Глаза ворона - Русуберг Татьяна. Страница 28

«Я — убийца. Вот каково мое предназначение. Убийца волшебников, чья магия беспомощна против меня. И я — целиком во власти Мастера Ара. Если Мастер прикажет убить… — на мгновение он обрадовался, что Юлия Доротея была в Анклаве, далеко от Замка. — Что, если бы Мастер приказал „поразвлечься“ с ней?» Кай не задумывался о том, почему хозяину понадобилось создать его именно таким; зачем волшебнику понадобился слуга, призванный уничтожать ему подобных. Какова бы ни была причина (если властелину Замка вообще требовалась причина), она не могла оправдать то, что Ар сотворил с ним.

Солнечные лучи пронзали голову, как раскаленные клинки, заставляя глаза истекать слезами. Безжалостный свет проникал в самые дальние уголки сознания, туда, где годами хранилось все самое дорогое: детские мечты, сны, немногие счастливые воспоминания… Этот свет вдруг показал всю их убогость и ложь. «Родители… У меня никогда не было ни родителей, ни братьев, ни сестер! Никогда не было другого дома, кроме Замка. Я никогда не был человеком и никогда не смогу им стать. Я — урод, чудовищное творение магии, преступление против природы и преступник! Юлия Доротея назвала меня слепым ангелом… О, я действительно был слеп! Но я никогда не был ангелом. Я — демон, и теперь она, наверное, поняла это и прокляла меня…»

Какой-то шум внизу, во дворе Замка, привлек внимание узника. Сначала, ослепленный солнцем, он видел только разбегающиеся разноцветные круги. Наконец, зрение немного восстановилось. Кай разглядел кучку гоблинов, устроивших явно рассчитанное на него маленькое представление. Они гоготали, делали непристойные жесты и орали что-то, чего прикованный на башне расслышать не мог, а прислушиваться не желал. Очевидно заметив, что объект насмешек смотрит в их сторону, гоблины радостно удвоили свои усилия. Один из них, которого Кай, несмотря на расстояние, определил как Буллебёлле, повернулся к нему кормой, спустил потертые штаны и начал с энтузиазмом вертеть своим волосатым задом, издавая неприличные звуки.

Узник отвел взгляд. Ему, по большому счету, было все равно. Все внутри него лежало в руинах. Все, казавшееся надежным, крепким и правильным, то, на чем он основывал свою жизнь, в чем искал опору в минуты отчаяния, — все было смыто одной огромной волной, как замок, построенный на песке…

«Как я мог так обманывать себя? Видно, я все-таки волшебник, не хуже Мастера Ара. Я сам, а не Мастер создал для себя сказочную иллюзию и уверовал в ее реальность. А ведь правда… Она всегда была на поверхности, только я не хотел ее видеть. Предназначение давно уже говорило во мне. Нерасторопный слуга, неловкий работник, не слишком радивый книгочей… Ведь я совершенно меняюсь, стоит мне взять в руки лук или меч. Боевое искусство и „швердвэрк“ — вот дело, которому я отдаюсь со всей душой. И то, что я в одиночку одолел горного тролля, — не случайность. Я делаю успехи. Ведь для этого я и создан…»

Кай смотрел на блистающую морскую гладь, начинавшуюся за башнями Замка и уходящую в бесконечность белесого от жара неба. Был полный штиль, воздух почти не двигался, и его начинали одолевать насекомые. Мухи и слепни роились над обездвиженным телом, пользуясь беспомощностью жертвы. Они беззастенчиво ползали повсюду, норовя залезть даже в глаза и уши, и жалили, взлетая лишь на мгновение, когда узник в остервенении мотал головой. К вечеру их сменили комары, но Каю было уже все равно. У него едва хватало сил, чтобы повернуть голову.

Ночь принесла с собой долгожданную прохладу, но облегчение длилось недолго. Близость Холодных Песков давала о себе знать. Ночи над Замком даже в летнюю жару выдавались холодные. Вот и теперь температура стремительно падала. Выпала роса, увлажнившая измученное тело и камни башни, на которой оно было распято. Кай жадно слизывал ее языком отовсюду, докуда мог достать. Он даже пытался дотянуться до стены за своей спиной, но только до боли вывернул шею. Вскоре стало так холодно, что его начала бить дрожь: сначала легкая, а потом крупнее. Она сотрясала все его худое тело так, что ржавые цепи жалобно звенели. Потом он перестал чувствовать руки и ноги; сознание, ненадолго освеженное ночным холодом, стало мутиться.

