Розеттский ключ - Дитрих Уильям. Страница 77

Никто не обвинил бы Силано в смирении. Лишенный богатства революцией, вынужденный вновь искать расположения у демократов, коих считал всего лишь заурядными законоведами и памфлетистами, граф жаждал реванша. Тайные законы магии или колдовства могли вернуть ему то, что отобрали республиканцы.

Нам удалось перевести названия некоторых глав, но осознание их содержимого оказалось весьма утомительным занятием. Стиль изложения не укладывался ни в какие обычные представления, а простая подстановка слов совершенно не проясняла смысла.

— Такой труд под силу лишь полиглотам прославленных университетов, — сказал я графу. — Пытаясь сами разгадать эту тайнопись, мы проведем здесь, в Розетте, остаток жизни. Давайте отдадим свиток в Национальный институт или Британскую академию.

— Неужели вы полнейший дурак, Гейдж? Предоставить обычным ученым такую ценность — все равно что положить порох на хранение в пиротехнической лаборатории. Мне казалось, что вы как раз опасались ее неправильного употребления. Я десятки лет изучал предания, связанные с этими текстами. Астиза провела много лет в упорных трудах, чтобы стать достойной.

— А я?

— Вы, как ни странно, оказались необходимы для нахождения этого свитка. Один Тот знает почему.

— Цыганка нагадала мне однажды, что мне суждено быть шутом. Или дураком, которому суждено искать дурака.

— Впервые слышу правду от этих шарлатанов.

И чтобы подтвердить эту оценку, он в тот же вечер отравил меня.

У меня нет особой склонности к смиренным и умозрительным размышлениям, и я вообще редко задумываюсь о божьих тварях, за исключением тех случаев, когда охочусь на них или езжу на них верхом. Но я с симпатией отношусь к охотничьим собакам, ценю кошек за ловлю мышей, а птиц за их потрясающее оперение. Именно поэтому у меня появилась привычка подкармливать здешнюю мышь.

Силано и Астиза уже отправились спать, а я засиделся над свитком, продолжая сравнивать разноязыкие тексты, выискивать соответствия и размышлять о том, имеют ли хоть какой-то смысл странные слова о том, что «в вашем мире чистый случай является основанием фаталистической предопределенности». Наконец я вышел подышать воздухом на крыльцо, где звездные россыпи влажно поблескивали в низкой темноте летнего неба, и попросил дежурного солдата принести немного еды. Выполнение моей просьбы заняло у него слишком много времени, но в конце концов мне таки выдали тарелку с фулом, [27] и я уныло попробовал бобовое варево, приправленное помидорами и луком. Почуяв запах снеди, в углу комнаты появилась моя частая вечерняя гостья, египетская иглистая мышь, названная так потому, что ее жесткая щетина прокалывала пасть хищникам. Испытывая недостаток общения в эту тихую ночь, я лениво положил ей немного пюре, несмотря на то что из-за таких грызунов, в частности, нам приходилось убирать свиток в железный сундук.

Потом я вновь углубился в работу. Какой многообразный язык! Я поразился множеству символов древнего языка, внезапно осознав также, что они стали искривляться, скользить, вращаться и сливаться у меня перед глазами. Я прищурился — слова по-прежнему расплывались. Неужели я так чертовски устал? Но мне ужасно хотелось понять, где же заканчивается одно высказывание и вообще использовал ли Тот традиционное построение фраз…

Свиток уже совсем расплывался. В чем же дело? Я глянул в угол. Моя мышиная гостья, величиной с домашнюю крысу, лежала на боку, ее лапки подрагивали, а в глазах, похоже, застыл ужас. Из ее пасти выступила пена.

Я оттолкнул тарелку с бобами и встал.

— Астиза! — попытался крикнуть я, но словно онемел, изо рта у меня вырвался лишь сдавленный, еле слышный хрип.

На ослабевших ногах я шагнул к двери. Какой же подлец Силано! Он счел, что больше не нуждается в моей помощи. Мне вспомнилось, как год назад в Каире он предлагал устроить трапезу с отравленным окороком. Совсем вдруг ослабев, я упал на пол, не понимая, что могло случиться с моими ногами, и так больно ударился головой, что перед глазами заплясали искры. Как в тумане, я увидел издыхающую мышь.

