Кровь ворона - Прозоров Александр Дмитриевич. Страница 11

– Но как же без супруги-то?.. – не поняла она. – Кому семя свое отдашь, кто детей тебе родит, кто род твой на земле оставит?

– Ну, я же не говорил, что моя жизнь идеальна… – усмехнулся ведун.

– Коли детей нет, зачем живешь? Для кого голову кладешь, как дедам в очи смотришь?

– Не смотрю, – повернулся к ней Олег. – Я же говорил: нет у меня за спиной ничего. Ни детей, ни родителей. Один я.

– Бедный ты мой, – покачала головой девушка. – Сирота.

Ведун вздохнул. Изливать свою душу случайной знакомой он не имел ни малейшего желания. Объяснять, как оказался в этом мире – тем более. Между тем, Даромила явно ждала ответа.

«Интересно, чего это она сегодня такая обходительная да заботливая? – подумал он и тут же сам и ответил: – Желана… Ну, как баба может при себе хоть что удержать! Конечно же, упредила подругу, что от гостя сюрприза ждать нужно…»

– Да, хотел перед отъездом, но чего тянуть? – буркнул он себе под нос и достал сверток. – Возьми, Даромила. Это тебе. Красивая ты девушка, и добрая. Вот и решил подарок от себя оставить.

Она приняла сверчок, неуверенно посмотрела на Олега, на подарок. Потом осторожно отвернула край и ахнула:

– Какая красота!!!

Девушка вскинула кольца к вискам, но тут же спохватилась, шагнула к гостю, крепко его поцеловала, опять подхватила украшения, метнулась в одну сторону, в другую, попыталась заглянуть в котел – ничего, естественно, не разглядела, выскочила наружу. Олег притворил за ней дверь, отпил из кувшина пивка, кинул на лавку косуху, штаны и забрался наверх. Поставив пиво на расстоянии вытянутой руки, он распростерся на мягкой шкуре, глядя на близкий прокопченный потолок.

Да, простые нравы в этом мире, простые и понятные. Дети, дом, семья. Семя свое оставить – вот она, настоящая цель жизни. Главный след мужчины на земле – это род свой. А всякие высшие идеи: наука, философия, литература, слава ратная… Кому она, и вправду, нужна, если детей нет, что все это унаследуют?

– Боярин! – постучали в дверь.

Олег промолчал, и девушка постучала громче:

– Боярин, дай миску забрать.

Середин спрыгнул с полка, подошел ближе, отпихнул ногой подпирающее дверь полено. Улыбающаяся Даромила скользнула мимо, подобрала пустую посудину, смахнула на пол крошки, повернулась:

– Ну, пошла я, боярин. Спокойно тебе в тепле почивать.

Олег посмотрел в ее совершенно черные в сумерках, бездонные глаза, шагнул ближе, обнял и крепко впился ртом в мягкие горячие губы.

– Ей, боярин, не беспокою? Пироги снедать станешь?

Олег вздрогнул. Похлопал рукой рядом с собой: никого. Он протянул руку еще дальше, нащупал кувшин, вылил остатки хмельного угощения в рот и тряхнул головой:

– Забористую тут бражку варят, однако. Причудилось, что ли?

– Нешто спишь, боярин?

Середин сел на полке, прикрыв низ живота шкурой, глянул на дверь:

– Так открыто же! Заходи.

В баню вплыла Даромила, неся на деревянном подносе пару расстегаев и несколько мелких пряженцев, поставила на лавку, крутанулась, подхватила пустой кувшин:

– Сыта опосля принесу, пока рукоделья моего отпробуй.

– Сегодня, что ли, пекла? – удивился ведун.

– А когда же? Пробуй, горячие еще!

«Стало быть, и вправду причудилось, – понял Середин, наблюдая за девушкой. – Когда бы она всё успела, если бы ночь тут провела?»

Даромила выглядела совсем как накануне вечером: платок на волосах, старый выцветший сарафан, но… Что-то в ней изменилось. Теперь она словно вся светилась изнутри, и порхала легко, как по воздуху.

– Вставай, боярин! Всё лето проспишь! – Она выскочила наружу.

Олег поднялся, сунул палец в котел на печи, потом зачерпнул оттуда шайкой воды и вылил себе на голову. Удобно это всё же порой – в бане пожить. Наклонился к пирогам, выбрал румяный пряженец, сунул в рот. Он оказался с жареной капустой и яйцом, чуть недосоленный, но всё равно удивительно вкусный.

