Одна сотая секунды - Иулсез Алди Клифф. Страница 16

Послышались шаги — быстрые, уверенные, незнакомые.

Я замерла, прислушалась. Нет, стихли.

Да, действительно, четыре жильца. Судя по шагам — мужчина, но не разноглазый. Разноглазый двигался иначе, мягче, почти по-звериному.

Немного подождем. Еще пару секунд. Теперь можно продолжить путь, опуститься этажом ниже. Начать свои исследования здесь? Но нет, столь же мрачные проходы, вся та же тьма клубится в углах и нишах, та же тоска распласталась унылым полотном.

Тогда еще оставить позади пролеты, достигнуть самого низа. Вчера я не особо глазела по сторонам, старалась не упустить девчонку из виду. А сегодня стоит уже быть более внимательной.

Последний этаж разочаровывал той же запущенностью, что и прочие. И пусть почудилось, что факелы горят ярче, что стены отражают свет веселее, не стоит обманываться. Передо мною расстелился подобный прочим коридор, Все, чем он мог привлечь — вероятной дорогой к выходу. Вопрос лишь в другом — не ошиблась ли я сегодня направлением? Мне казалось, что следуя за Эллис, я совершала те же повороты и пробегала те же расстояния…

Несмелый шаг, второй, слух — на пределе возможностей. Лишние свидетели сейчас ни к чему, идеально будет, если ближайшие пару часов вообще никто не вспомнит о моем существовании.

— Ненормальная семейка, — буркнула я себе под нос, — избалованный мальчишка, старая карга и девчонка-аутистка.

С последним словом встроенный переводчик не справился, выдал что-то неудобоваримое. А если нецензурно выругаться? Вшитая программа снова дала сбой и с некоторой задержкой протолкнула из горла трехэтажную витиеватую конструкцию.

— Вот оно как, значит, — я все же улыбнулась.

Неизбежно возвращаясь мыслями к обитателям этого логова, я так и не могла определиться, кто не нравился из троих больше: разноглазый, карга или же тихоня. Удастся ли мне больше с ними не связываться? Или все же придется использовать каждого из них в той или иной мере? Жизнь — штука непредсказуемая, не исключено, что в определенный момент каждый может сыграть свою роль в пьесе моего успеха.

Коридор разделился. Я действительно где-то ошиблась, двинула совсем иным путем. Но один проход показался мне более используемым, и я рискнула свернуть в него. Несколько ступеней, площадка, от нее разбежались еще две лесенки, покорно припавшие к огромной зале.

Зала помнила и лучшие времена, сейчас же под ее гулкими сводами обитали лишь призраки былых балов и приемов, торжественных застолий и безумных оргий. Массивные колонные покрылись прахом минувшего, тонули в вездесущих тенях, умирали гигантскими памятниками исчезнувшего величия.

— Не можешь содержать, продай, — проскользнуло само собой сквозь зубы.

Я опустила факел ниже, испытав неясное боязливое чувство перед огромным пространством. Интуиция шепнула внутри меня — не стоит, не надо, не иди. Но при этом, в противовес, что-то тянуло, как будто чужая память, как будто какое-то правило, требование, беспрекословно подчиняющее себе.

Это было смешно, невероятно глупо и совершенно по-детски. Но, воровато оглянувшись, я поклонилась, по губам скользнула улыбка, вспорхнули кисти рук и тело, подчинившись неслышимой музыке, задвигалось, рисуя в воздухе плавные линии. Жест рукой, изгиб, несколько торопливые шаги на цыпочках. Прикрыть глаза, откинуть голову и позволить размахнуться косе. Отдаться, выпасть из череды времен, плюнуть на правила. Как они это делали, короли и королевы прошлого? Они кружились, отдавая дань ритуалам и придворному этикету, они оставляли вне танца стратегии в любви и на войне, они едва касались пола и летали, летали, пока не напарывались на чей-то пристальный чужой взгляд.

Опять я попалась, что же за незадача. И так бестолково, совсем по-идиотски, поддавшись нелепому и бессмысленному желанию.

— Так танцевала леди Рутхел. Ты не похожа на нее, но двигаешься очень похоже.

Я остановилась. Вот и новый персонаж абсурдной постановки: седой худощавый старик, держащийся столь прямо, будто всю жизнь маршировал по плацдарму. Аккуратная бородка, седые волосы тщательно расчесаны — волосок к волосу. Старинный костюм сидит безупречно, походка тверда и быстра, взгляд прям и скуп.

