Завороженные - Бушков Александр Александрович. Страница 8

Его лицо было воодушевленным, но отчего-то и неприкрыто грустным. Поручик молчал, в голове у него всплывали фразы из читанного недавно военного журнала: «Воинский дух означает совокупность всех воинских качеств, присущих истинному воину: мужество и храбрость до забвения опасности, воинственность, благородство (рыцарство), дисциплину (подчиненность, исполнительность, сознание своего долга перед престолом и отечеством), самоотверженность (самопожертвование), веру в свои силы, в начальников и в свою военную среду (корпорацию), почин, самодеятельность, находчивость и решимость, бодрость, выносливость (труда, лишений и страданий)».

До сих пор он позволял себе думать, что все же обладает всеми перечисленными качествами. Теперь, кажется, настала пора проверить это на деле…

Он так и не успел ничего сказать – генерал взглянул на часы, самые обычные часы, поднялся, и вслед за ним вскочили остальные.

– Пойдемте, – сказал Зимин, направляясь за шинелью к вешалке. – Соловья баснями не кормят…

Военный врач Яков Сергеевич остался в здании. Они втроем направились по одной из нешироких улочек самой диковинной на свете воинской части. Немногочисленные встречные, все до единого в мундирах, отдавали честь. Высокая дымящаяся труба, впервые увиденная еще с той стороны монументального забора, становилась все ближе, все выше…

Свернув направо, за угол, они оказались перед столь же внушительной кирпичной стеной, отделенной от строений широким пустым пространством. На всем ее протяжении, по обе стороны от запертых высоких ворот, протянулись невысокие странные капониры – совершенно гладкие, уныло-серого цвета, с узкими бойницами. Судя по их глубине, стены капониров толщиной локтя в два.

Сразу две полосатые будки по обе стороны ворот. Часовые, вооруженные теми же странными ружьями. Генерал вошел в калитку первым, следом за ним Стахеев и последним поручик, испытывавший нечто среднее меж нешуточным возбуждением и робостью.

Здание гауптвахты слева, четверо вооруженных солдат на платформе. Пятый, унтер, двинулся навстречу, отдал честь. Генерал достал овальную металлическую пластинку на длинной бронзовой цепочке, показал унтеру, то же самое сделал и Стахеев. На оборотной стороне, как подметил поручик, отчеканен двуглавый российский орел, сверху и снизу окаймленный длинными надписями.

Унтер кивнул, сделал еще шаг вперед, уставился на поручика так, словно готов был в любой момент выхватить из кобуры казенный револьвер и всадить пулю в лоб. У поручика зародилось подозрение, что усатый старослужащий и в самом деле готов именно к такому повороту событий…

– Господин поручик?.. – вопросил унтер.

– Особое распоряжение, – сказал Зимин, подавая ему небольшой листок бумаги.

Унтера эта бумага удовлетворила полностью. Он зашел в будку и, как разглядел поручик, принялся что-то писать в огромной амбарной книге – каким-то странным карандашом, отливавшим металлическим блеском. Поручик украдкой озирался вокруг. Меж воротами и ближайшими зданиями опять-таки оставалось широкое пустое пространство, и возле зданий протянулись шеренгой такие же капониры с бойницами.

– Строгости, конечно, – сказал генерал, ободряюще ему улыбаясь. – Но нельзя иначе…

Справа – несколько зданий того же казарменного вида. Слева – огромное строение без окон, размерами вполне подходившее для кавалерийского манежа. К нему троица и направилась, когда вернувшийся унтер молча отдал честь и отступил в сторону.

Строгости – это еще мягко сказано… В вестибюле, мало чем отличавшемся от других присутственных мест, их ждали еще двое солдат с ружьями и подтянутый поручик, тут же направившийся к генералу строевым шагом. Он бросил руку к козырьку и четко отрапортовал:

– Господин генерал, разрешите доложить! Восемь карет в путешествии, три в простое, на одной продолжаются профилактические работы. Прибытие группы капитана Митрясова ожидается в расчетное время, противоречащих этому сообщений не поступало. За время моего дежурства никаких происшествий не случилось.

