Воин огня - Демченко Оксана Б.. Страница 22

Сумерки грели ладони туч над углями заката, уже тусклыми, остывающими. Сумерки тянули на плечи древесных крон темный пух теней, давая знак дневным птицам ко сну и выпуская в полет ночных… Лес глядел на пегого коня сотнями любопытных глаз. Даже пара тускло-зеленых волчьих блеснула и угасла. Зверь видел сына леса и чуял его, сильного и уверенного махига, идущего по знакомой тропе. Видел – и без спора уступал дорогу. Лето, корма много. Да и поселок людей совсем близко.

Место было памятное. Вот здесь, на пригорке, восемь лет назад нашли мертвого бледного парня. Все шептались и никто не смел сказать вслух то, что знал поселок: кое-кто сошел с ума и дарил цветы и перья юной красавице из семьи достойных махигов… А теперь этот безумец мертв. Вспорот от грудины до паха чем-то острым. Охотники смотрели, и первым высказался отец заплаканной красавицы, не постыдившейся вслух назвать мертвого женихом. Пожилой махиг отвернулся от дочери и нехотя сообщил: мол, слабый из бледного охотник, пошел на оленя один, сам на рог напоролся. Слова упали в общее молчание, как камень в гнилое болото…

Когда народился новый месяц, это болото снова набрякло опасной тишиной. Девушку успели выудить из ручья, но толку от этого оказалось мало: она сидела целыми днями и бессмысленно, слепо глядела в одну точку, чуть покачиваясь и нашептывая про убийц и гнев леса. Бледные волновались, детей перестали отпускать в лес. Спустя неделю пожилой гончар не вернулся к ночи домой, его искали и нашли полумертвого, в синяках и кровоподтеках. Сам бледный испуганно твердил: «Упал, споткнулся, глаза слабые, с кем не бывает?» И все опять слушали и молчали. Потому что нечто подобное действительно приключалось и прежде, но не столь явно, не рядом с жилищем вождя.

А еще несколько дней спустя на этом же самом пригорке нашли двоих мертвых махигов. Ичивари сам звал вождя и старейшин, и он куда лучше прочих в селении знал: дед велел пригласить людей еще тогда, когда шел от селения в лес. Магур не искал следов, он просто двигался прямиком к указанному заранее месту… И он же первым, глядя в глаза старейшинам, заявил: «Совсем взбесился загадочный олень, снова убил двоих. Надо крепко думать, с чем идти в лес. Каждому надо думать, хорош ли он как охотник и ту ли себе выбрал дичь». Все молчали, и только добравшаяся последней девушка, потерявшая бледного жениха, вдруг стала смеяться, да так громко и страшно – Ичивари и теперь помнил мороз, пробирающий до костей от эха ее голоса. С тех пор мимо приметного холма ходили молча, и одни отворачивались, а иные кланялись и виноватым шепотом просили духов даровать людям мир и доброту.

Ичивари прошел по тропе, покосился на холм и попросил у духов здоровья и для деда. Шутка ли, такое исполнить, да одному, да в преклонном возрасте…

Когда ночь зажгла один за другим все самые яркие огоньки звезд, входящих в узоры созвездий, Ичивари шире раздул ноздри, втягивая отчетливый и близкий дух поселка. Даже остановился ненадолго, слушая и внутренне двоясь. Он принадлежал лесу и, как часть его, полагал поселок чужим. Он шел домой и радовался скорой встрече с родными, возможности войти в дом и принадлежать кругу людей. Как не поверить в две души, если эти души рвут тебя напополам? Но мавиви сказала, что душа одна, просто люди сами виноваты, они не могут выбрать правильный способ жизни и эта неопределенность порождает смятение… Ичивари вздохнул, поправил нож, положил руку на шею пегого, который ночью старался двигаться вплотную к боку хозяина.

– Идем, Шагари. Мы справимся, – пообещал себе Ичивари. Встряхнулся, хищно блеснул глазами, оглядываясь, и сказал темноте нарочито громко: – А если ты, наглая морда, еще раз приблизишься к табуну, я сделаю новое седло именно из волчьего меха.

