Все могут короли - Крушина Светлана Викторовна. Страница 6

Сначала Эмилю предстояло прибыть во дворец, а оттуда уже, вместе с королевской семьей и всеми приближенными, отправиться в столицу. Подумав о предстоящей встрече с отцом и матерью, Эмиль скорчил кислую физиономию. К родителям, как и к брату, он сильной привязанности не питал, ибо они сами, намеренно, уже несколько лет держали его на расстоянии. Отец даже не старался скрывать свою неприязнь и свой страх перед ним; мать пыталась быть с младшим сыном такой же ласковой, как и раньше, но у нее это плохо получалось — в ее глазах Эмиль без труда различал все тот же страх, разбавленный чувством вины.

Утро только занималось, а перед парадным подъездом дворца уже выстроилась вереница роскошных золоченых экипажей, украшенных цветами и лентами. В окошках экипажей мелькали в основном разрумяненные женские лица; большинство присутствующих мужчин восседали верхом, они неспешно разъезжали между экипажами, откровенно красуясь перед дамами. Эмиль поискал глазами отца: хочешь или нет, но следовало его поприветствовать. Найти его было несложно, уж очень он выделялся в массе людей пышностью одеяний. Он выглядел так, как будто венцу наследника престола предстояло сегодня опуститься на его голову, а не на голову его старшего сына.

Эмиль приблизился к отцу и остановился чуть в стороне, чтобы не прерывать его беседу с Тармилом. Они, однако, сами заметили его и замолкли, повернувшись в его сторону.

Придворный маг восседал на могучем чалом жеребце, который, казалось, с трудом выдерживал вес его тела. Был Тармил, как обычно, великолепен и невыразимо представителен. Эмилю, впрочем, было хорошо известно, что этот царственный вид и все остальное — наполовину напускное. Поскольку — и это ему тоже было хорошо известно, — все без исключения магики (а особенно — придворные) были полностью или частично сломленные внутренне люди, и ни о какой королевской гордости речи идти не могло… Не раз Эмиль подумывал, что золотая цепь, неизменно обвитая вокруг шеи Тармила, напоминает собачий ошейник.

Тем не менее, в смысле внушительности внешнего вида, принц-консорт Эдмонт, отец Эмиля и зять Иссы, не мог идти ни в какое сравнение с Тармилом. Был он ниже мага на полголовы, а по ширине из мага можно было выкроить двух таких. Впрочем, темноволосый и смуглый, принц-консорт был весьма хорош собой.

При виде сына лицо Эдмонта вытянулось и приняло отчужденно-высокомерное выражение — как обычно. Однако он старался соблюсти приличия и создать хотя бы видимость отцовских чувств.

— Сын мой… — неуверенно улыбаясь, проговорил он и явно не знал, что говорить дальше. Он старался заставить себя смотреть в лицо Эмилю, но глаза его то и дело беспокойно перебегали на руки сына. Эмиль уже давно заметил эту забавную черту: почему-то при встрече с магами люди все время пялились на их руки, словно ожидая, что вот сейчас, сию же минуту, маг начнет творить какое-нибудь убийственное заклинание. Бесило его это неимоверно.

— Доброе утро, батюшка, — Эмиль церемонно поклонился в седле и коротко стрельнул глазами в Тармила. Тот улыбнулся ему вполне отстраненно, не спеша приходить на помощь и подхватывать нить разговора, который норовил вот-вот оборваться. — Все ли у вас благополучно?

— М-да, — неопределенно отозвался принц-консорт и нервно оглянулся на магика. Он тоже ждал от Тармила поддержки и тоже не дождался. В делах, которые касались королевских внутрисемейных отношений, он неизменно хранил нейтралитет. Эдмонту пришлось выкручиваться самому. И он выкрутился, да так удачно, что не смог скрыть радость: — Не хочешь ли поприветствовать мать, сын мой? Вот ее экипаж…

— Конечно.

Выполняя долг почтительно сына, Эмиль приблизился к указанному экипажу и склонился к окошечку.

— Матушка? — позвал он.

Полная изящная рука отодвинула в сторону кружевную завесу, и на Эмиля глянули прекрасные светло-карие глаза в опахале золотых ресниц.

— Эмиль? Ты уже тут? Как хорошо!.. Все ли у тебя в порядке?

