Каменный Кулак и мешок смерти - Кууне Янис. Страница 28

Толстяк хотел прибавить еще несколько слов, что явственно читалось в его насмешливом взоре, но его речь прервали заполошные удары в щиты.

Люди Хрольфа и другие шёрёверны Бирки оборотились лицами к даннам, поднявшим тревожный гам. В мгновение ока ратари Кнуба изготовились к сече: надели шлемы, сняли с бортов щиты, разобрали копья и топоры. Волькша крутил головой, как сыч, но так и не мог углядеть, что именно всполошило отборных дружинников Хедебю.

– На холмах! – прокричал даннский хольд.

И действительно, широкой цепью с окрестных холмов спускалось полукольцо конников. Возможно, тех самых, что весь день следовали за ватагой драккаров по берегу. Только было их не два и не три десятка, а пара сотен, не меньше.

– Routh! Bilar! Att bilar! Fort! Fort! Sjoldar upp! [151] – вопил Хрольф, позабыв о хрипоте. Лишь на краткий миг лицо Кнуба озарилось злорадством, дескать, куда сыну бонде и его неуклюжим шёрёвернам до доблестных дружинников Хедебю. Однако толстяку тут же пришлось прикусить язык вместе с ядовитыми словами, которые едва не сорвались с него: двести всадников против пятисот пеших воинов – это более чем серьезно. За конниками скорость, лошадиный нахрап, да и рубить с высоты седла куда сподручнее, чем бестолково крутить бранным железом над головами.

– Слышь, Волькша, ты Родной Земли-то не забыл взять? – услышал Годинович над головой раскатистый бас Ольгерда. Он едва узнал детину. Облаченный во всю браню, что была куплена после победы под Хохендорфом, тот стал еще больше похож на великана, на железного великана. Только глуповатая улыбка, всегда блуждавшая по лицу Хорсовича перед дракой, выдавала в нем прежнего Рыжего Люта.

– Да какой в ней прок? Что я, кулаками буду лошадей валить? – спросил Волькша своего соплеменника и тут только сам понял всю глупость своего оцепенения. Не все ли равно, кого сокрушать?! Даром, что ли, еще во время свадьбы Торха, старшего Волькшиного брата, Хорс Айнович, Олькшин отец, сказал, что таким ударом, как у Годиновича, и быка завалить можно? Почитай, у коняги башка послабее бычьей будет. Она ж без рогов. Да и вообще…

В следующее мгновение Волькша уже мчался к Грому, где в его сундуке хоронился малый мешочек, в который он пересыпал немного Родной Земли из прихваченного в Ладони короба. Едва пригоршня ладонинской супеси оказалась у него в кулаке, суета и страх сменились спокойствием и могучей уверенностью в своих силах. Две сотни конников? Да хоть десять! Воздух вновь стал слаще, а даль яснее. И вот в этой прояснившейся дали, а точнее, на правом холме Волкан отчетливо увидел, как всадники не пропустили горстку беглецов, пытавшихся улизнуть из рыбацкой деревеньки. Будь это франки, пришедшие с Хавре, они не стали бы задерживать этих бедолаг и уж точно не стали бы гнать их обратно к берегу. Когда же один из рыбаков все же попытался проскочить между всадниками, быстрый удар копья навечно пригвоздил строптивца к земле.

– Halt! – заорал Волькша что было сил. – Det är frissen där! [152]

Он соскочил с драккара и помчался к тому месту, где в тревожном ожидании собрались шеппари и хольды. Вожди спешно решали задачу: сталкивать ли ладьи в воду и держать путь прямехонько на Овсяную заводь, покинутую ее дружиной, или же принять равный бой на прибрежной гальке, усмиряющей конскую резвость, и на Хавре выступить, как и собирались, на следующее утро.

– Откуда здесь фризы? – огрызнулся на Годиновича даннский ярл.

– Это я их позвал, – не слишком убедительно вступился за Кнутнева Хрольф. – На Спайкерооге. За день до того, как подошли твои драккары.

– Позвал? – захлопал глазами Кнуб.

– Потом расскажу… если это, конечно, они, – не удержался сын Снорри и высказал вслух глодавшие его сомнения. Во-первых, он и думать забыл о хранителях Священной рощи Троеручия, а во-вторых, ожидал увидеть их уже под стенами Овсяного торжища. И чего ради они выслеживали по побережью корабли северян вместо того, чтобы преспокойно схорониться где-нибудь в окрестностях Хавре и налететь в тот миг, когда викинги уже подпалят городище? Будь у Хрольфа не корабли, а конница, он бы именно так и сделал.

