Летопись Третьего мира. Ч.2 Южная Грань (СИ) - Версон Мария. Страница 60

- Медовухой не напьешься, а вино я не люблю.

- Помнится, ты с удовольствием лопал виноград каких-то полтора месяца назад.

- Виноград сладкий, а вино я не люблю.

- Значит я тебе наварю чего-то и крепкого, и сладкого. Стижиан! У нас обоих проблем с алхимией никогда не было! Я уверен, что готовить крепкие напитки куда проще, чем создавать то же сонное зелье!

И вот, наступила ночь.

Город уже был готов к празднованию величайшей ночи в году. На улицах стало необыкновенно чисто, и даже бездомные и бродяги нашли в себе силы и средства, чтобы вымыться и выбриться, натянуть свои драные штаны, скинуть тряпки, прикрывавшие их туловища, и влилиться в счастливое безумие, охватившее неспящий город.

Этой ночью правили женщины, и именно они являются той самой причиной, по которой монтерский монахи недолюбливают этот праздник.

Молодые девушки возрастом примерно от шестнадцати до двадцати лет, прикрыв свои нагие тела легкой, почти прозрачной голубой или белой тканью, выходили на улицы и, встречая друг друга, брались за руки, начиная вести хоровод, опутывая город своими смехом, грацией и легкостью.

Танец начинался за час до полуночи, чтобы прекрасные девы смогли найти друг друга и обойти весь город, созывая людей на рыночный круг, откуда убрали все лавки и весь мусор, очистив место для самого сомнительного, и в то же время самого чудесного ритуала из всех описанных в Священном Писании.

Тонкие и тучные, легкие и те, чьи шаги сопровождались тихим грохотом, босые, они передвигались по стонущей от жары и засухи земле, приплясывая, извиваясь, напевая что-то вразнобой.

Женщины. Среди людей, каким бы то ни было образом, связанным с церковью, принято считать, что в Храме Сияния прекрасный пол в какой-то мере считается священным просто потому, что слово "Богиня" неспроста женского рода. Что эти прекрасные создания, способные приносить в мир жизнь и счастье, ближе к Богине, чем их мужья, отцы и братья. Верующие же пытались найти связь между этой ночью и событиями прошлого, но не оговаривали этого: каждый находил ответ для себя.

Эта была ночь чистой веры. День, когда в любой город республики, пусть там могут протекать демонстрации или даже восстания, должен прийти мир. На одну ночь.

Прекрасные девы продолжали вести свой танец, держась за руки и образовав огромный круг, который, извиваясь, двигался все ближе и ближе к рыночной площади. Вслед за ними шли жители города, старательно, хоть и не ровно, пытающиеся хлопать и шагать в такт их движениям. Но девы слишком разные, и всех их несли отличные друг от друга ритмы, их тела вились словно бы не чувствуя друг друга.

Женщины и девочки всех возрастов, помимо тех, кто участвовал в танце, скинули привычные одежды и укутали свои тела светлой плотной тканью, мужчины же шли обнаженные по пояс.

В этом был смысл, и это несло некий символ. Оголяя тело, открыв прочим людям свои уродства, недостатки, а вместе с ними - и достоинства, люди словно бы открывали друг другу свои души, откинув свои скромность и скрытность, нежелание общаться.

Это была ночь искренности. Самое лучшее время чтобы признаться в чем-то, кому угодно, пусть даже самому себе. Ночь великой исповеди, ночь Великого Сияния.

Наконец, прекрасные девы заплясали более менее ровным кругом по земле, где ещё вчера люди торговались, ругались, обманывали друг друга сквозь крик и брань. По-прежнему держась за руки, девушки подняли их на уровень глаз, словно пытаясь помочь друг другу дотянуться до беззвездного неба, и из их уст полился звук.

Это нельзя назвать пением. Это больше походила на звон хрустального бокала, по которому ударили чайной ножкой, только звон этот был куда громче и куда сильнее. Он заполнял собой пространство, вливался в уши собравшихся, передавая им ритм, силу, энергию. Все задвигались, и всё задвигалось.

В воздухе возникло бело-голубое марево, осветившее город лучше сотни факелов. Воздух насытился Сиянием. Чистейшей, неоформленной энергией, льющихся из людей и в людей.