Сперва Кай испугался и хотел было что-нибудь предпринять, но потом сообразил, что так, наверное, приходит смерть, и с облегчением отдался этой дрожи, надеясь, что ему недолго осталось терпеть. Огромная луна, висевшая низко, как круглое зеркало, напротив его лица, разбилась и упала в море, после чего все померкло…

Мастер Такхейвекх склонился над Каем. Прежде белоснежная борода старика слиплась кровавыми сосульками, единственный глаз горел безумным торжеством. На месте второго была червивая рана, из которой торчала стерла. «Нет, урод, ты так легко не умрешшшь!» — просипел старик распоротым горлом и что есть силы огрел своего убийцу посохом… Кай рывком пришел в себя, судорожно втянув воздух в легкие… и понял, что он еще жив. Над морем вставал рассвет. Небо было нежно-розовое, как перламутр в изгибе раковины-пелариуса. Единственное, чего желал узник, была смерть, но его собственная плоть предала его.

Он вспомнил слова Мастера Ара: «На этом все заживает за одну ночь». И верно, так было всегда, сколько Кай себя помнил. Какие бы раны и увечья ему ни наносили, каких бы шишек он ни насажал себе сам по щенячьему любопытству и неосторожности, за ночь синяки и ссадины исчезали без следа, раны закрывались, переломы срастались, шрамы рассасывались — все, кроме оставленных самим Мастером.

Поначалу живучесть человеческого отродья удивляла обитателей Замка, за исключением, конечно, самого хозяина — ведь это он создал мальчишку таким. Но потом все к этому привыкли, в том числе и сам мальчишка. Вот и теперь черный дар Мастера не давал ему умереть. Хотя тело Кая и ослабело, рубцы выглядели уже гораздо лучше, и даже опухоль от бесчисленных укусов насекомых спала настолько, что он смог разлепить веки. Скоро безжалостное солнце снова поднимется над горизонтом, и ему предстоит еще один день мучений…

Но пока бриллианты утренней росы еще были рассыпаны повсюду, и кожа распятого пила всеми порами драгоценную влагу. Он потянулся за ней сухими губами и… остановился. «Нет, это только продлит пытку. Если что и сможет прикончить меня, так это жажда. Насколько я знаю, ни одно живое существо не может прожить без воды, даже пустынные гады. Сколько бы жизненных сил ни было в моем созданном магией теле, без воды они иссякнут. А у меня хватит воли не пить… Не лизать, не впитывать каждой клеткой эту чудесную, прохладную влагу…»

Кай то терял сознание, то приходил в себя и глядел бессмысленным взглядом на всегда одни и те же солнце, небо, море и бурые крыши… Он снова впадал в беспамятство и бредил, и грезил о чем-то, чего не могло удержать в памяти тускнеющее сознание, и вновь просыпался… Он потерял счет времени, да и неважно уже было, сколько дней, лет, веков он висел на башне над Замком, сколько раз его обжигал зной и колотил холод…

Теперь сознание его было короткими вспышками во тьме. Когда Кай возвращался в мир, он уже не мог поднять свесившуюся на грудь голову, и единственное, что попадало в поле его зрения, — край каменной площадки у ног и размытое алое пятно за ней. Когда ему удавалось сфокусировать зрение, он узнавал в пятне одинокий куст дикой розы-хюбен. Каким-то чудом она зацепилась корнями за крошечный выступ на стене башни и теперь цвела в самом неподходящем для нее месте. Ни дождевым струям, ни суровым ветрам, ни холоду пустыни не удалось выжить цветок отсюда. И Каю почему-то нравилось смотреть на него, и приносила утешение мысль, что именно роза будет последним, что он увидит перед смертью…

Снова настала ночь с ее убийственным холодом, но это уже не тревожило Кая. Ему было хорошо. Он находился под поверхностью моря, в прохладной глубине, и опускался все ниже, ниже. Солнечные лучи пробивали толщу воды. Но здесь они не обжигали, а просто стояли в ней, как золотые колонны затонувшего храма, от которого ныряльщик уходил все дальше, дальше…