Как творить историю - Фрай Стивен. Страница 58

Руди занес в книгу свое имя, завершив подпись эффектным росчерком.

– Напомните мне название этой организации, – неторопливо, врастяжечку произнес он. – Пангерманская народная партия? Национальная рабочая партия? Немецкая национальная партия? Народная национальная партия? Германо-немецкая пангерманская немецкая партия?

Молодой человек покраснел:

– Немецкая рабочая партия, сударь.

– Ну да, разумеется, – пробормотал Руди. – Как глупо с моей стороны.

Молодой человек, взглянув на его подпись, вскочил на ноги.

– Прошу прощения, герр майор! – выпалил он. – Полковник Мейр приказал ждать вас к семи. Я уж думал, что вы не появитесь.

Руди вздохнул, расправил на спине шинель – вечер стоял жаркий, однако Руди нравилось ходить в наброшенной на плечи, на надменный прусский манер, шинели – и неторопливо последовал за молодым человеком в комнату.

– Сейчас выступает герр Дитрих Федер, [128] – прошептал тот, прежде чем отвесить поклон и покинуть комнату.

Руди кивнул, смахнул перчаткой пыль с деревянного стула и лениво огляделся по сторонам.

Присутствовало человек сорок – пятьдесят, не больше. В том числе, отметил Руди, одна женщина. Вроде бы дочь окружного судьи. Приятная, с округлой грудью, но жутко близорукая, натужно во все вглядывающаяся.

Собравшиеся, похоже, слушали Федера с большим, нежели он того заслуживал, вниманием. Руди знавал его еще в прежние времена – когда речь заходила об экономике, Федер обращался в фанатика. Он торговал вразнос странноватой бурдой, составленной из обветшалого марксизма, стандартного отвращения к профсоюзам и ненависти к евреям. По правде сказать, слушая нынешних политических ораторов, ты словно присутствуешь в дешевом цирке уродцев. Подивитесь на женщину, обросшую леопардовой шкурой! Сенсация, помесь человека с обезьяной и котом! Невиданный доселе марксист-антикоммунист! А вот дивное диво, провеймарский сепаратист!

Глодер подобрал с пола квадратик желтоватой бумаги, прочитал плохо отпечатанный текст. Если этой листовке можно верить, он присутствует на лекции «Как и какими средствами можно упразднить капитализм».

Руди лениво погадал, не служит ли эта партия, при всех ее правого толка атрибутах и риторике, прикрытием для Marxerei. В том, что Москва живо интересуется внутренней политикой Германии, сомневаться не приходится. Она не побрезгует пролезть и в самую мелкую и убогую из раскольничьих политических фракций. Достаточно вспомнить, как она направила в Будапешт Белу Куна [129] со штатом комиссаров, мешками золота и приказом еженощно отчитываться по радио перед самим Лениным. Правительство Карольи [130] пало едва ли не за одну ночь, а Венгрия оказалась в большевистском стаде. Европа – гниющий труп, созревший для коммунистических стервятников.

Федер называл себя социалистом, однако социалистом националистическим, антикоммунистическим и антисемитским. Было ли то большевистской уловкой или все же обладало реальным смыслом? Говорил он без особых выкрутасов, политическим опытом, похоже, не обладал, но что-то в мешанине его идей показалось Руди привлекательным. Федер проводил различие между Хорошим Капитализмом, капитализмом шахт, железных дорог, фабрик и военного снаряжения, и Капитализмом Плохим, капитализмом финансовых домов и кредитных учреждений, – короче говоря, между капитализмом немецких рабочих и капитализмом еврейских кровососов.

Руди, вытащив карандаш в серебряной держалке и тонкую черную записную книжечку, занес в нее несколько пометок. «Выяснить, что такое Дитрих Федер. Не зять ли он историка Карла Александера фон Мюллера? Не из тех ли Федеров, что служили принцу Отто Баварскому, впоследствии королю Греции? Партийная принадлежность? Влияние Дитриха Эккарта? [131]»

Он закрыл записную книжку и с веселым удивлением прислушался к словесам нового оратора, коим был, надо думать, профессор Бауман, – произнеся несколько сентиментальных похвал в адрес Федеру, он принялся с жаром доказывать, что Баварии надлежит отделиться от Германии и создать вместе с Австрией очищенный от евреев Священный католический союз.

Руди обещал Мейру не выступать, однако оставить подобную галиматью без ответа было ему не по силам.

