Трилогия о королевском убийце - Хобб Робин. Страница 47

— Но в любом случае, — устало говорил мне Чейд. — не имеет значения, что они решат. Это ослабляет их преданность королю. Заплатят они дань или нет, пираты могут смеяться над нами за своим кровавым пиром. Потому что, решая, что делать, наши горожане говорят не «если мы будем "перекованы"», а «когда мы будем "перекованы"». И таким образом, они уже сломлены духом, если не телом. Они смотрят на родных — мать на ребенка, мужчина на родителей — и готовятся отдать их или на смерть, или на «перековку». И королевство рушится, потому что каждый город должен принимать решение за себя и, таким образом, отделяется от целого. Мы разобьемся на тысячу маленьких местечек, каждое из которых будет встречать нападение в одиночку и заботиться только о себе. Если Шрюд и Верити не начнут действовать быстро, от королевства скоро останутся только название и воспоминания бывших правителей.

— Но что они могут сделать? — спросил я. — Какой бы эдикт ни вышел, он будет неправильным.

Я взял каминные щипцы и подпихнул в огонь тигель, за которым следил.

— Иногда лучше сказать что-то неправильно, чем промолчать, — проворчал Чейд. — Посмотри, мальчик. Если ты, простой парень, можешь понять, что оба решения неправильны, значит, то же самое может сделать весь народ. Сейчас все выглядит так, словно каждый город должен сам зализывать собственные раны. Эдикт хотя бы помешал этому. А кроме эдикта Шрюд и Верити должны принять и другие меры. — Он наклонился, чтобы посмотреть на бурлящую жидкость. — Больше жара, — сказал он.

Я взялся за маленькие мехи.

— И какие же?

— Организовать ответные набеги на островитян. Обеспечить необходимое количество кораблей и снаряжения для встречного удара. Запретить соблазнять пиратов выпасом стад на прибрежных пастбищах. Снабдить города оружием, раз мы не можем предоставить каждому селению войска для защиты. Во имя плуга Эды, в конце концов, раздать людям шарики семян карриса и белладонну, чтобы они могли носить их в сумках у пояса и лишать себя жизни, если попадут в плен к пиратам. Все, что угодно, мальчик, любое деяние короля в нынешней ситуации будет лучше этой проклятой нерешительности.

Я сидел, уставившись на Чейда. Никогда еще на моей памяти он не говорил с таким жаром и никогда так открыто не критиковал Шрюда. Это потрясло меня. Я затаил дыхание, надеясь, что мой наставник скажет что-нибудь еще, но почти боясь того, что мог услышать. Чейд, казалось, не замечал моего взгляда.

— Подпихни тигель еще немного дальше в огонь. Но будь осторожен. Если это варево взорвется, у короля Шрюда могут оказаться два рябых подданных вместо одного. — Он посмотрел на меня. — Да, вот так я и был отмечен. Но это с тем же успехом могла быть и оспа, судя по тому, как меня недавно слушал Шрюд. «Дурные предзнаменования, предостережения и осторожность, — сказал он мне. — Но я думаю, что ты хочешь, чтобы мальчик учился обращению с Силой просто потому, что тебя этому не учили. Это дурные амбиции, Чейд. Выкинь их из головы». Это дух королевы говорит языком короля.

От горечи в голосе Чейда я окаменел.

— Чивэл, вот в ком мы сейчас нуждаемся, — продолжал он через некоторое время. — Шрюд самоустранился, а Верити хороший солдат, но слишком внимательно прислушивается к отцу. Верити воспитывали вторым, не первым. Он безынициативен. Нам нужен Чивэл. Он поехал бы в эти города, поговорил бы с людьми, которые потеряли родных. Пропади все пропадом, да он бы и с «перекованными» поговорил…

— Ты думаешь, это что-нибудь бы дало? — спросил я тихо.

Я едва смел пошевелиться, понимая, что Чейд разговаривает скорее сам с собой, чем со мной.

— Это не спасло бы нас, нет. Но люди почувствовали бы, что их правитель с ними. Иногда это все, что нужно, мальчик. А Верити только заставляет маршировать игрушечных солдатиков и без конца обдумывает стратегию. Шрюд же думает не о народе, а только о том, как бы обеспечить безопасность Регала и тем не менее подготовить его к власти на случай, если Верити позволит себя убить.

— Регала? — изумленно выпалил я. — Регала с его нарядами и вечным петушиным позированием? — Он всегда ходил по пятам за Шрюдом, но я никогда не думал о нем как о настоящем принце. Услышать его имя в такой связи было для меня потрясением.

