Там, где обитает зло - Саймак Клиффорд Дональд. Страница 14

Было уже поздно, когда Харкорт наконец отправился к себе в спальню. За столом весь вечер бурно веселились. Особенно разговорчива была мать, обрадованная возвращением брата под семейный кров. Дед сидел во главе стола необычно молчаливый, только неразборчиво что-то ворчал, когда к нему обращались, и пил больше, чем всегда. Аббат тоже говорил очень мало, что было на него совсем непохоже. Впрочем, этому удивляться не приходилось: большую часть времени он сидел с набитым ртом и разговаривать просто не мог. Кабан оказался хорош, и аббат отдал ему должное: борода его в отсветах свечей блестела от стекавшего по ней жира. Тем не менее все остальные, следуя примеру хозяйки, оживленно болтали, и вечер прошел необычайно весело.

Добравшись до своей спальни, Харкорт обнаружил, что спать ему совершенно не хочется, и долго расхаживал по комнате, пытаясь понять, что его так обеспокоило. Дело было, конечно, в том, что говорил днем аббат Гай про падение замка Фонтен. Услышав его неосторожные слова, Харкорт был слишком потрясен, чтобы проявить свои чувства, и еще несколько часов вел себя так, будто ничего не было сказано, но это был для него тяжелый удар. Все прошедшие годы родные старались в его присутствии не упоминать о трагедии, за что он был им от души благодарен: их молчание, конечно, в какой-то степени помогало ему обо всем забыть. И только теперь его друг, увлекшись собственным красноречием, напомнил ему о событии, которое он пытался изгнать из памяти. Временами ему казалось, что все уже почти совсем забыто, но на самом деле воспоминание об Элоизе по-прежнему таилось в глубинах его сознания.

Харкорт перестал шагать по комнате и в нерешительности остановился, глядя на стоящую в углу конторку. Он поднял ее крышку, подвинул стул и поставил на конторку свечу. Потом он присел на стул, выдвинул один из ящиков, достал ключ и отпер другой ящик, нижний слева. Сунув руку в ящик, он нащупал книгу. Он нашел ее сразу, потому что точно знал, где она лежит. Положив книгу на конторку, он раскрыл ее и придвинул поближе свечу.

Свет упал на яркие, четкие рисунки, узоры на полях, замысловатые буквицы. Он глядел на них, затаив дыхание: все это было намного красивее, чем ему помнилось.

Не сводя глаз со страницы, на которой была раскрыта книга, он пытался вернуть ощущение нежности – той нежности, которую давным-давно, много лет назад, испытывал к Элоизе. Не жалости к самому себе, не печали утраты, не горя, а только нежности и любви. Но нежность не возвращалась. Слишком много прошло времени, подумал он. Все это в далеком прошлом.

Книга была древняя – ее возраст насчитывал, быть может, не одну сотню лет. Она появилась в те забытые теперь времена Возрождения, когда люди после долгих веков мрака вновь обрели способность видеть красоту в своих мыслях и чувствах. На протяжении многих лет книга принадлежала семье Элоизы – к ней она перешла от покойной бабушки. А Элоиза подарила книгу ему. Подарок выглядел довольно неожиданным: кто бы мог подумать, что Чарлз способен оценить прелесть часослова? Никто, кроме Элоизы, – она предвидела это и подарила свое фамильное сокровище тому, кого любила и кто любил ее.

Он попытался припомнить, что сказала она ему, когда сделала этот подарок, что они сказали тогда друг другу, но ничего вспомнить не смог: все ушло в прошлое, все было стерто горем и отчаянием. Сидя глухой ночью за конторкой, он наконец понял, чего стоило ему это горе.

Когда-то эту книгу держала в руках Элоиза, эти страницы переворачивали ее пальцы, то, что сейчас видит он, видели ее глаза. Она много лет бережно хранила книгу – а как же иначе, ведь книгу много столетий берегла ее семья, – а потом подарила книгу ему. Элоиза, чье лицо он уже не мог вызвать в памяти и помнил только, что вокруг ее глаз набегали веселые морщинки, когда она смеялась.

Он долго сидел, разглядывая книгу. На изящных миниатюрах были изображены крестьяне – одни пасли свиней, другие, забравшись на яблоню, собирали яблоки, третьи укладывали в копны хлеб, который тут же, рядом, убирали косари, а вдали виднелись смутные очертания замка с изящными шпилями, высокими башнями и маленькими башенками на стенах – замка, совсем не похожего на тот, в каком жил его род.

В те времена, когда были сделаны эти рисунки, люди смотрели на мир совсем другими глазами, и сам мир был светлее, а люди в нем – счастливее. Может быть, Элоиза думала, что они двое, если достанутся друг другу, тоже смогут видеть мир таким, каким видел его тот древний художник, который нарисовал свинопасов и крестьян, собирающих яблоки.

Харкорт еще долго сидел за конторкой при мерцающем свете свечи, глядя в книгу, но не видя ее, а пытаясь увидеть все то, что стояло за ней, снова ощутить все то, что она для него значила. В конце концов он закрыл книгу, положил в ящик, запер и спрятал ключ.

Все не так, подумал он. Ничего не получается. Память изменила ему, он ничего не мог припомнить. Ушло то живое, острое чувство любви, что испытывали они оба. Слишком долго он предавался горю.

Встав из-за конторки, он подошел к шкафу, стоявшему у стены, достал длинный плащ и накинул на плечи.

В большом зале он повстречал мать, которая, как всегда, обходила на ночь дом, проверяя, все ли улеглись, Сколько он мог припомнить, она делала это каждый вечер.

– Чарлз, – сказала она укоризненно, – тебе бы надо быть уже в постели и крепко спать. День выдался нелегкий.

– Я хочу только пройтись, подышать воздухом.

– Ты точь-в-точь как твой отец – он всегда был такой замкнутый, задумчивый, никто его не мог понять. Даже я хоть и любила его, а не понимала. Не знаю, понимал ли он сам себя. Может быть, я не могла его понять потому, что мы были совсем разные: он родом с сурового севера, а я – из южной Галлии, страны теплой, доброй и, я бы сказала, цивилизованной, не то что эта. Хотя если говорить по совести, то я была счастлива, что он взял меня с собой сюда. Я была готова ехать с ним куда угодно. Куда бы он ни отправился, я последовала бы за ним. Ты совсем как он, Чарлз, и берегись, чтобы тебя тоже не одолела хандра.

В первый раз за многие годы она заговорила с ним об отце, хотя он был убежден, что за это время не прошло и дня, чтобы она о нем не подумала. Харкорт отца совсем не помнил. Меньше чем через год после его рождения отец был убит на охоте – стрела пронзила ему горло. Никто никогда не разговаривал с Харкортом на эту тему, но сам он часто думал, не был ли отец из тех людей, у кого есть враги, способные убить человека стрелой в горло. Но каков бы ни был отец, теперь он покоился в аббатстве, рядом со своим отцом, и с отцом его отца, и со всеми остальными Харкортами, которые умирали здесь с тех пор, как на земле Харкортов и под их покровительством построили аббатство.