Он поднялся со стула, кашлянул.

– Господа! Не позволите ли мне сказать несколько слов? – И с удовлетворением отметил немедля наступившую тишину. Повернувшись к дочери судьи, он коротко поклонился и прищелкнул, с учтивым «Gnaiges Fraulein!», [132]каблуками. Приятно было видеть легкий румянец, окрасивший бледные щеки девушки. Выходя на середину комнаты, Руди вспомнил ее имя – Роза, Роза Дернеш – и поздравил себя с тем, как безупречно работает его ум, некая часть которого сумела, пока он готовился к выступлению, обособить мелочь настолько незначащую. – Позвольте представиться, – вежливо улыбнулся он несколько потерявшемуся профессору Бауману, который явно мог многое еще сказать на баварскую тему. – Мое имя Рудольф Глодер. По шинели моей вам не составит труда понять, что я армейский майор. Я прислан сюда полковником Мейром из пропагандистского отдела Баварской армии, чтобы присмотреться к вам. Однако выступить перед вами я хочу не в этом моем качестве… – он уронил на пол шинель и офицерскую фуражку, – сейчас к вам обращается не солдат, но немец. Баварец, если быть точным, и все-таки немец.

Руди сделал паузу и окинул комнату взглядом, всматриваясь в глаза своих слушателей. Одни взирали на него с отвращением, другие с симпатией, один-двое одобрительно кивали.

Он набрал в грудь побольше воздуха и рявкнул во всю мощь своих голосовых связок:

– ПРОСНИТЕСЬ! Проснитесь, самодовольные олухи! Как смеете вы сидеть здесь и разглагольствовать о будущем Германии? ПРОСНИТЕСЬ!

Сила его голоса повергла всех, включая и самого Руди, в ошеломленное изумление. Какой-то сидевший в углу старик воспринял его слова буквально и действительно проснулся, кашляя, брызгая слюной и испуганно озираясь, словно вокруг бушевал пожар.

Руди одернул китель, откашлялся. Все тело его просквозила гигантская гудящая молния энергии, возбуждения, радости, как если бы он втянул носом добрую пригоршню кокаина, как это проделывали перед атакой кавалерийские офицеры Габсбургского полка. Он говорил, ощущая огромную легкость и силу, и ни одна частность лиц, в которые он вглядывался, не ускользала от него.

– Герр Федер твердит о евреях в банках и евреях в большевистской России, – продолжил Руди голосом уже более тихим, почти шепотом, зная, впрочем, что шепот этот достигнет ушей каждого, кто присутствует в комнате. – Он, со свойственными ему красноречием и эрудицией, обливает их презрением. Но хотелось бы знать, как реагируют на это сами евреи? Дрожат от страха? Укладывают чемоданы, намереваясь удрать куда подальше? Падают к нашим ногам, трусливо прося прощения и обещая исправиться? Нет, они СМЕЮТСЯ, друзья мои. Смеются в свои габардиновые рукава. И чем же может профессор Бауман, при всем моем уважении к этому ученому господину, чем может он ответить на это? Он говорит, что Бавария должна оставить Германию и присоединиться к Австрии. Должен ли я преподать вам урок истории? Должен ли напоминать о том, что все мы услышали девятого мая? [133] Должен? Должен? Нам надлежит расстаться с каждой немецкой колонией в Африке и на Тихом океане. Без обсуждения, без жалоб. Пруссия разрезается надвое коридором, идущим к Балтийскому морю. Данциг отходит Польше. Никаких споров. Каждый год на немецких верфях должны строиться суда общим водоизмещением в двести тысяч тонн, которые будут отдаваться, отдаваться нашим захватчикам. А деньги? Сколько с нас требуют денег? Эта графа не заполнена. Репарации придется выплачивать по скользящей шкале. Чем больше мы процветаем, тем больше платим. Каждая капля пота, что упадет с усталого чела каждого немецкого рабочего, должна будет влиться в огромный поток, который потечет за границу, к нашим врагам, пока сами мы будем бороться за жизнь в нашей безводной пустыне позора. Вся вина, вся ответственность за войну взвалена на нас, на немецкую нацию. Der Dolchsto?, [134] так это называется, и удар этот нанесли в гордую спину Зигфрида берлинские Гагены. Коим помогали Левин, Левинэ, Гоффман, Эгельхофер, Люксембург, Либкнехт и прочие евреи, коммунисты и предатели.