– Вы поднялись? – заглянула внутрь Даромила. – Или только ты, боярин?

«Не приснилось…» – сообразил ведун.

Девушка поставила на лавку снова наполненный кувшин – только пахнущий уже не хмелем, а медом, – пальцами пробежалась, как по флейте, по мужскому Олегову достоинству. Оно немедленно откликнулось, а Даромила, чуть прикусив ведуну ухо, шепнула:

– Давай скорее, а то батюшка чего подумает. Мне еще скотину надобно напоить.

К ночи Середин уже в точности знал сельский трудовой распорядок. Скотину напоить, корму задать – четверть часа перерыв. Птицу накормить, воды в кадки от колодца натаскать, чтобы грелась, бурду для поросят запарить – еще перерыв. Потом гостя обедом попотчевать – тут уже полчаса времени выкраивается. Опять вода, дойка коровы и трех коз, чистка хлева – перерыв. Затопить печь в доме, кашу протомить, корм скотине запарить, золу развести, дабы тряпье завтра постирать – опять передышка. Потом дело к вечеру подходит, а стало быть – Олегу ужин нести пора. И торопиться в темноте уже некуда…

Проваливаясь в спасительный сон, Середин уже не знал, кто за этот день устал сильнее: Даромила – на работе, или он – не вылезая из-под шкуры.

Новое утро началось непривычно – с ласкового прикосновения сухих мягких губ к глазам, потом к кончику носа, к губам.

– Даромила… – пробормотал Олег, возвращаясь к реальности, попытался поймать ее за руку, но девушка отстранилась:

– Смотри, как красиво…

Ведун открыл глаза: Даромила в расшитом праздничном сарафане крутанулась вокруг своей оси. Под краями кокошника на ее височных кольцах блеснули ярким светом серебряные спирали, окаймляя чуть розоватые жемчужины.

– Класс! – вскинул большой палец Олег. Значения этого слова и жеста девушка знать не могла – но поняла, что ее хвалят, зарделась, подбежала, поцеловала гостя в губы и выскочила из бани. Середин усмехнулся: приятно всё-таки доставлять людям удовольствие! Поднялся, выпил принесенного чуть сладковатого сыта, пироги трогать не стал – не чувствовал пока голода.

Учитывая праздничные ожидания деревенских, Олег надел синюю шелковую рубаху, что была куплена в Белоозере уже так давно – и не вспомнить, опоясался саблей, собрав лишнюю ткань рубахи на спине в одну складку. После небольшого раздумья накинул на плечи не престижный, по местным меркам, бобровый налатник, а изрядно потертую косуху – неудобно всё-таки без карманов обходиться. В правом, как всегда, лежал тяжелый серебряный кистень с выведенной наверх петлей, в левом – кисет с оставшейся новгородской «чешуей». Пригладив волосы, ведун вышел во двор, где опять собралось изрядно соседей, присел на чурбачок на солнышке. И почти сразу услышал шепоток:

– Идут! Идут…

Середин встал, подобрался поближе. Любопытство, как говорится, не порок – особенно если делать ну совершенно нечего! За оградой показались неспешно топающие вдоль вала сваты, которые, словно преданные телохранители, окружали жениха. У ворот они остановились, поклонились па все четыре стороны, шагнули во двор и… И ведун ощутил, как примотанный к запястью крест отозвался на их приближение теплом.

– Может, заговоры какие охранные используют? – пробормотал он себе под нос, но поверить в подобное предположение не мог. Ведь сваты приехали уже в третий раз – и до сего освященный крестик никакой магии в гостях не отмечал. – Электрическая сила, что же это происходит?

– Здравствуй, хозяин, и пребудут долгими года твоей жизни, да наполнятся до краев твои амбары, и да будет твое пиво пенным, а стада – тучными, – поклонился один из сватов. – Прибыли мы на твой двор, дабы получить товар дорогой, товар сладкий, товар редкостный, да отвести к хранилищу прочному, в коем отныне он от чужих глаз храниться станет…

Слова были обычные – уважительные, витиеватые, как и полагалось для торжественного случая, доброжелательные. Вот только чересчур витиеватые для сватов, что прежде вели себя не так… старательно. И крест – крест пульсировал на запястье жаром, чуть не крича: «Здесь появилось нехристианское колдовство!».