В комнату тихо вошли люди и склонились надо мной. Как он, интересно, собирается объяснить это убийство Астизе? Или планирует заодно покончить и с ней? Нет, она еще нужна ему. Крякнув, они подняли меня и потащили куда-то, точно мешок с мукой. Голова сильно кружилась, но я все осознавал — вероятно, потому, что едва притронулся в отравленному месиву. Хотя они предположили, что я уже мертв.

Меня выволокли из боковых ворот и понесли к реке и гарнизонной уборной, снабженной прорытым каналом. За ней в протоке, отклонившемся от главного речного русла, находилась небольшая заводь, благоухающая лотосами и дерьмом. Словно беспомощного ребенка, меня раскачали и бросили в эту самую заводь.

С тихим всплеском я скрылся под водой. Неужели они хотят обставить дело так, будто я сам утонул?

Однако водная стихия оживила меня, и от испуга онемевшие конечности начали слегка двигаться. Мне удалось вынырнуть на поверхность из этой стоячей воды и глотнуть воздуха. Малая доза какой-то отравы, похоже, оказалась не смертельной, дурман начал рассеиваться. Два моих потенциальных палача с интересом следили за мной, не слишком встревоженные странной живучестью. Неужели до них не доходит, что я слопал недостаточно яда? Они не делали никаких попыток пристрелить меня или войти в воду и прикончить меня саблей или секирой.

Может, я доплыву до берега и найду помощь?

И в этот момент за спиной моей раздался громкий всплеск.

Я обернулся. Над заводью темнел низкий причал, до меня донеслось позвякивание разматывающейся цепи, дорожка ее звеньев извивалась в мою сторону. Что за чертовщина?

Мои палачи начали посмеиваться.

Ко мне приближались выступающие из темной воды ноздри и выпученные глаза рептилии, самой омерзительной и ужасной из всех тварей — нильского крокодила. Доисторический монстр, покрытый крепкой броней ороговевших щитков, толстый как бревно и исполненный убийственной силы, мог поразительно быстро перемещаться и в воде, и по суше. Эта древняя, как драконы, тварь отличалась бесчувственностью машины.

Даже в одурманенном состоянии до меня мгновенно дошла суть их замысла. Подлые приспешники Силано держали на цепи хищника в этом водоеме и решили преподнести меня ему на ужин. Я так и слышал, какую сказочку будет рассказывать мудрейший граф. Мол, наш американец, пользуясь уборной, частенько подходил к Нилу искупаться или поглазеть на звезды, а крокодилы порой вылезают из воды — уж такие традиции издавна сложились тут у них в Египте, — и им достаточно щелкнуть пару раз челюстями, чтобы я исчез в их пасти. А Силано будет единолично владеть камнем, свитком и женщиной. Шах и мат!

Едва я разгадал этот неприятный сценарий, признавая со смутным восхищением остроумное вероломство Силано, как почувствовал атаку рептилии. Она поднырнула снизу и цапнула меня за ногу, но не стала сразу закусывать ею, а потащила меня на глубину, намереваясь, по своей вековой привычке, сначала утопить добычу. Настоящий ужас, порожденный тисками длинных челюстей с коническими зубами, замшелой броней и тупой решительностью кровожадной морды, промелькнул в моем сознании, побудив к действиям и подавив боль и дурман. Погружаясь в воду, я извернулся, выдернул из-за пояса томагавк и что было сил ударил тварь по морде, несомненно поразив ее этим жалким укусом не менее сильно, чем она поразила меня. Словно под действием пружины, зубы разжались, выпустив мою ногу, а я опять с размаху так саданул крокодила в верхнюю челюсть, что томагавк глубоко вошел в ее плоть. Гладь заводи буквально взорвалась от кружения извивающегося от боли крокодила, и, когда его цепь скользнула по мне, я инстинктивно ухватился за нее. Животное потащило меня наверх вместе с цепью, голова моя наконец оказалась на поверхности, и я вдохнул воздух. Потом мы опять нырнули, крокодил старался развернуться и цапнуть меня, несмотря на то что при каждом сжатии челюстей томагавк все глубже входил в его морду, усиливая боль. У меня хватило ловкости не доставить ему повторного удовольствия. Собрав все силы, я стремительно продвинулся по цепи в то место, где она, подобно ожерелью, охватывала шею рептилии, проходя под передними лапами. Мои руки вцепились в цепное ожерелье. При всей изворотливости хищнику не удавалось укусить меня.