Рыбак из Внутриморья (сборник) - Ле Гуин Урсула Кребер. Страница 103

— Нет, я их не люблю, — ответил малыш, глядя прямо в лицо Шевеку своими темными, очень ясными глазами.

— Ну, в таком случае тебе тем более легко поделиться ими с кем-то другим, — сказал ему Шевек. Старший мальчик прямо-таки весь извертелся — так ему хотелось ущипнуть Ини, но Ини только засмеялся, поглядев на брата, и показал мелкие белые зубы. Потом, когда в разговоре снова наступила пауза, прошептал, наклонившись к Шевеку:

— Хотите посмотреть мою выдру?

— Хочу.

— Она там, в саду, за домом. Мама велела ее убрать, она боялась, что выдра может вас побеспокоить. Некоторые взрослые животных не любят.

— А мне очень нравится на них смотреть! У нас ведь в стране нет животных.

— Нет? — с изумлением уставился на него старший мальчик. — Папа! Господин Шевек говорит, что у них нет никаких животных!

Ини тоже удивленно посмотрел на Шевека:

— А что же у вас есть?

— Другие люди. Рыбы. Черви. И деревья-холум.

— А что такое деревья-холум?

Этот разговор затянулся еще на полчаса. Впервые Шевека на Уррасе просили описать природу Анарреса. Вопросы задавали дети, однако и взрослые слушали с интересом. Шевек старался не касаться этических моментов: он не собирался «разводить пропаганду» среди своих гостеприимных хозяев. Он просто рассказывал, что представляет из себя ужасная пустыня Даст, как красив город Аббенай, какую одежду носят на Анарресе, что делают люди, когда им нужна новая одежда, чему учат детей в школе. Последнее все-таки содержало некий пропагандистский элемент. Ини и Эви как зачарованные слушали его рассказ о занятиях в учебном центре, где, помимо обычных уроков, есть и уроки труда — фермерское дело, ковроткачество, вышивание и шитье, печатное и слесарное дело, уход за автодорогами, занятия драматургией, театром и музыкой, а также всеми прочими делами, которыми занимаются и взрослые. Но больше всего их поразило заявление Шевека что анаррести никогда не наказывают детей, какой бы проступок они ни совершили.

— Хотя иногда, — честно признался Шевек, — все-таки наказывают: велят уйти и побыть некоторое время в одиночестве.

— Но что же тогда, — вырвалось у Ойи, словно этот вопрос не давал ему покоя очень давно, — что, если не страх перед наказанием, заставляет людей поддерживать порядок в обществе? Почему они не грабят и не убивают друг друга?

— А никто ничем не владеет, чтобы можно было у него что-то отнять. Если тебе что-то нужно, просто берешь это в распределительном центре. Что же касается насилия... ну я не знаю, Ойи! Вот вы бы меня просто так убили? А если бы вам так уж это было бы нужно, разве смог бы какой-то закон остановить вас? Принуждение — наименее эффективный способ достигнуть порядка в обществе.

— Ну хорошо, пусть так. Но как вам удается заставить людей выполнять, например, грязную работу?

— Какую грязную работу? — спросила жена Ойи, не поняв вопроса.

— Убирать мусор, копать могилы... — начал Ойи, и Шевек подхватил:

— Добывать ртуть... — И чуть было не сказал: «Перерабатывать фекалии на удобрения», но вовремя вспомнил существующее у йоти табу на подобные «физиологизмы». В самом начале своего пребывания на Уррасе ему часто приходило в голову, что уррасти живут буквально среди гор «экскрементов», но никогда даже словом не обмолвятся об этом.

— В общем мы все выполняем такую работу. Но никто не обязан заниматься ею слишком долго, если только ему самому это не нравится. Один раз в десять дней тебя могут попросить принять участие в подобных работах; существуют специальные списки, согласно которым работники все время сменяют друг друга. Самыми неприятными видами работы, а также самыми опасными, вроде добычи ртути, обычно не полагается заниматься более полугода.

— Но в таком случае практически весь состав подобных предприятий — одни новички? Это же невыгодно! Ведь им еще нужно учиться!

— Да. Это действительно не слишком «выгодно» и эффективно, но что поделаешь? Нельзя же заставить человека выполнять работу, которая через несколько лет превратит его в инвалида или просто убьет? С какой стати ему ее выполнять?

