Илья Муромец. - Кошкин Иван Всеволодович. Страница 6

Илья присвистнул:

— Такую ораву долго на одном месте не продержишь...

— То-то и оно. И куда, как ты думаешь, он ее двинет?

— Может, на Царьград? — неуверенно спросил Илья.

— Может, и на Царьград. Только если он ее на ромеев поведет, Владимир так и так ему в спину ударит, не зря на императорской сестре женат. На Сурож ему тоже идти не с руки. Нет, по всему видно, первым делом он на Русь побежит.

— А у нас Поросье открыто...

— Ага. Я вот что думаю. Не сегодня-завтра Владимир тебя из поруба выпустит. Без богатырей и войска Киеву — труба архангельская. А войско и богатыри — это ты. Хоть ты и пьяница и буян...

— Вот спасибо, родимый...

— Нечего рожу воротить, или не прав я? Да не в том дело. Ты сейчас его единственная надежа, так что в порубе тебе больше не сидеть.

— Еще пойду ли я на свет божий.

Бурко только рот открыл, не зная, что ответить. Илья же, зло прищурившись, продолжал:

— Пусть буян, пусть пьяница. От моего буянства никто убит не был!

— Так то потому, что разбегались все!

— Пусть так, зато я за ними не гнался. Пусть пьяница, да только, видит бог, и ты сам помнишь, бывало, у нас сутками маковой росинки во рту не было. Я ли за него на Рубеже не стоял? Я ли ему языки неверные не покорял? За данью не ездил? Через совесть свою не переступал?

Илья уже ревел так, что каменные стены дрожали.

— Ну, сбил я пару маковок, сказал два-три слова охальных! Что с того! Позвал бы меня пред очи, я бы ему повинился! Так он Добрыню послал меня привести! Он, дурак, думал, что Добрыня меня удержит, когда в погреба кидать будут. А на Никитиче на самом лица не было, когда князюшка волю свою высокую изрекал! Да я... Я бы ему дворец по камню, по бревну бы раскатал, если бы не клятва богатырская! Я ему, дубина муромская, крест на верность целовал, что руки на его княжое величие не подниму! А он меня — в поруб! Как татя позорного! Меня, Первого Богатыря русского!

— Слышал бы тебя отец Серафим сейчас, — тихо сказал Бурко.

Илья запнулся, глаза, налитые дурной кровью, стали осмысленнее. Он тряхнул головой.

— Нет, Бурко, велика моя обида, и не пойду я к нему на службу опять. Зря ты мне вести эти принес, лучше иди, Владимиру их передай. Пусть своим великородным разумением с печенегами разбирается. Я ему не богатырь боле. А и ты... Свободен ты, иди куда хочешь. Повозил ты меня, поратоборствовал — поживи для себя. Не пропадешь, а то иди в Карачарово, к отцу моему. Будешь сыт, в тепле, кобыл тебе со всей Муромщины водить будут. А мне и здесь хорошо.

Илья лег на топчан и закинул руки за голову. Затем отвернулся к стене, и глухо, как со дна колодца, донеслось до коня:

— Что стоишь? Иди. Другого ничего не скажу.

Бурко искоса посмотрел на друга, толкнул копытом дверь. Уже на пороге обернулся:

— Дурак ты, Илья, и всегда дурак был. Ты, может, Владимиру и не слуга, но я тебе пока еще конь. И ты — мой богатырь. Свидимся.

Илья молчал, глядел в стену. Бурко перешагнул через порог. Надо было и впрямь предупредить князя.

Илья не заметил, как прошли три дня. Еды, принесенной стражником, хватало, хмельного почему-то не хотелось. Уходя, Бурко забыл забрать книги, и богатырь, удивляясь сам себе, вдруг заметил, что трактаты, записанные неумелым писцом на плохом пергаменте, стали ему интересны. Читая о старых делах из других земель, он забывал о печенегах, Владимире, о разлуке с другом. К тому же чтение отвлекало от навязчивых мыслей, что он, русский богатырь Илья Иванович, в сущности, и впрямь дурак, если не сказать чего похуже. На четвертый день за дверью послышалась какая-то возня. Слышались звон ключей, лебезение Чурилы да чей-то юный, боярски порыкивающий бас. Наконец дверь отворилась, и в погреб шагнул молодой высокий воин в узорном плаще поверх греческой брони. В левой руке воин держал островерхий шлем с варяжским наглазьем, правой приглаживал русые волосы. Илья, оторвавшись от хвастливых, но дельных самозаписей древнего ромея Юли Цезаря [12], с интересом посмотрел на вошедшего. «Старшая дружина [13], — решил про себя богатырь, прикинув, сколько стоит доспех и меч с золоченой рукоятью. — Только что ж он так молод-то, двадцать два-двадцать три разве что. Что-то мельчает народ у Владимира. Впрочем, судя по длинному шраму над левой бровью да загару, в Степи парень побывать успел».