– Вольно, – кивнул генерал и направился вправо, к широкой лестнице с солидными перилами.

Самая обычная лестница, самый обычный коридор казенного вида, двери по обе стороны, начищенные бронзовые номера на них. Они поднялись на пару этажей (судя по высоте лестницы), свернули налево. Еще коридор, лестничный марш, ведущий вниз, новый коридор, тишина и безлюдье, словно в огромном здании, кроме них, не было ни единого человека – но поручик каким-то непонятным чувством ощущал, что людей здесь много и за высокими дверями идет непрестанная работа…

Обилие часовых поражало: на каждом лестничном марше, у каждого поворота в нишах коридоров стояли неподвижные фигуры с оружием наперевес, при виде генерала они оставались безмолвными и застывшими, как статуи, разве что каждый чуточку вздергивал вверх подбородок – что, должно быть, здесь заменяло отдание чести. Еще один вестибюль. Трое молодых поручиков с ружьями, дружное щелканье каблуками.

Генерал остановился перед самой обыкновенной высокой дверью, двустворчатой, с резными филенками, в отличие от всех прочих, без номера и какой бы то ни было таблички. Усмехнулся:

– Ну что же, Аркадий Петрович, извольте пожаловать в святая святых…

Один из поручиков привычно и ловко распахнул дверь. Короткий коридор, поворачивающий вправо, – и очередной часовой. У поручика в душе царило самое невероятное смешение чувств: воодушевление, любопытство, удивление и даже непонятный страх…

Когда свернули направо, он невольно остановился, отстав от идущих размеренным шагом спутников…

– Смелее, смелее, – обернулся генерал. – Никаких ужасов здесь нет… Ужасов, конечно, не имелось, но зрелище предстало поразительное…

Они оказались на неширокой галерее с балюстрадой. Галерея эта идеальным прямоугольником замыкала огромный зал, ярко освещенный многочисленными электрическими лампами, – проходя над ним на высоте в три-четыре человеческих роста. С четырех сторон выступали некие павильоны, сплошь из стекла в металлических рамах; и в ярком свете, с непривычки резавшем глаза, без труда удалось рассмотреть, что во всех располагаются странные механизмы, устроенные в виде столов и вертикальных панелей, покрытые непонятными ручками самого разнообразного вида, циферблатами, светящимися окошечками. Множество людей в военной форме сидели за этими столами и стояли у панелей, что-то там поворачивая, нажимая, крутя, трогая. Их действия представлялись загадочными шаманскими ритуалами, но с первого взгляда видно, что действуют они слаженно и каждый, как выразился бы генералиссимус Суворов, знает свой маневр.

А посередине зала…

А посередине зала в два ряда вытянулось полдюжины больших, не менее четырех-пяти саженей в диаметре кругообразных возвышений. Они были покрыты концентрическими рядами прямоугольников, призм и полусфер, словно бы изготовленных из разноцветного толстого стекла, ярко блестевших, быть может, бронзовых выпуклых завитушек, спиралей, то ли странных вензелей, то ли неких иероглифов. Посередине каждого возвышения – металлический диск того же цвета начищенной бронзы. И в каждом, словно исполинские бутоны неизвестных цветов, располагались черные шары со срезанным основанием, окруженные подставками в виде металлических перилец, перевернутых вверх дном. Поручик зачем-то машинально их сосчитал: четыре огромных, размером прямо-таки с небольшую комнатку, снабженных этакими иллюминаторами в массивных бронзовых рамах (легко догадаться, что этот контур на каждой из них обрисовывает дверь с массивной круглой ручкой), шесть без иллюминаторов, хотя и с дверцами, совсем маленькие, такого размера, что внутри едва поместится кошка (а вот внутри больших, сразу видно, могут разместиться и несколько человек). Два возвышения оказались пусты. К одному из больших шаров перекинуты четыре металлические лесенки с площадками, и на всех стоят люди в форме, занятые какой-то непонятной работой. Распахнулась выгнутая наружу дверь, двое вошли внутрь, там вспыхнул электрический свет, можно рассмотреть прилаженную вдоль внутренней поверхности шара металлическую скамеечку, железные ящики, покрытые теми же странными ручками…