Ода абсолютной жестокости - Скоренко Тим. Страница 1

Тим Скоренко

Ода абсолютной жестокости

Часть 1

Если бы я умел писать, я бы написал о себе книгу. Но я не умею писать. Потому что мне это не нужно. Потому что я – Риггер.

Глава 1. Гладиаторы

Я выхожу из дома и щурюсь. Солнце очень яркое. Оно режет глаза. Через минуту зрение восстанавливается. У колодца стоит Болт. Он только что умылся ледяной водой и выглядит несчастным.

Мне очень хочется сделать какую-нибудь мерзость. Причём не кому-то конкретно, а всем разом. Подхожу к колодцу.

– Ведро.

Болт уныло крутит рукоять. Ведро появляется на свет. Я опрокидываю его на себя. Холодно, хорошо.

– Ещё.

Болт вытягивает второе ведро. Умываюсь тщательно. Затем плюю в ведро и выливаю его на Болта, смеюсь. Болт отфыркивается. Хватаю его поперёк туловища и толкаю в колодец. Болт пытается сопротивляться. Ломаю ему пальцы на правой руке. Болт сдаётся и летит вниз.

Колодец загажен, по крайней мере, до полудня. Или даже до завтра. Болт бултыхается внизу.

– Ты зачем это сделал? – спрашивает Лосось.

Он колет дрова.

– Пошёл ты… – отвечаю.

Лосось отворачивается. Он знает, что в такие минуты я опасен.

Иду к дому. Слышу окрик.

– Риггер!

Оборачиваюсь. Это Носорог. Сто пятьдесят килограммов мышц. Слабак, в общем.

– Чего?

– Жирный требует.

– Подождёт.

Жирный, мать его. Когда-нибудь я ему тоже вломлю.

В сенях тепло. Прохожу в комнату. Бельва всё ещё в постели, она укрыта по шею, веснушки на её лице искрятся даже в полутьме. Распахиваю ставни. Бельва, щурясь, открывает один глаз.

– Уже сделал что-то мерзкое, правда? – спрашивает.

Подхожу к ней, целую, запускаю руку под одеяло, нащупываю её грудь, огромную, пышную, ласкаю.

Она отвечает на поцелуй, запускает свой язык мне в рот. Целуемся долго. Я возбуждаюсь. Сдёргиваю штаны одним движением. Заползаю под одеяло. Она тёплая и мягкая. Бельвы много, она необыкновенно красива, полной, удивительной красотой.

Вхожу в неё, рвусь вперёд, она стонет, продолжая целовать меня, обнимает за шею пухлой рукой.

Минут десять спустя, расслабленный и довольный, встаю с кровати, одеваюсь и иду к Жирному.

Он ждёт меня в своих апартаментах на втором этаже основного здания. Около него быки – абсолютно одинаковые, никогда их не различал – и Кость. Кость, как ни странно, одета вполне пристойно. Обычно она обходится без одежды. Перед Костью на столике чернила и стопка бумаги.

Жирный гаденько усмехается.

– Ты, Риггер, в последнее время стал наглым до полного опупения, – говорит Жирный ехидно.

Молчу. После паузы Жирный продолжает.

– Вот ты ради чего тут сидишь? Ради девок красивых, которых в любой момент трахнуть можно. Ради денег, на которые можно этим девкам бусики купить. Ради жрачки вкусной. В конце концов, ради того, чтобы дом был свой, куда вернуться можно всегда. Правда, Риггер?

Его левый глаз мерзко дёргается. Я не отвечаю.

– Молчишь… Я ж тебя, Риггер, ни хрена не держу. Иди на все четыре стороны. А раз ты тут живёшь, будь добр исполнять свои обязанности. Что ты вместо них делаешь, а? Зачем Голове-с-Плеч в задницу ручку от лопаты затолкал по самые гланды? Зачем Мормышке уши отрезал? Тебе делать нечего? – Жирный явно распаляется.

Он берёт со столика тонкий бокал, отпивает вина.

Продолжить не успевает. Входит Мартилла. Одета, как всегда, вызывающе. Чёрное и красное, грудь обнажена, юбочка – короче некуда, чулки с узорами. Красива, сука, до умопомрачения.

– Мессир, – говорит, – боюсь, колодец на некоторое время вышел из строя.

Жирный наклоняет голову вправо.

– Господин Риггер спустил туда Болта.

Жирный переводит взгляд на меня.

– Теперь вот воду испортил. Ты её пить будешь? Нет? А кто будет?

