Богатырские хроники. Театрология - Плешаков Константин Викторович. Страница 86

Мы торопились выбраться из этого жуткого леса и не обращали внимания на пленников Смородинки. Одно время рядом с моим конем шла понурясь девушка, потом ее сменил какой-то отвратительный старик, оба молчали, а потом отстали.

Я размышлял о втором видении, говорившем, возможно, о том, что Илье грозила смерть от руки собственного сына. Я не был уверен, что правильно истолковал его. Говорить о нем Илье мне не хотелось. Я не мог понять почему, но решил пока молчать.

Места здесь действительно были странные. На закате уже показалась вырубка, где нас пытались остановить слуги Смородинки, хотя от нее до речки мы ехали день с лишним. Смородинка выгоняла нас. Мы хотели объехать вырубку боком, но тут Алеша вырвался вперед:

— Езжайте, догоню!

— Алеша! — строго окрикнул его Илья.

— Езжайте! — крикнул Алеша, нехорошо улыбаясь.

— На Смородинке убивать нельзя! — крикнул я.

— Знаю!

И он понесся прямо к избам… Мы поехали дальше. Позади послышались крики, завизжала женщина.

— Неуемный, неуемный! — качал головою Илья.

Я спросил его:

— Слушай, Илья, а у тебя когда-нибудь был сын?!

Илья воззрился на меня с недоумением.

— Если и был, то я об этом ничего не знаю. — И он довольно захохотал.

Что-то шевельнулось в моем сердце, но я по-прежнему решил молчать.

Алеша догнал нас скоро. Мы заслышали победный стук копыт его коня и остановились.

Алеша что-то высоко держал в руке. Когда он остановился рядом, зло-веселый, задыхающийся, торжествующий, я увидел, что это было.

Голова Перуна и копна женских волос.

Глава 2

Алеша

Черное море — веселое море. Отражаются в нем! сады и башни Царьграда, плывут в него лики Святой земли и всех изобильных и жарких стран юга. Нет-нет, да и промелькнет неведомый русскому человеку цвет, запах и звук. И старые неунывающие боги всех земель оставили в нем свой след, и не то предания, не то былины всплывают из его сине-зеленых сказочных вод. Идут волны к берегу, бухаются ему в ноги, как безгрешные души в ноги к Богу, и, беспечальные и светлые, бегут обратно, говорить всем и каждому, что жизнь прекрасна. Кажется, что солнце почти не заходит над ним и смотрит радостно до самого дна, будоражит рыб и дельфинов. И дельфин всегда рад показаться мощным серпом из воды, от неудержимой веселости своей прыгнуть в чужую стихию, навстречу солнцу. Ходят по морю дельфины, и море радуется. Крепко запечатано Черное море горловиной Босфора, и воды его чувствуют себя в безопасности. Великие и древние страны смотрятся в море с юга, а с севера, вытягивая тонкую юношескую шею, заглядывает в море Русь. И море, чувствуя молодую кровь и радуясь ей, спешит к северным берегам и несет небывалые чудные вести. По морю этому прошел на север еще до моего рождения Христос. И кажется, что к нему, морю этому, никакая скверна не прилипнет, и будто не было тут войн, а если случалось, то не войны это были, а предания только о богатырских подвигах, или, как сказали бы греки, о царях и героях. Ничего не хочет знать Черное море о кровопролитии. Да и вообще самое радостное море это из всех известных мне морей, и потому-то мне оно особенно любо.

Море Варяжское угрюмо и серо, ровно и четко, как северная речь. Из-за моря этого пришли к нам варяги и принесли порядок, но радости не принесли; она плыла к нам, торопясь, по морю Черному. Море Дышащее загадочно и туманно. Приливы колышут его, глубоко дышит это море, и новгородцы, промышляющие там морского зверя белого зуба ради, так и прозвали его — Дышащее. Любят это море отшельники, все больше их пробирается к нему, чтобы спасаться от мира на его безлюдных берегах, и нет на море этом ни одного города.

Море Хвалынское сине и пахнет Востоком и уходит от Руси на Восток, хоть и течет в него русская река Волга. Хорошо идти по тому морю в военный поход и хорошо везти по нему золотую добычу — купцы его любят и воины.

Но Черное море — особенное море. Много чудных вещей рассказывают про него. Говорят, например, что море это имеет форму лука — придумали это греки в незапамятную старину, когда заплывали сюда и полагали его концом света, и казалось оно им холодным и жестоким, потому что избалованы греки. Говорят, что если плыть от греческого берега к Таврии, то посередине видно оба берега, но в это я не очень верю, потому что море это широко, а верю только тому, что греки — искусные мореходы, много искусней наших, которые пробираются обычно вдоль берега, опасаясь потерять его из виду, зная одно — иди по западному берегу и придешь в Царьград. Называют это море еще и Русским, потому что много шума наделали здесь мы с варяжьей помощью в совсем недавние времена.

