Воровское небо - Асприн Роберт Линн. Страница 20

Так вот и вышло, что в пустынном уголке парка Обещание Рая на толстого господина в платье цвета гусиного помета напали демоны. Он закричал, но его слуги перетрусили, а когда все-таки ринулись на помощь хозяину, дорогу им перекрыла когорта гладиаторов из школы Лована Вигельса. Вопли их господина вскоре прекратились, вернее, стали глуше, и слуги (которым платил не Вомистритус, а государство) взяли руки в ноги и быстро убрались подальше.

Демоны появлялись в парке не впервые. Но спустя некоторое время дамы, злоупотреблявшие кррфом, и женщины, слишком страшненькие для Улицы Красных Фонарей, все равно возвращались туда и наверстывали упущенное.

Если приглядеться, можно было заметить, что несколько вечеров подряд школьница, переодетая школьником (в «Венчании горничной»), двигалась на сцене несколько скованно. Это придало пьесе некий печальный оттенок, которого не было во время премьеры. Тема Серафины проявилась несколько ярче, чем остальные.

Можно было заметить также, но это прошло незамеченным, что некоторые жители Санктуария смотрели спектакль по несколько раз. И не появилось ни одной критической статьи.

Трудно быть Честным и Справедливым критиком. Он должен знать стандарты, по которым оценивает произведение искусства, и в то же время проникнуться его эмоциональным настроем. Он, как и режиссер, должен видеть пьесу с позиции всей аудитории.

Собственно, он и должен быть всей аудиторией одновременно.

Но зрители не просто наблюдают за ходом пьесы. Они участвуют в ней. Даже великолепно поставленная пьеса, которую никто не видел, пьесой не является. Картина, не дошедшая до зрителей, не существует даже для самого художника. Потому что цель любого вида искусства (да и всего значимого в жизни) — в общении.

Дерево, упавшее в глухом лесу, никого не тронет.

Зрители не просто приходят в театр, они приносят с собой Созерцание, Восприятие и Ответную реакцию. Зрители, которые не желают быть вовлеченными в чувства и переживания произведения, похожи на любовников, которые бревном лежат в постели и ждут, когда их начнут ублажать.

Разница — такая же, как между несчастными женщинами, шатающимися по тропинкам Обещания Рая и великолепными дамами, плывущими под атласными парусами Дома Сладострастия. Разница между куртизанкой и шлюхой.

Одним словом, зрители, не желающие играть свою роль, некомпетентны. Ничто — ни представление, ни картина, ни книга, ни музыка не затронет их сердца. А критик всегда остается со зрителями.

Короткий дождь смыл чернила с листков, уродовавших стены домов. А на внутренней стенке шкафа в одной из комнат дворца появился новый портрет. Лало-Живописец вручил его принцу Кадакитису, не пожелав выставлять его на всеобщее обозрение, поскольку безжалостная и точная кисть Лало изобразила на нем Истинную Душу обнаженного толстяка, закованного в колодки в «Доме Плеток». Принц мог показать этот портрет императору во время очередного визита Терона в Санктуарий, и тот, кто был изображен на картине, об этом знал.

Маленькую собачонку настойчиво попросили не усердствовать с фокусами во время спектакля, поскольку она оттягивала внимание зрителей на себя.

А однажды вечером, когда актеры вошли в артистическую, во всех вазах оказались букеты черных роз.

Диана МАКГОУЭН

СБОР ВИНОГРАДА

По слухам, в Санктуарий вновь возрождалось былое благосостояние. Улеглась буря страха, бушевавшая со времен Чумных бунтов, поскольку враждующие группировки, раздиравшие город на части, перебили друг друга или разъехались в поисках новых военных рубежей и более выгодной в денежном вопросе работенки.

Улицы, казалось, постепенно стали мирными и спокойными, а дела, казалось, резко пошли в гору. Определяющее слово здесь — «казалось».

Тем не менее торговля заметно приблизилась к процветанию.