Молчу. В общем, он прав.

– Так вот, Риггер, ты знаешь. Управу я на тебя найду, как всегда находил. А теперь, будь добр, приступи к своим непосредственным обязанностям. И если в течение следующей недели произойдёт ещё один инцидент, ты отправишься в каземат, где проведёшь некоторое неприятное время. Пшёл вон!..

Я сплёвываю на пол. Жирный бешено вращает глазами. Выхожу медленно, покручивая бёдрами, как баба.

Слышу позади щебет Мартиллы.

У колодца толпа, человек двадцать. Ничего, попьют пока из другого, недалече ходить. Пробираюсь к колодцу. Болт внизу едва стонет. Жив ещё, придурок.

Перелезаю через стенку колодца, становлюсь одной ногой в ведро.

– Опускай, – говорю в толпу.

Носорог – он в первом ряду – берётся за ручку, крутит. Спускаюсь всё ниже и ниже. Свет – уже маленькое пятнышко наверху.

Ведро касается воды. Болт цепляется за стенку колодца здоровой рукой. Вылезаю, упираясь ногами в стенки, обвязываю подмышки Болта колодезной цепью.

– Поднимай!

Болта уносит наверх. Поднимаюсь за ним самостоятельно, упираясь в стенки руками и ногами. Двигаюсь, кстати, гораздо быстрее ведра.

Выползаю наверх. Толпа окружила Болта. В центре, над Болтом, Носорог. Смачным ударом в лицо он добивает страдальца. Лицо Болта – кровавая каша, нос вогнан в череп. Два человека из черни поднимают тело и уносят. Все разом оборачиваются ко мне. Им нечего сказать, потому что они боятся. Только Голова-с-Плеч на заднем плане вякает что-то невразумительное. Забыл, как в заднице больно, когда туда лопату вгоняют. Ещё вспомнит, куда денется.

Иду обратно к дому. Сегодня должна прийти новая партия рабов для гладиаторских боёв. Всех нужно проверить, оценить, разбить по парам. Работа не из лёгких, но интересная. И я точно знаю, что никто с этим не справится, кроме меня.

Бельва уже встала, одевается.

– Затяни, – говорит она.

Она носит корсет в тщетной надежде похудеть. Я ей говорил, что если она похудеет, я тут же её брошу. Это шутка: я никогда её не брошу, нет. И она это знает.

Затягиваю.

– Ещё, – хрипит она.

– Хватит, задохнёшься, – отвечаю.

Шнурую корсет. Она надевает платье. Я иду в оружейную.

Прохожу через коридор, открываю едва заметную дверку в дальнем его конце.

Оружейная у меня огромная. Это, наверное, самая большая комната в доме. Здесь не только оружие. Здесь одежда для разных особенных случаев – и моя, и Бельвы, здесь тренажёры для упражнений, здесь склад всяких полезных вещей. Здесь хранятся книги. Я могу называть эту комнату библиотекой. Правда, я не умею читать. Зато Бельва умеет.

Надеваю кожаный жилет с металлическими бляхами, пристёгиваю к поясу кнут с металлическим набалдашником на конце, семихвостую плётку с крюками и металлический прут с рукоятью. На пальцы – кастеты. Метательные ножи – в кармашках на жилете. Надеваю кобуру.

Кобура у меня нестандартная. Она укреплена на бедре, не цепляясь за пояс: не для пистолета, а для дробовика. Это единственный дробовик на всю общину. В провинции таких – три. Я купил его за бешеные деньги шесть лет назад – и очень доволен. Если я выхожу из дома с дробовиком, значит, будут трупы.

Впрочем, они будут в любом случае: даже если я вышел из дома абсолютно голым.

По дороге к выходу заглядываю в спальню. Бельва одета. Она выплывает ко мне и целует меня в губы.

– До вечера, – говорю я.

Конь осёдлан: у Жирного всегда есть наготове осёдланный конь. У меня вообще нет своего коня, поскольку меня послушается любой. Боятся – но слушаются.

Сегодня – гнедой. Красавец, бока начищены, грива причёсана. Бондой зовут.

Партизан выглядывает из соседнего стойла. Его кислая физиономия меня раздражает, но я никогда не наглею с Партизаном. Если что-нибудь с ним сделать, весь день ни одна лошадь слушаться не будет. Партизан им – бог и царь. Я не понимаю, как он это делает, но если он шепнёт Бонде сбросить меня по дороге, Бонда так и сделает, невзирая ни на что.

– Это для Жирного, – говорит Партизан.