— У вас можно отказаться выполнить приказ?

— А это не приказ, Ойи. Человек просто идет в Центр по Распределению Труда и говорит: я хотел бы заняться тем-то и тем-то, что у вас есть? И ему сообщают, где есть подходящая для него работа.

— Но в таком случае, почему люди вообще соглашаются выполнять грязную работу? Почему? Хотя бы и один день из каждых десяти?

— Потому что такую работу делают все вместе... И каждый по отдельности. Есть и другие причины. Вы знаете, жизнь на Анарресе небогата — в отличие от здешней. В маленьких коммунах не слишком-то много развлечений, зато очень много работы, и ее просто необходимо сделать. Так что если ты главным образом занимаешься каким-то механическим или умственным трудом, то даже приятно каждый десятый день уехать куда-нибудь и поработать за городом — скажем, уложить ирригационную трубу или вспахать поле. Поработать со всеми вместе... И потом, в этом есть даже некий элемент соревнования, поединка. Здесь вы считаете, что основной стимул для работы — это деньги или желание преуспеть; но там, где денег нет, истинные побуждающие мотивы более прозрачны, наверное. Людям просто нравится что-то делать. И притом делать хорошо. Они берутся за опасные, трудные дела, потому что гордятся своими умениями, своей способностью выполнить что-то, иным недоступное, когда они могут — мы называем это эгоистическими наклонностями — проявить себя... Или показать? Я верно выбрал слово? Ну как мальчишки кричат порой: «Эй, малявки, посмотрите, какой я сильный!» Понимаете? Человеку вообще нравится делать то, что у "него хорошо получается... Но это уже вопрос скорее о целях и средствах. В конце концов работа делается ради того, чтобы быть сделанной. Это самое большое удовольствие в жизни. И каждый лично сознает это. Не менее важно и понимание этого всем обществом, и даже мнение соседей... Никакой материальной награды за труд на Анарресе не существует, и никакого обязывающего работать закона тоже. Важно только то удовлетворение, которое получает от работы сам человек, и уважение его друзей. В таких обстоятельствах мнение близких — это весьма могущественная сила.

— И никто никогда этому не сопротивляется?

— Видимо, бывает, но не слишком часто, — ответил Шевек.

— Так, значит, у вас там все очень много работают? — спросила жена Ойи. — А что бывает с теми, кто просто не хочет принимать участия в общем труде?

— Ну, он переезжает на другое место. Понимаете, остальные от него устают. Они над ним смеются или начинают обращаться с ним грубо, даже бьют иногда. В маленьких коммунах еще и так наказывают: договорятся и вычеркнут имя лодыря из списков в столовой, так что приходится ему самому готовить себе и есть в одиночестве, что весьма унизительно. И этот человек без конца переезжает с места на место, едет все дальше и дальше. Некоторые всю жизнь проводят в переездах. Такого человека называют «нуч-ниб». Я и сам отчасти такой — ведь я уехал сюда, бросив порученную мне работу. Правда, я уехал дальше, чем все остальные. — Шевек сказал это спокойно; если в его голосе и прозвучала горечь, то детям она была незаметна, а взрослым — непонятна. Однако после его слов наступило недолгое молчание.

— Я не знаю, кто выполняет грязную работу здесь, — сказал он. — Я никогда не видел, как ее делают, — и это очень странно. Кто этим занимается? Почему? Им что, больше платят?

— За опасную работу — иногда больше. За обычное обслуживание — нет. Меньше.

— Так почему же они в таком случае выполняют эту работу?

— Потому что маленькая зарплата лучше, чем никакая, — сказал Ойи, и в его-то голосе горечь прозвучала совершенно отчетливо. Жена его тут же постаралась переменить тему, но он продолжал: — Мой дед прислуживал в отеле. Мыл полы и менял белье на кроватях. В течение пятидесяти лет. По десять часов в день. Шесть дней в неделю. Он занимался этим, чтобы прокормить себя и семью... — Ойи вдруг умолк и посмотрел на Шевека своим прежним, недоверчивым взглядом, а потом почти с вызовом глянул на жену. Та поспешно отвела глаза, нервно улыбнулась и сказала по-детски тоненьким голоском: