Страга Севера - Алексеев Сергей Трофимович. Страница 22

Надежда пригнала их машину – темно-серый «линкольн». Мамонт сел в кабину и минут десять разбирался в управлении, прежде чем запустил двигатель и включил свет. После «уазика» в этом агрегате казалось так много лишнего, но что делать, если у богатых свои привычки.

С первого же вечера пустынный дом ожил: как и полагается в состоятельной семье, жена не работала и занималась домашним хозяйством. Неизвестно, откуда она явилась и какие уроки исполняла прежде, ясно было, что создана она блюстительницей домашнего очага. По крайней мере ей нравилось быть женой.

Перед сном она заглянула к нему в кабинет, пожелала спокойной ночи и тем самым как бы сразу вернула его на землю. Мамонт действительно ощутил спокойствие и способность работать.

Институт кладоискателей потому и назывался институтом, что там отрабатывались научные версии, методики поисков и их теоретическое обоснование. Академический подход к любой проблеме подтолкнул Мамонта начать именно с этого, поскольку в его распоряжении не было ни готовых версий, ни мало-мальски основательных предположений. Пожалуй, он бы долго еще не испытывал особого интереса к «уроку», если бы вдруг не вспомнил странное исчезновение хазарского золота из могил со дна будущего Цимлянского водохранилища. И сразу почувствовал – горячо! Иван Сергеевич все-таки успел точно установить, что к Цимлянску причастен неистребимо вечный Интернационал. Если для него в ту пору не существовало «железного занавеса», то из нынешней, открытой всем ветрам России можно вытащить все, что угодно – от танковых колонн и меди до урана и красной ртути. Тем более Интернационал, перевитый и скрещенный с основой компартии, наверняка считает золотой запас России своим стратегическим запасом и теперь, когда пришло время, попросту изъял «причитающуюся» ему долю. Идея мировой революции не исчезла вместе с Троцким; ее не убьешь ледорубом, не отменишь указом либо реформой. Она сама способна реформировать какую угодно систему, в нужный момент перестроиться, обрести новую форму, сохраняя старое содержание. Как только компартия СССР перестала спонсировать Интернационал – а это случилось совсем недавно, – последний немедленно предъявил счет. И он был также немедленно оплачен золотой казной.

«То, что принадлежит России, должно принадлежать только ей. Либо никому».

Вот почему материальные и духовные «сокровища Вар-Вар» лежат мертвым капиталом. Они принадлежат будущему цивилизации! А значит, сегодня никому…

Мамонт набросил на плечи волчью шубу – в Москве тоже еще не дали отопления, и в доме было прохладно. Княжеский подарок Стратига оказался кстати…

Что же это такое – Интернационал? «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…» Голодные и рабы – это изгои. Интересно, кто написал слова? Определение очень точное… Да, похоже, Интернационал – это организация не изгоев: голодных можно накормить, рабов – освободить, и вопрос ликвидирован вместе с задачей самого Интернационала. Его нет, и он есть одновременно. И если он блестяще проделывает операции по изъятию золота из могил и хранилищ государственной казны, то эта организация очень серьезная, по структуре и незримой деятельности чем-то напоминающая существование хранителей «сокровищ Вар-Вар». Что это за сила, способная экспортировать революции, распоряжаться золотым запасом России?

«Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем…» Да, и к тому же с Интернационалом воспрянет род людской! Это что, еще одна цивилизация будущего? Одна, общемировая, в которой смешаются все стороны света? Еще одно вавилонское столпотворение? Что станет, если практичный Запад слить с лукавым и созерцательным Востоком? Все равно что скрестить ужа и ежа…

В любом случае, в каком бы виде ни существовал Интернационал, за ним стоят люди, причем конкретные личности. А человек – это ключ даже к самой сложной задаче. Не явился бы Авега – не открылся бы мир гоев…

Надо искать сейчас не золото, а людей, принадлежащих к Интернационалу. На лбу у них не написано, однако точно можно сказать, что они не голодные и не рабы. Они – сильные мира сего, может быть, пока не владеющие им, но влияющие на его развитие. На лбу не написано, и все-таки должны быть какие-то предметы, знаки, приметы. Авега нес с собой в котомке хлеб и соль – символы земли и солнца. Что эти носят в своих котомках? Прокламации и воззвания? Или деньги на закупку оружия для революции?

