мир вокруг себя. Я готовился отправиться к реке, к пристанищу Отборных Красных и Серебряных Коней, чтобы выбрать себе скакуна для Иного Мира. В конце колодца, в самой глубине, был уже готов погребальный зал, но я еще лежал на высоком помосте, накрытый плащом и щитом, перед дверью моего дома. Глашатай Земли прокрался туда, где сложили дары. Была ночь. Хотя меня охраняла женщина-старейшина, мои сыновья и мои собаки, он сумел пройти мимо них. Он открыл ларец и вынул золото. Он привязал к нему шнурок и повесил на шею. Я ничего не мог сделать.