— Все прекрасно, — сухо ответил Эмиль. Мать снова смотрела на него с таким выражением, словно одновременно хотела коснуться его и боялась это сделать. Усмехнувшись про себя, Эмиль сам разрешил ее дилемму: взял в свою ладонь руку матери и приник к ней губами. Принцесса Алмейда заметно вздрогнула и рефлекторно отдернула руку, словно коснувшись чего-то нечистого и неприятного.

— Сегодня такой радостный день, не правда ли, милый? — спросила она, робко и виновато глядя на сына.

— Полжизни его ждал, — отозвался Эмиль, обнажив зубы в недоброй улыбке, которая больше смахивала на оскал (и при этом снова стал пугающе похож на деда). — Мы скоро отправляемся?

— Его величество должен появиться с минуты на минуту… Эмиль, милый, ты в самом деле хорошо себя чувствуешь? Ты выглядишь как будто уставшим.

— Вам кажется, матушка. Я крепко спал ночью и прекрасно отдохнул.

Принцесса Алмейда была женщиной, и женщиной проницательной, к тому же она была матерью, и она легко уловила фальшь в его голосе, но продолжать расспросы не посмела. Ее пугали желтые огни, вспыхивающие в глазах сына. О, он так был похож на ее отца и так много унаследовал у него! Этот насмешливый и одновременно тяжелый взгляд из-под полуопущенных век, выпуклые надбровные дуги, широкая грудь и крупные белые руки — Алмейда смотрела на сына и видела перед собой отца. И голос у Эмиля, после того как прекратил ломаться, становился такой же, как у старого короля — гулкий и такой низкий, что временами звучал почти на границе слышимости… И нрав тоже: мальчик умеет подолгу скреплять себя, но уж когда терпение его истощается, тут берегись — разражается настоящая буря эмоций, взрыв язвительной ярости! Сейчас он, впрочем, вполне владел собой, хоть и прорезывались в его голосе раздражительные нотки…

Последнее не удивляло принцессу, ибо она видела, что сыну не нравится быть здесь, он раздражен тем, что все вокруг в открытую пялятся на него, едва только пальцами не тычут, как будто бы он балаганный уродец. Ей было больно за него. Она сожалела, что не может защитить его от того, что причиняло ему боль. Ведь она все-таки любила своего сына, своего странного и страшного сына. Но страх был сильнее любви, хоть и пришел много позже. Ныне она боялась сына так же, как боялась отца, и даже больше. Исса, невзирая на свою нечеловеческую физическую силу, вспышки бешеной ярости и холодную жестокость, был все же человеком, обычным и понятным другим людям. Понять же Эмиля едва ли мог кто-то, за исключением таких же, как он, одержимых Богиней: Дар навеки изменил его, вложив в душу нечто, как казалось принцессе Алмейде, нечеловеческое. И в тот день, когда Дар был обнаружен, принцесса лишилась сына… за три года она почти смирилась с этим, и, хотя сердце ее еще болело за него, ей больше не хотелось прижать Эмиля к груди, как раньше, и… и, кроме того, у нее оставался другой сын, близкий и понятный.

Слегка ссутулившись и отвернув лицо, Эмиль замер в седле. Невольно Алмейда отметила, что выглядит он гораздо внушительнее Люкки, и королевский венец больше подошел бы ему, чем старшему брату. Как же странно распорядилась судьба!..

Наконец, на ступенях показалась грузная фигура короля. Мужчины немедленно, все как один, обнажили головы; дамы — те, которые не сидели в экипажах, — присели в глубоких реверансах. Исса неспешно прошествовал мимо них всех, ни на кого не глядя, и с помощью слуги забрался в седло подведенного ему жеребца. Он намеревался отправиться в столицу верхами, чтобы ничто не мешало народу радоваться, видя своего короля (как он заявил не без яда в голосе). Заметив Эмиля, он жестом поманил его к себе.

— Поедешь рядом со мной, — заявил он, когда принц приблизился.

— А как же Люкка?

— Для вас обоих места хватит, — усмехнулся Исса. — Да и разве твой брат не собирается ехать в экипаже?

Эмиль огляделся — действительно, среди всадников Люкки видно не было. Ну и ну! Что же это, будущий наследник короны не хочет показываться людям раньше времени?

— Так могут решить, будто ты решил передать трон мне, — заметил Эмиль.