Девы продолжали танцевать, и с трех разных сторон, неожиданно для всех, хоть большинство из собравшихся не были способны тщательно следить за происходящим внутри круга, вышли трое мужчин.

Как и положено, нагие по пояс, босые, они двигались к центру круга, и в их ладонях яркими пятнами виднелась собранная в них энергия сияния, которую они впитали из воздуха.

Лонд, Роан и Фасвит оказались единственными из всех оказавшихся в этом городе монахов, кто никогда не принимал участия в празднике в честь ночи Великого Сияния. Встретившись в центре круга, мужчины, не смотря друг другу в лицо, потянули к соседним двум монахам ладони. Кончики их пальцев соприкоснулись, возникло некое сопротивление, будто две одинаковые стороны магнита попытались сложить вместе. Мужчины начали медленно и равномерно пятиться назад, держа руки чуть вбок и с растопыренными пальцами. Между собой монахов связывала едва видная неровная круглая стена энергии, которая разрасталась в диаметре по мере того, как те спиной двигались к окружающим их девам.

Голоса девушек смолкли. Последние ноты, вылившиеся из них, походили на предсмертный крик человека, прыгающего в бездонную пропасть. И когда звук достиг центра круга, который образовали монахи, сопротивление достигло пика, и произошел невероятный выброс энергии.

Их не сбило с ног - лишь вынудило всех собравшихся вынырнуть из сладкого транса и сделать несколько шагов назад.

Справившись с мощью вылитой на них энергией, Фасвит, изумленный, приподнял голову, и увидел перед собой кору иссиня-белого дерева, которое было словно вырезано изо льда и холодного света. Широкий ствол, на пять-шесть пар рук взрослых мужчин в обхвате, с рельефной, но в то же время гладкой корой, с несколькими ветвями, одна из которых была столь мощной и прочной с виду, что на неё можно было залезть и там уснуть. От них вились множество тонких гибких веточек, некоторые очень короткие, некоторые очень длинные, на которых, подобно виноградинам на гроздьях, были налеплены великое множество мелких листьев.

По щеке Стижиана поползла предательская, но сладкая и заслуженная слеза. Руки обмякли, и бутыль с крепким пойлом выскользнула из его руки, прокатилась по неровной крыше, на которой сидел монах, соскользнула и разбилась о лежащий сбоку от двери камень.

Сидящая справа от него Ора обомлела, и в её глазах мог бы прочитаться легкий испуг, но никто не заметил его: все как зачарованные смотрели на возникшее перед ними чудо. Монахиня взяла Стижиана за руку, и тот медленно, словно бы бессознательно, сжал пальцы.

Впервые со дня окончания монастыря он увидел одного из своих самых лучших друзей: перед ними, на площади далекого от Монтеры города, грозно возвышалось возникшее из чистейшей энергии сияния дерево критши.

- Я никогда не видел ничего подобного. - Завороженный, произнес Амит. Сине-белое дерево, сотканное из чистейшей энергии сияния, с необычайной красотой отражалось в его голубых глазах.

Монахи вспомнили дом, а Ора словно бы вживую увидела узкую, незаметную тропку, уходящую вглубь северного леса, которая ведет к Храму, бывшим домом для неё.

Силуэт удивительного дерева, места которому в Священном Писании не нашлось, начал постепенно растворяться в воздухе, но таял он очень медленно, и, на вскидку, на его полный распад должно бы уйти несколько часов.

Городские, наконец, смогли преодолеть шок и восхищение и вздохнули полной грудью. Чудесные юные девы разжали побелевшие ручонки, распустив хоровод, и кинулись, смеясь, кто куда. Воздух наполнился возгласами всеобщего ликования. Энергии сияния становилось все больше и больше. Она появлялась из неоткуда и с легкостью, какую люди никогда не ощущали, скользила сквозь них, смывая с душ пятна их грешков и обид.

Монахи утерли слезы и один за другим начали спрыгивать с крыши. Наверху остались только Тео, Дримен, Ора и пьяный до неподвижного состояния Стижиан, не способный оторвать глаз от критши.