Злое железо - Молокин Алексей Валентинович. Страница 12

Вообще ментовка – это, мягко говоря, организация не слишком уважаемая. Братва между собой разбирается сама, «стрелки» там у них всякие, «поляны», «съезды», «наезды», «предъявы» и прочее. Нас приглашают разве что мусор рассортировать да убрать – то есть трупяки, которые после разборок остаются. Авторитетных в одну кучку, сявок – в другую, своих отдельно, чужих – в канаву, и прочее… Правда, за это братки платят наличкой, и иногда неплохо. Презрительно суют купюры не считая – мусорщики они и есть мусорщики. Богуны, это наша главная духовная власть, те и вовсе нас за людей не считают, помыкают как попало, то в оцепление, когда у них праздник или всенародные выборы, то соблюдение постов контролировать, чтобы, значит, пили без закуски, а кто до звезды хоть корочку понюхает – того в кутузку, то еще что-нибудь. И не платят.

Точнее, городские власти платят зарплату, сами понимаете, какую, уточнять не буду – в ведомости расписываться стыдно. Хотя иногда из ментовки и в братки попасть можно, если себя особо проявишь, и даже в богуны. Но вообще-то это нечасто случается, для решения особо неприятных проблем у них собственная контора имеется, Богунская Служба Безопасности – все слова с большой буквы. БСБ.

Так что остается нам бомжей да торгашей мелких шерстить, и то только тех, которые к братве да к богунам никакого отношения не имеют, а таких немного. Ну и еще всякая мелкая гражданская уголовка. Семейные ссоры, случайные кражи, те, что без ведома братвы случаются. Так, мелочевка, утомительная и грязненькая. Гнусная, как мошкара на кровянке. То муж жену бутылкой, то жена мужа топором – бытовщина. И уж конечно, неприбыльная, потому как совершают такие преступления в основном простые обыватели, а с них, сами понимаете, ни вару, ни товару… Кто посолидней, того либо братва, либо богуны крышуют. Хотя братва с богунами, можно сказать, срослась, как душа с телом. Это в смысле – богуны – душа, а братва – тело.

Ну, насчет братвы, тут я не совсем честен. Кривлю, так сказать, душой, потому что, работая в ментовке, так или иначе с братвой свои действия приходится согласовывать. Тут ни нам никуда не деться, ни им. И братки хотя и косорылятся, но понимают, что без нас им самим дерьмо возить придется. Хотя, конечно, брезгуют нами, как дерьмовозами, ну да Аав с ними, он же их покровитель и небесный пахан. Всенародно выбранный. Мы и выборы обслуживаем, вот уж где дерьмо, так дерьмо; хорошо, следующие не скоро, но мне и прошлых хватило по самые ноздри…

Вот и сейчас дело, которое я веду, никакое, можно сказать. Типичный висяк. Сперли из местного краеведческого музея – я и не знал, что у нас такой сохранился, – какую-то никому не нужную ерунду, а мне парься. Я бы лучше по рынку походил, приезжих бы потряс, которых братва прохлопала по причине утреннего похмелья, глядишь, от той же братвы пару-другую «лебедей» и получил бы, за рвение, так сказать. А с музейных работников что взять-то? И братве этот музей неинтересен, удивляюсь, как до сих пор они там сауну не организовали. С девочками. Да только девочек подходящих в музее скорее всего не имеется, так, одни старые интеллигентские мымры, всех мало-мальски качественных девочек давно к делу пристроили. Кто браткам чаек заваривает горяченький на полянке, а кого и богуны в храмовую обслугу взяли – ну, этим, можно сказать, повезло. А можно и не сказать, потому как богуны ничего всуе не делают, и угодить им – ой-ой-ой как нелегко.

Ну, ладно, хватит философствовать, пора и за дело браться. Вообще-то уютненько тут у нас в ментовке. У меня кабинет, если этот обувной ящик можно назвать кабинетом, прямо за обезьянником, так что вон он, народ, – за решеткой, в двух шагах. Кто спит, кто права качает – ну, это ненадолго, – кто просто воняет. Носками в кабинете почему-то пахнет. Казенными носками и гуталином. Итак, что мы имеем?