Плавают обычно русские на больших челнах — они просты, и любому воину с ними управиться можно. Но медленны, медленны челны, и не на них нужно плавать по этому веселому летящему морю.

Мы добрались до северных берегов моря быстро, так быстро, как только могли скакать наши кони. «Ищите Волхва в Царьграде, бежал Волхв за море» было сказано нам. Как идти в Царьград? На челнах? Да ушел уж, наверно, Волхв и из Царьграда, а мор велико, и на челнах здесь много не наплаваешь. Не нам повезло. Стоял в устье Днепра варяжский корабль не часто встретишь такой на этом море. Редко строят варяги, которые перемешались с русскими и обленились, свои корабли теперь. А если строят, то воина! не отдают, потому как дорогие это корабли, и обойдутся воины челнами, а используют корабль для редких случаев — вдруг князь или важный боярин потребуют корабль на службу себе. Но если хорошо заплатит варягам, повезут они тебя куда скажешь, и оставишь ты позади все челны, и варяжский корабль со страшной мордой на носу будет пугать греческих купцов…

Золото и серебро никогда не переводились у богатырей; в чем, в чем, а в этом мы нужды никогда терпели. И согласились варяги…

— Как зовут твой корабль? — спросил я у кормчего.

— Сокол-корабль.

Есть у варяжских кораблей имена, и держатся за них варяги, все еще посвящая тайком корабли своим старым богам.

В глазах Ильи я читал большую тоску: боялся Илья путешествовать по морю. Прирос Илья к Русской земле и не любил покидать ее. А уж по морю, на деревянной посудине, которая хотя и легче воды, но тонет, это все было для Ильи вовсе ужасно. Однако крепился Илья и виду старался не подавать, но мы-то знали. После стольких странствий вместе, после такого, что видели, стоя бок о бок, отлично знали мы друг друга, и мало оставалось тайн у каждого, Но делать было нечего, и поплыл Илья. Однако было действительно очень плохо: пришлось оставить на берегу наших коней. Отдавали мы их в хорошие руки, но все равно неспокойно нам было: меч и конь — все наше достояние. А золото или серебро — это что, бывало, мы его пригоршнями швыряли на пустое дело, я, во всяком случае. Но пускаться с конем в многодневное и многотрудное путешествие по морю — испортишь коня, который боится большой воды еще сильнее Ильи.

Сокол-корабль поднял паруса, и мы поплыли к Царьграду.

Каждый знакомый с Царьградом не может не понять, какое чувство охватывает русского, попавшего туда. Ни с одной заморской столицей не было у русских связано столько, ни о какой другой так много не думали русские, ни в какую так много не ездили. И все же в отношении русских к Царьграду было что-то ревнивое. Совсем недавно, каких-то тридцать лет назад, из Царьграда пришла христианская вера; впрочем, тридцать лет назад это покойный князь Владимир крестился и крестил Русскую землю, а сама вера стала приходить куда раньше — но из того же Царьграда. Да и, честно говоря, не одна только христианская вера пришла: из Царьграда князь Владимир получил понимание того, что правитель — это не прея водитель лихой разбойной дружины, а строитель державы. Не мог Владимир состязаться с Царьградом: не построишь дворцов и крепостных стен на голом месте не заведешь торговлю и роскошь, не станешь — самое главное — средоточием всех путей и помыслов. Царя град — пуп земли. Русь — оборонительный вал от Степи, который прикрывает и Царьград, и другие земля Вал этот огромен даже для нас, привыкших жить на нем и держать службу, он хорош и люб, но если смотреть свежими глазами, то Русь — это сильный юнец, а Царьград — умудренный богатый старец. Силы у него уже не те, вот он и приручает юнца, вот он и послал Христа на север… Но я отлично помню, как сокрушался Владимир, что скудна его земля, что беден его дворец, что просто его житие по сравнению с царьградскими владыками! Бывало, вздохнет: «Эх, далеко нам до Царьграда!» — но тут же поймет, что сказал лишнее, нахмурится и буркнет: «А все-таки наш! мечи прочнее, и не раз мы греков-то бивали». Ох спесь эта людская… Бивали, да только приручили на греки, переменили что-то в нас (или это Христос переменил, как Добрыня утверждает?), и не пойдут теперь русские на Царьград никогда, и вот теперь ми спешим туда за помощью — как отловить нам Волхва и, очень может статься, поможет нам Царьград — мудрый старик наведет молодых на след…