— Я с ней никогда не встречалась, — ответила я первое пришедшее в голову.

— Я знаю. Позволишь? — Старик протянул ладонь, поклонился.

Сон ли или совсем уже крыша уехала, утащив за собой и остатки разума? На этом безумном полигоне все возможно.

Я позволила. Скользнули белые пальцы, я слегка прогнулась под уверенной опорой другой руки. Когда я последний раз так танцевала? Когда последний раз моим партнером был не неуклюжий мешок, топчущийся по ногам, а мужчина, знающий, как обращаться с партнершей? Шаг за шагом, легко, с едва заметной каплей принуждения, повел по залу, закружил, продолжил мой одиночный полет, став той силой, что так не доставало. Шелестел подол платья, мерно отстукивали каблуки сапог ритм, дыхание ровно, особым музыкальным инструментом, вливалось едва ли не основой мелодии. Разошлись до граней допустимого, сомкнулись до черты недозволительного, взмахнули руками и, будто опомнившись, сдержали все жесты. Пробуждалось каменное чудовище, встряхивалось, потягивалось, стряхивало пыль векового сна и недоуменно глядело на нас — странную пару то ли скользнувшую из будущего, то ли преодолевшую прошлое. Выхватывал рыжий свет пламени то изгиб белой руки, то обтянутое темным плечо, то линию шеи, то мерцание бесцветного глаза, то перелив огня по ресницам.

Остановились за мгновение до чего-то особенного.

Мне даже захотелось что-то спросить, но чувствовалось — не стоит, не тот случай, который стоит подвергать влиянию обыденности.

Старик, будто согласившись, кивнул и все же нарушил беззвучие:

— Надеюсь, что не ошибется.

— Кто?

— Господин, кто же еще.

Разошлись, каждый в своем направлении.

Еще один, выбивший кирпич из фундамента моей уверенности. Дурдом? Полигон? А если действительно чужой мир? Как ни досадно это признавать, но теория параллельной вселенной начинала выглядеть логичнее прочих.

Потонуло случившееся во мраке, растворилось тепло, воцарилось беззвучие, и вновь погрузился в крепкий сон замок. Будто и не было ничего. Да и действительно, всего лишь кусочек сна, не более того.

Впереди замаячил свет, и быстрые шаги, перешедшие в бег, вывели под бездонные сияющие небеса. Я вдохнула полной грудью, раскинула руки, и, ослепленная ярким светом, зажмурилась. Соленый ветер весело, дергая то за рукав, то за волосы, легонько хлопая по щекам и шкодливо прихватывая за руки, приветствовал меня, на разные лады рассыпался новостями, гомонил и перебивал сам себя, захлебываясь свободой. О, это ощущение, эта жажда приволья! О, сколько бы можно было отдать, оказывается! За это волнение трав, за эти вздохи земли под ногами, за эту песнь моря, за этот шепот в кронах деревьев! Взмыть бы к редким перьев облаков, рухнуть в запредельный прозрачный холод вышины, рассыпаться миллионами капель дождя, склониться к горизонту созвездием сплоченных звезд. Что держит? Сделай шаг к обрыву, раскинь крылья, глотни до помрачения сознания воздуха, разбейся кружевной пеной об обломки поседевших скал.

Что держит?

Вопль раненного зверя разодрал глотку, разнесся во все стороны.

— Куда же я? Как же я… это нечестно…

Нечестно, да, это так нечестно. Ветер подхватил и поспешил прочь, чтобы поделиться с волнами — мол, взгляните на нее, что она ожидала? Да, нечестно, и куда ей, как ей, а?

Догадки стали правдой, земля была островом, свобода — миражом.

Я обернулась: дремало массивное строение, ни о чем не беспокоясь. Кто сможет вырваться из его лап?

— Будь ты проклят, твою мать! Чтоб ты сдох, Арвелл Рутхел! — Крик наполнил мой рот особой, ни с чем не сравнимой сладостью, сводящей мышцы и едва не выворачивающей челюсти. И плевать, что разноглазый может быть таким же невольником. Нет, он не невольник. Он — чудовище, поселившееся в сердце каменной твердыни, он — маньяк и похититель с истлевшим рассудком. Он — главный злодей этой пьесы.