— Он стал любимчиком отца, — прорычал Чейд. — С тех пор как умерла королева, Шрюд ничего не делал, только еще больше портил его. Он пытается купить сердце мальчишки подарками теперь, когда его матери нет рядом и некому требовать его верности. И Регал пользуется этим вовсю. Он говорит только то, что нравится старику. А Шрюд чересчур ослабил поводья. Он позволяет ему болтаться без дела, тратить деньги на бессмысленные поездки в Фарроу и Тилт, где люди его матери вбивают ему в голову идеи о его значительности. Мальчишку следовало бы держать дома и заставлять давать хоть какой-то отчет о том, как он тратит время. И деньги короля. Того, что он тратит на ерунду, хватило бы, чтобы оснастить боевой корабль. — И потом, с внезапным раздражением: — Слишком горячо. Ты упустишь. Вынимай быстро.

Но он опоздал, потому что тигель треснул, словно ломающийся лед, и его содержимое выплеснулось едким дымом. После этого с уроками и разговорами было покончено.

Наставник не скоро снова позвал меня. Другие мои уроки шли своим ходом, но мне не хватало Чейда. Шли недели, а он все не звал меня. Я знал, что дело не в его недовольстве мною — у него просто было дел невпроворот. Однажды, в свободную минутку, я толкнулся в его сознание и почувствовал только скрытность и дисгармонию. И — сильный удар по затылку, когда Баррич поймал меня на этом.

— Прекрати, — прошипел он, не обращая внимания на мою привычную маску оскорбленной невинности.

Он оглядел стойло, которое я чистил, как будто ожидал, что найдет прячущихся собаку или кошку.

— Тут ничего нет! — воскликнул он.

— Только навоз и солома, — согласился я, потирая затылок.

— Тогда что же ты делал?

— Мечтал, — пробормотал я. — Только и всего.

— Тебе не удастся обмануть меня, Фитц, — зарычал он. — Я не допущу этого, по крайней мере в моей конюшне. Ты не будешь извращать таким образом моих животных. И позорить кровь Чивэла. Заруби себе на носу.

Я сжал зубы, опустил глаза и продолжал работать. Через некоторое время Баррич вздохнул и отошел. Я работал, а про себя кипел от ярости и решил, что он больше никогда не застанет меня врасплох.

Остаток лета был таким водоворотом событий, что мне трудно вспомнить их очередность. Однажды вечером сам воздух, казалось, изменился. Когда я вышел в город, там все говорили об укреплениях и подготовке к набегу. Всего два города были «перекованы» этим летом, но казалось, что их были сотни, потому что истории об этом повторялись и передавались из уст в уста.

— Начинает казаться, что людям больше и поговорить не о чем, — сетовала Молли.

Мы шли по берегу при свете летнего солнца, клонившегося к закату. Морской ветер был глотком приятной прохлады после душного дня. Баррича вызвали в Родники выяснить, почему там у всего стада появились огромные язвы на шкуре. Для меня это означало отмену утренних уроков и много лишней работы с собаками и лошадьми в его отсутствие, тем более что Коб уехал на озеро Тур присматривать за животными во время летней охоты.

Но зато по вечерам за мной меньше следили, и мне чаще удавалось наведаться в город.

Вечерние прогулки с Молли участились. Ее отец слабел не по дням, а по часам, ему было не до выпивки, и он каждый вечер рано и крепко засыпал. Молли заворачивала нам кусок сыра и колбасы или буханку хлеба и связку копченой рыбы, мы прихватывали корзинку и бутылку дешевого вина и шли по пляжу к волнорезам. Там мы сидели на камнях, отдававших нам последнее тепло дня, и Молли рассказывала мне о своей дневной работе или делилась последними сплетнями, а я слушал. Иногда, когда мы шли рядом, наши локти соприкасались.

— Сара, дочь мясника, говорила мне, что она ждет не дождется зимы, потому что ветер и лед хоть ненадолго заставят красные корабли вернуться на острова и дадут нам немного отдохнуть от страха, вот что она сказала. Но тут встревает Келти и говорит, что, может, мы и сможем перестать бояться новых налетов, но все равно придется дрожать перед «перекованными», которые разгуливают по всей стране. Ходят слухи, что теперь, когда в Кузнице больше нечего красть, многие из них ушли оттуда и бродят по дорогам, как бандиты, и грабят путешественников.