Но мстительные фризы поступили по-другому. Смыкая цепь и гоня перед собой франкских беглецов, они спустились с холмов и остановились в трех полетах стрелы от места высадки викингов. Заминка вновь подлила масла в огонь всеобщего смятения: если это те самые фризы, что напросились в поход с Хрольфом, то почему они медлят? На всякий случай северяне подняли щиты, сподручнее перехватили метательные копья и наложили стрелы на тетивы.

Однако промедление было недолгим. Вскоре из строя всадников выехал фризский форинг на огромном, черном как смоль жеребце. Волькша невольно крякнул, увидев, как высоко конь держит голову. Ударить такому между глаз было бы весьма непросто.

– Мы пришли, Гастинг! – громко объявил вождь фризов на языке, который казался ему даннским. – Мы готовы биться с тобой плечо к плечу. Да напьются духи Ирминсуля поганой франкской крови!

– Да ты еще кровожаднее меня! – крикнул ему в ответ Кнуб. – Нам вполне хватит серебра, золота и тканей с торжища. Не мешало бы еще раздобыть сильных фольков для рытья канав и нежных франкских молодух для утехи. Поить ваших духов кровью мы не собираемся!

Рука фриза скользнула на рукоять меча. Еще мгновение, и он пустит своего коня в галоп, в десять лошадиных скачков одолеет расстояние до обидчика, и Один его знает, чем закончится эта перепалка, которую ярл Хедебю затеял потехи ради.

– Гастинг, кто этот жирный урод? – спросил всадник. – Когда мы пировали с тобой на Спайкерооге, этой рожи не было.

Шёрёверны Бирки, слышавшие эти слова, схватились за бороды, дабы скрыть улыбки, данны, напротив, нахмурились.

– Это Синеус Кнуб, ярл славного Хедебю, – многозначительно изрек Хрольф. Особенно скользкими получились слова «славный Хедебю», но чин был соблюден полностью.

– А как тебя зовут, милый рыбачок, оседлавший убогую лошадку? – продолжал язвить толстяк.

Очевидно, к нападкам на свою дородность он уже привык. А вот фризский вождь не был готов к такому обращению. Еще и загоготавшие во все горло дружинники Хедебю внесли свою лепту в ссору. Меч всадника уже наполовину покинул ножны. Прочие фризы, видя горячность своего форинга, также изготовились к нападению. Над седой галькой плеса повисло зловещее безмолвие.

– Это Хагель из рода Кродерлингов, конунгов Фризландии, защитник веры отцов, – раздался в этой тишине надтреснутый голос Волькши.

Как ни кичились жители Даннмарки своими героями, но и их скальды пели песни о деяниях Кродерлингов, сумевших остановить дракона Карламана у ворот своей земли. Дорогую цену заплатили Кродерлинги супостату – полегли все как один, но сумели сохранить тайну своих капищ, а за такой подвиг и Один в Валхале приветить может.

То ли Кнуб устрашился биться с фризскими всадниками, явно готовыми в щепу изрубить даннскую дружину, то ли проникся почтением к высокородству своего противника, но только он опустил свою билу, снял шлем и поклонился коннику со словами:

– Извини мне мою дерзость, о Хагель Кродерлинг, ибо я не знал, что твой славный род не прервался три колена назад…

Но даже эту покаянную фразу толстяк сумел сказать так, что его ратари вполне могли счесть ее очередной издевкой.

Впрочем, фриз, не владевший даннским наречием настолько, чтобы почувствовать неуловимые оттенки, воспринял извинения ярла как должное.

– Бесстрашный воин не знает страха и в речах, – ответил Хагель, – Я не держу на тебя зла, Кнуб, ярл Хедебю.

С этими словами он спешился и пошел к вождям викингов…

– Откуда ты узнал, что это фризский конунг? – на ухо спросил у Волькши Хрольф.

– Ну, под сенью кленовой рощи кто-то упивался пивом и объедался свиньей, а кто-то наслаждался дружеской беседой с людьми, которым есть, что рассказать, – так же шепотом ответил Кнутнев.