Изгнание - Лампитт Дина. Страница 131

Первые дни нового 1655 года был увековечены в памяти будущих поколений кровавыми расправами, учиненными парламентариями над своими противниками. Первым был казнен архиепископ Лод, казнь которого была бы молчаливой и достойной, если бы не вмешательство чванливого ирландца, у которого даже было имя, подходящее к этому случаю (так поняла Николь из одного из последних писем Джоселина) – Джон Глотуорси. Этот ничтожный господин взбежал на эшафот и постарался заставить архиепископа признаться в том, что он будет после смерти гореть в аду. Но, несмотря на все его кривляния, Лод только ответил:

– Я всегда чтил протестантскую религию, которая существует в Англии испокон веков, поэтому сейчас я здесь, чтобы умереть за эту религию, – с этими словами он положил голову на плаху, чем избавил себя от дальнейших притязаний сэра Джона.

Через несколько дней римский католик, Генри Морск, который проповедовал в Лондоне и помогал беднякам и калекам, тоже принял жестокую смерть за свои убеждения. Его связали и повесили, он умер в страшных мучениях, а его нагое тело еще долго оставалось на виселице в назидание другим. Ему вырезали сердце, выпотрошили внутренности, а затем четвертовали. Огромная толпа, наблюдавшая за издевательствами над телом человека, который всегда учил их верить в Бога, хранила гробовое молчание. Глава города соизволил извиниться перед послами Франции и Испании, которые стали свидетелями этой ужасной расправы:

– Милорды, – сказал он, – я очень сожалею, что вам пришлось увидеть этот спектакль, но для нашего ничтожного народа просто необходимо, чтобы иногда устраивались подобные представления.

Николь, читая эти строки, вспоминала религиозных фанатиков Боснии и думала о том, что в этом мире ничего не меняется.

Эта морозная и кровавая зима, которая началась так жестоко, казалась бесконечной, но все-таки весна пришла в долину Дарта, и дикие фиалки и нарциссы, источая сладкий аромат, зацвели по берегам реки. Сидя перед весело журчащим фонтаном, Николь читала и перечитывала письмо от Джоселина:

«Моя дорогая, любимая Николь, как должно быть тебе странно носить под сердцем ребенка от человека, который, по твоим понятиям, живет в таком далеком от твоего столетии. Твоя удивительная история заставила меня пересмотреть все понятия о времени. Неужели возможно такое, что где-то существуют первобытные люди, которые ревут в своих пещерах? Чем больше я об этом думаю, тем меньше в это верю. Но есть одна вещь, в которую я верю безоговорочно. Может быть, моя любовь к тебе и прошла через несколько столетий, но она ничуть от этого не ослабла, а стала настолько сильной, что это единственное, что поддерживает меня. Я изо всех сил молюсь за твое здоровье и за то, чтобы твоя беременность протекала благополучно и безболезненно. Уверяю тебя, я бы отдал полжизни за то, чтобы в нужный момент оказаться рядом с тобой».

Николь улыбнулась и вытерла слезы, которые потекли у нее из глаз подобно апрельским ручьям, потом продолжала читать:

«У меня для тебя масса новостей. Король отослал принца Уэльского из Оксфорда в Бристоль, чтобы он там сформировал себе войско. Сам его величество останется пока здесь до середины марта, он уже начал перестраивать свою армию, в этом ему помогают Эдвард Хайд и Джон Колпепнер. Ходят слухи, что принц уже давно не девственник, и, глядя в его сияющие глаза, я готов поверить этому. А между тем, наши враги прислали в Оксфорд мирную делегацию, за которой с большим вниманием присматривают принц Руперт и принц Морис. Но боюсь, что из этих переговоров ничего не выйдет.

Столичные службы докладывают, что парламентарии в Лондоне недавно приняли «Билль о самоотречении». Согласно ему, находящиеся в армии члены Парламента должны отказаться от своих командных постов. Граф Эссекс и граф Манчестер сделали это без особого сожаления. Однако наш дружок Кромвель сильно возражал, хотя, и это ни для кого не секрет, ему тут же присвоили другое звание, он теперь – генерал-лейтенант кавалерии Ферфакса. Такой компромисс доказывает всю несостоятельность этого «Билля». Все говорят о том, что положение Кромвеля в Вестминстере довольно странное. И это при том, что Георг Горинг со своей армией заманивает его и сэра Уильяма Уоллера все дальше на запад».

В конце Джоселин добавил постскриптум: «Парламентарии под командованием Ферфакса формируют армию нового образца. Здесь, в Оксфорде, мы называем ее «Армией нового подлеца».

Николь выронила письмо и молча сидела, слушая звуки весело бегущей воды. На какое-то мгновение война показалась ей чем-то далеким и нереальным, атмосфера в саду Кингсвер Холл была спокойной и умиротворяющей. Но она прекрасно понимала, что это всего лишь иллюзия. Она чувствовала, как в доме нарастает напряжение, появившееся почти одновременно с ее приездом. С того происшествия в лаборатории атмосфера в доме изменилась, это было едва заметно, но теперь Николь уже точно это ощущала.

Мирод, хотя это никак не отражалось на ее внешности и поведении, продолжала играть роль озабоченной хозяйки, хлопотала по хозяйству, была весьма приветлива с Николь и каждый день справлялась о ее здоровье. Но она явно избегала встречаться с ней с глазу на глаз, и между ними больше ни происходило тех доверительных бесед, которые уже было начали сближать Николь с золовкой.

– Похоже, она меня избегает, – пожаловалась Николь Эммет. – Это, наверное, потому, что она боится правды?

– Да, скорее всего, это именно так. Ведь это она воспитывала эту сучку Сабину, и теперь ей стыдно из-за нее людям в глаза смотреть.

– Бедняжка Мирод, – произнесла Николь, ей действительно было жаль ее.

Смутную угрозу внушало ей и поведение Карадока, хотя оно и отличалось от поведения Мирод. Он просто подавлял ее своим присутствием. Не обращая внимания на то, видят его или нет, он теперь, как тень, повсюду следовал за Николь, давая ей тем самым понять, что он всерьез принимает угрозу, нависшую над ней. Это ужасно ее раздражало: знать, если даже она не могла его видеть, что он где-то рядом и безмолвно наблюдает за ней.