Бейсибские и ранканские завоеватели, казалось, отдали предпочтение дипломатии, позабыв о бесчинствах и усмирении с оружием в руках. Деятельность террористов, возглавляемых НФОС, которые могли бы возражать против мирного течения жизни, находилась в упадке. И если верить слухам, Зип — бывший лидер НФОС — сейчас следит за порядком на улицах Санктуария. Некоторые верили, другие недоверчиво качали головами. Хотя эти сведения и казались им в высшей степени подозрительными, но даже они не могли отрицать, что ночные набеги террористов прекратились и молодые мордовороты больше не пристают среди бела дня к торговцам, требуя «взнос за охрану».

— Санктуарий наконец стал настоящим Санктуарием, — соглашались торговцы. Они-то выжали все возможное из нового положения, крайне благоприятного для обогащения. Каменщики, разнорабочие и профессиональные строители, хлынувшие в город на постройку стен по постановлению Молина Факельщика, безмерно способствовали расширению городской торговли.

Разбогатевшие мастеровые принесли немалый доход местным купцам, и купля-продажа стала стержнем крепнущей экономики Санктуария. Самые практичные и дальновидные вкладывали деньги в развитие бизнеса, что в скором времени должно было с лихвой окупиться. Город, который совсем недавно назывался не иначе, как «выгребная яма империи», теперь стал местом, где жители раздробленного и уставшего от войн государства могли отдохнуть и восстановить мирную и безбедную жизнь.

Из Рэнке хлынул поток эмигрантов. Они выкладывали неплохие деньги караванщикам, чтобы пересечь пустыню и добраться до портового города, где правили принц Кадакитис и его бейсибская супруга Шупансея. У некоторых беженцев находились в городе ранканские родственники, готовые предоставить им кров и защиту. Другим, в том числе и Марьят, повезло меньше. От всей ее некогда многочисленной и могущественной семьи осталось только трое внуков, и она забрала их в Санктуарий, чтобы начать все сначала. И хотя ей не на что было надеяться, кроме собственных сил и толики удачливости, она смотрела в будущее с неиссякаемым оптимизмом.

Марьят остановила фургон на Базаре. Позади остановился другой фургон, которым правил Келдрик, ее старший внук. Келдрик и его сестра Дарсия тревожно огляделись, отметив, что никто не пытается напасть на фургоны. Хотя мальчику было всего лишь четырнадцать лет, а девочке двенадцать, после событий последних лет они повзрослели настолько, что смотрели на мир далеко не детскими глазами. И знали, что нельзя допустить, чтобы под фургонный тент проник чей-нибудь любопытный взгляд, поскольку в этих двух повозках хранилось будущее семьи Марьят.

Пока двое старших внучат подозрительно оглядывались, а младшенький спал в переднем фургоне, Марьят высматривала безопасный путь через площадь в сторону жилых районов Санктуария. Их небольшой караван представлял собой островок в бушующем людском море. Вокруг плескались пестрые юбки С'данзо. Купцы громко расхваливали свой товар, покупатели платили денежки и живо его разбирали. Стражники толкались в толпе, делая вид, что следят за порядком. Там и сям слышались жалобные вопли нищих. Монеты кочевали из одного кармана в другой с невероятной скоростью. Мычание, блеянье и рев животных, томящихся в клетках, сливались с воплями продавцов, покупателей и воров Базара.

Не в первый раз за последние месяцы Марьят почувствовала себя не в своей тарелке. Она пригладила свои пепельные волосы, которые быстро белели с того дня, как ее прошлая жизнь неожиданно и кроваво закончилась. Эта еще нестарая женщина никогда не красила волосы, как делали многие дамы ее круга. Она высоко несла седеющую голову с тем достоинством, которое приходит только с возрастом. Ее вера в удачу и добро чудесным образом помогла сохранить красоту лица и грациозности фигуры, несмотря на пережитые ужасы и страдания.

Марьят была высокой и статной женщиной за пятьдесят. Она держалась прямо и спокойно и сохранила хорошие манеры высокопоставленной леди, которой и была совсем недавно.

Первое впечатление от Санктуария было незабываемым: новые стены города сияли в лучах утреннего солнца. Теперь же ее снова начали одолевать сомнения. Как только перед ней раскинулся буйный и разношерстный Базар, сомнения накинулись на нее, точно маленькие демоны. Этот мир был чужд ранканской женщине высокого положения.