В поселок Ичивари добрался по самой малохожей северной дороге. Торговые в столице махигов – южная и западная – натоптаны и даже имеют следы тележных колес. Здесь – лишь узкая тропка, едва заметная в довольно высокой траве большого луга. Первый укос уже миновал, дожди в лесу секвой обильны, и они уже прилично подрастили щетку свежей зелени. Цветы на этом лугу мельче, чем на диком. Зато их много: словно помня судьбу старших, скошенных по весне, младшие норовят наверстать свое и все же высеять семена… Босым ногам приятен луг: год за годом отсюда убирают камни и коряги, выравнивают ямы, подсыпают землю на склон, спасая его, пусть и невысокий, от угрозы оползней.

Сын вождя ускорил шаг, с некоторым удивлением всматриваясь в темные окна крайних домов и вслушиваясь в тишину, слишком глубокую и полную для большого поселка. Припозднившаяся детвора не играет в охотников и оленей на свежей росе, хотя след ложится так ладно – залюбуешься! Матери не хлопочут возле домов, загоняя птицу и время от времени дежурно и без сердитости выкрикивая имена неслухов, которым уже давно пора спать. А ведь здесь, на северной окраине, чуть поодаль от главной улицы, селятся полукровки и даже бледные. Те, кто получил разрешение вождя, заслужив его или усердием в ремесле, или полезными знаниями, передаваемыми народу махигов.

Ичивари нахмурился, еще раз оглядел дома – и мягким движением вскочил на спину пегого коня, чуть сжал колени, предлагая поспешить. Шагари охотно прянул вперед резвой широкой рысью – и сразу же загарцевал, оседая на круп и смущенно фыркая. Впереди вырос из темноты махиг в полном боевом вооружении, с пером, вплетенным в самый конец косицы и обозначающим то, что ружье заряжено и готово к бою. Значит, в поселке приключилась большая беда…

– У-учи, – буркнул Ичивари привычное – то, чем начинал всякий разговор, требующий спокойствия. – Ясных тебе следов и мирной ночи, Шарва.

– Видно, Шагари сегодня вступил на тропу с белой ноги, – не стал скрывать радость махиг. – Неладно у нас. Твой отец ушел в дом и размышляет, поспеши.

Сказал – и сгинул в ночи, сочтя свои слова достаточными для пояснения происходящего. Ичивари хлопнул коня по шее и снова выслал вперед. «Поспеши!» Хорошенькое дело, друг получил ружье и возомнил себя великим воином в дозоре. Вспомнил старые предания, утверждающие, что говорить надо мало, но уж обязательно – значительным тоном. Ичивари нахмурился сильнее: Шарве восемнадцать, кто выдал ему оружие? В поселке немало старших воинов, опытных и рассудительных. Неужели все они куда-то ушли? Тогда дело и правда серьезное.

Пегий уже щелкал копытами по утоптанной земле главной улицы. Здесь дома высоки. В два, а то и в три этажа. Снизу этаж и фундамент – кое-где каменные, постройки – добротные и красивые. Каждая знакома. Первые три дома в общей ограде – университет, следующие два – малый университет. Это дед Магур придумал так их назвать, пристроив для нужд махигов слово из наречия бледных. Он же настоял, чтобы все дети от пяти лет и до десяти посещали малый университет: учили грамоту, счет, мироустройство. Самых толковых потом отправляют в большой университет. Наставляют в механике, строительстве, врачебном, рудном и кузнечном деле, картографии, физике – хотя о ней бледные мало помнят.

По другой стороне улицы тянется длинный, низкий и темный общий дом, похожий на давние постройки народа махигов: тут решают важные дела, собирают советы. Дальше по правую руку – дом вождя, возле высокого крыльца которого стоят два воина. С ружьями. Шагари сбавил ход и всхрапнул, а затем и остановился. Дальше по улице – конюшня. И напротив – дом деда, уже год нежилой и называемый гордо «библиотека». Оттуда тянет запахом мокрой гари, крыша разобрана, два окна черны от копоти.

Спрыгнув с коня, Ичивари заспешил домой. Еще ни разу в поселке не было пожаров! Дедову затею с бранд-командой, очередным заимствованием слова и рода занятий у бледных, полагали нелепой и старики и воины. Но, кажется, теперь подобного уже никто не скажет. Вся нынешняя дежурная команда – пятеро недорослей, перемазанных в саже и гордящихся ожогами, – сидит на заборе перед конюшней.

– Чар, мы все потушили! – не в силах молчать и скрывать чувства, как полагается взрослому мужчине, закричал один из бранд-пажей.