Доха с «княжеского» плеча грела хорошо, порой даже становилось жарковато… Кто финансировал революцию в России? И Февральскую, и Октябрьскую? Кто оплачивал эмиграцию, полчища профессиональных революционеров, выпуск газет, опломбированный вагон? Конкретные банки, принадлежащие Интернационалу? Или деньги поступали от таких, как Савва Морозов, оплативших собственную гибель?

Странно, что об этом ничего не известно в нынешней реформированной демократической России. Должен бы сработать инстинкт самозащиты, должна включиться иммунная система, уничтожающая революционный вирус в обновленной крови. Да и здравая логика подсказывает необходимость развенчать Интернационал как основной носитель тяжкой болезни. В конечном итоге революции делают не люди, а идеи и деньги, отпущенные на их реализацию. Да, видимо, наложено табу. Тайну вклада гарантируем…

На отдельном листке Мамонт написал одно слово – «Интернационал»: это была первая версия. Он спустился вниз, осторожно пробрался на кухню и поставил чайник на конфорку. Теперь следовало забыть все, что относилось к первой версии, и заново осмыслить ситуацию, оперируя иными исходными данными. Внимание притягивало одно обстоятельство, которому не находилось более или менее серьезного объяснения. Еще тогда, после августа девяносто первого года, его поразило, с какой стремительностью и легкостью рухнул и обратился в прах железобетонный колосс – компартия, давно и прочно сросшаяся со всеми видами власти и государственным аппаратом. А следом за ним, с такой же тотальной неизбежностью, развалился и раскатился в разные стороны СССР. Оказавшиеся у власти в России бывшие партийные деятели, а с ними официальная пресса уверяли народ, что колосс этот был на глиняных ногах, что все давно прогнило, сопрело, превратилось в труху и неизвестно за счет чего держалось. Однако параллельно, то ли по недомыслию, то ли по недосмотру, обрушился шквал исповедальных откровений потерпевших от коммунистического режима, которые утверждали обратное: компартия, слитая с ее карательным органом КГБ, – стальная безжалостная машина, способная растереть в порошок всякого инакомыслящего. Этот бульдозер не знает ни страха, ни смущения или стыда за свои действия, движется направленно, целеустремленно и неотвратимо. А спаявшись с государственным аппаратом, компартия была рукой дающей и отнимающей, гладила по шерстке и против, хлопала по плечу и давала пощечину.

Можно было понять новых идеологов и журналистов: они обеспечивали закономерность и причины смены режимов, разъясняя, умиротворяли «народные массы», «голодных и рабов». Можно было объяснить крайность суждений пострадавших – чтобы герою стать героем, следует возвеличить противника, показать его мощь и жестокость. Но если даже все разделить на «шестнадцать», явственно усматривался «командирский приказ». Не нашлось ни одного члена Политбюро, ни одного секретаря обкома, кто бы возмутился происшедшим, вышел на площадь, крикнул, призвал, напротив, большинство дружно начали жечь свои партбилеты. Привыкшие к приказам, они не умели даже лукавить. И лишь рядовые, брошенные командирами на произвол судьбы и находясь в полном неведении, буянили и орали на площадях.

В восемьдесят девятом году была полностью заменена контрольно-ревизионная служба Третьего спецотдела, и тогда же человек по прозвищу Птицелов оказался на пенсии и под чужой фамилией, после чего Стратиг потерял контроль над состоянием золотого запаса. По всей вероятности, именно в этот год часть государственной казны была изъята из хранилищ. Сделать это могла только высшая партийная элита, одновременно являющаяся высшими государственными чиновниками. Командиры пониже рангом получали не золотом, но валютой и родными миллионами рублей, которые в спешном порядке вкладывались в банки либо в свое дело.