Заявление от директрисы музея, написанное аккуратным учительским почерком на страничке, вырванной явно из школьной тетрадки. Что у них там, принтеров нет, что ли, или хотя бы пишущей машинки типа «Вундеркинд». Похоже, что нету. Но написано разборчиво, сразу чувствуется уважение к родной милиции. Ладно, хоть кто-то нас уважает. И что у нас в этом заявлении?

А в заявлении написано, что четырнадцатого апреля сего года из помещения Зарайского краеведческого музея, а точнее, непосредственно из кабинета его директора Гизелы Маевны Арней, похищена деревянная коробка с металлическими предметами, в скобках – частями холодного оружия, – хранившаяся ранее в запаснике и извлеченная оттуда вышеупомянутой Гизелой Маевной на предмет проведения магически-исторической экспертизы. Похищена путем отгибания прутьев оконной решетки с последующим открытием окна, и так далее…

В коробке той находились… Далее следует опись… Кроме того, со стола директрисы пропала косметичка, а из-под стола исчезла пара туфель-лодочек тридцать седьмого размера, изготовленных германской фирмой «Хохфут» наверняка в Китае.

Ну, косметичку директриса забыла на столе, а в «лодочках» водила немногочисленные экскурсии по музею, тут все понятно. Скорее всего воры забрались в кабинет, благо сигнализация не сработала, и уволокли все мало-мальски ценное, на их взгляд, потому что трубы горели, а ночной киоск – вот он, рядом, символ красивой жизни, зовет, родимый! Кстати, почему сигнализация не сработала, это надо выяснить. Ладно, читаем дальше, рано еще выводы делать, хотя и так ясно, что дело выеденного яйца не стоит, впрочем, к нам другие и не попадают.

Самое интересное оказалось на оборотной стороне страницы, видимо, перепугалась мадам директриса до полусмерти и все оттягивала момент, когда придется изложить самые неприятные факты. А факты эти заключались в том, что со стола вместе с косметичкой пропал древний засапожный ножик, предположительно принадлежавший знаменитому разбойнику и душегубцу Ааву Кистеперому, вершившему свои славные дела в семнадцатом веке, а ныне работающему официальным божеством нашего Зарайска. Всенародно, между прочим, избранным.

Ниже красовался кривой, как татарская сабля, росчерк начальника нашего, Виктора Джимовича Угомона, с резолюцией «Ст. серж. Голядкину, принять к рассмотрению». И печать нашей канцелярии, здорово похожая на синяк. И все.

«Ну, ты и влипла, госпожа Арней, – подумал я, – да и я вместе с тобой заодно!»

Дело-то совершенно дохлое, типичный «висяк», если бы не этот ножик предположительный, то свалили бы его на каких-нибудь бомжей, в подвале у нас постоянно обновляемый бомжевый ресурс имеется, как раз для таких случаев, впаяли бы им по паре лет, и гудбай, мама! Бомжи бы еще и рады были, а если и не рады, то нам все равно. А теперь придется расследовать, искать этот распроклятый ножик, реликвия как-никак, пусть и предположительная. Когда богуны про него пронюхают, тут такое начнется! И если мы не представим им этот ножик в ближайшем будущем, желательно вместе с похитителями, нам придет полный карачун, а дело передадут в БСБ. И тогда забудьте о «лодочках», госпожа Арней, – да здравствуют кирзачи, а то и белые тапочки, да и следователю-стажеру Голядкину не поздоровится, и окажется он среди тех самых бомжей. Которые вон там, в обезьяннике воняют.

Первым моим побуждением было позвонить Виктору Джимовичу и попросить у него дополнительных указаний, но потом я решил, что начальник мой все, что хотел, уже сказал, то есть направил дело мне, единственному сотруднику с высшим, да еще и университетским образованием. В меру пьющему на работе. Правда, совершенно без какого-либо опыта следственной работы, то есть без серьезных связей в уголовном мире и в духовных сферах, я имею в виду богунов. А то, что преступников ловить, это вам не треки в пузырьковой камере отслеживать, так это его не касается.

Надо бы, конечно, составить хоть какой-нибудь план расследования, но в душе у меня свербило, а пятки горели. Может быть, потому, что, приходя на работу, я снимаю тяжелые, почему-то вечно сырые форменные ботинки и кладу ноги на старенький масляный радиатор, конфискованный в свое время в одной торговой палатке. А может быть, это такой особый милицейский мандраж со мной приключился – от внезапно пробудившегося чувства ответственности.