— Ты будешь Илья, Иванов сын, богатырь из Мурома? — глядя в сторону, высокомерно спросил воин.

Голос у воина почти не дрожал, а поза была донельзя гордой. Чурило из-за спины гостя развел руками, дескать, извини, Илья, это не я, это он сам такой.

— Ну я, — согласился Илья, возвращаясь к описанию поимки крамольника Венцингеторикса.

— Князь тебя требует, собирайся не медля. — Воин осторожно зыркнул в сторону узника и снова уперся львиным взором в противоположную стену.

— Ишь ты. — заметил Илья, переворачивая страницу. Венцингеторикса было жалко.

— Ты что, смерд, не слышал! — завопил, слегка дав петуха, дружинник, поворачиваясь к богатырю так, что плащ, взлетев, мазнул по стенам.

— С одежей осторожней, стены известью побелены, — заметил Илья, не отрываясь от книги. Бедному галлу приходилось туго не столько из-за ромеев, сколько из-за собственных дурных гридней.

— Ты! — Парень подскочил к топчану и схватил богатыря за рубаху на плече.

Муромец со вздохом закрыл книгу и бережно, двумя пальцами снял дружинную длань с тела. Дружинник отскочил, шипя, и принялся тереть запястье, а Илья, крякнув, принялся вставать. Три года назад Чурило, увидев впервые встающего с топчана нового узника, испугался до того, что замочил порты... Медленно поднялись богатырские плечи, затем воздвигся могучий торс. Топчан из половины цельного дуба скрипнул. Повернувшись, Муромец поставил на пол сперва одну, потом другую босую ступню, пошевелил заскорузлыми, как корни дуба, пальцами на ногах, из-под пальцев посыпалась каменная труха. Размеренно поднялся, чуть нагнув голову, хотя до потолка было еще два вершка... Дружинник уже давно вжался спиной в стену и елозил по ней, пытаясь лопатками нащупать выход.

— Дверь-то — вон она, — богатырь расчетливо вытянул указующую руку с закатанным рукавом.

Воин пискнул и схватился за рукоять меча.

— А ты еще вынь его, — задушевно посоветовал Илья, хрустнув слегка плечами.

Внезапно стало противно. Вот и впрямь доблесть для Первого Богатыря — путать дурного мальчишку, которому богатый отец сумел сброю справить.

— Ты это, садись, — Муромец виновато кивнул на сундук. — Только осторожно, книги сдвинь.

Дружинник сел, глядя на «смерда» круглыми мышиными глазами.

— Тебя как зовут-то? — ласково спросил богатырь.

— Сбб... Сыбб... Сбыслав, — выдавил парень.

— А кой тебе годок? — продолжал Илья.

— Двадцать три минуло... — чуть приободрился Сбыслав.

— А уже в старшей дружине, поди ж ты, — вздохнул Илья. — Что-то быстро сейчас у князя люди растут. И много там вас таких?

— Так ведь прежние мужи по домам пошли! — запальчиво крикнул, забыв про страх, молодой воин. — Словене в Новгород вернулись, а иные в Полоцк, а дружина — в Белгород! А богатыри — те вообще...

— Знаю про богатырей, — оборвал Илья. — Только раньше за такой уход Владимир головы бы снимал, а теперь?

— Так попробуй им сними, — понурился парень. — Там вои бывалые, нам с ними не равняться...

— А кто Рубеж сейчас держит?

— А мы и держим, — пожал плечами дружинник — Только получается не очень. А если это правда, про нового царя, то...

— Это-то правда, — Илья задумчиво посмотрел в потолок. — Эх ты, и варягов в Киеве нет?

— Нет, уж год, как в Царьград ушли.

— Ты вот что, — Муромец похлопал Сбыслава. — Впредь, к людям войдя, поклон сперва клади по-ученому, да речь веди по писаному, да «смердами» не бросайся. Лучше пахарю вежливое слово сказать, чем за похабный язык головы лишиться. Это ты еще Микулу Селяниновича не видел — тот вообще на вид, как только что от сохи. А князю передай — пусть сам приходит. Много мне с ним о чем поговорить есть.