Боги жаждут - Франс Анатоль "Anatole France". Страница 35

– Господин дез-Илетт делает паяцев, – заметил Бовизаж, – это ценная примета… хотя у нас в секции немало мелких ремесленников такого рода.

– Это напоминает мне, – сказал Делурмель, – что я обещал принести куклу моей младшей дочке, Натали. Она больна скарлатиной. Вчера показалась сыпь. Болезнь эта не опасная, но требует ухода. А Натали очень умный ребенок, очень развита для своих лет, но 5доровье у нее слабое.

– У меня, – заявил Гено, – один только мальчик. Он катает обручи от бочек и мастерит из бумажных картузов маленькие воздушные шары.

– Дети чаще всего забавляются предметами, не имеющими ничего общего с игрушками, – заметил Бовизаж. – Мой племянник Эмиль – очень смышленый семилетний мальчуган – целый день возится с кубиками, сооружая из них постройки… Не хотите ли?.. И Бовизаж протянул обоим делегатам раскрытую табакерку.

– Ну, а теперь пойдем прихлопнем нашего негодяя, – сказал Делурмель, носивший длинные усы и свирепо вращавший глазами. – Я сегодня не прочь позавтракать потрохами аристократа и запить их стаканом белого вина.

Бовизаж предложил делегатам отправиться на площадь Дофина в лавку его товарища, Дюпона-старшего, который, по всей вероятности, знает дез-Илетта.

Они шли в сопровождении четырех секционных гренадеров, дыша свежим воздухом.

– Видели вы «Королей на Страшном суде»? – спросил спутников Делурмель. – Пьесу стоит посмотреть. Автор выводит в ней королей Европы, укрывшихся на необитаемом острове, у подножия вулкана, который в конце концов поглощает их. Это – патриотическое произведение.

Делурмель указал на углу улицы Гарлея на маленькую, блестевшую, точно внутренность часовни, тележку, которую толкала старуха в клеенчатой шляпе поверх чепца.

– Чем она торгует? – спросил он. Старуха сама ответила:

– Вот, взгляните, господа. Выбор у меня большой: четки всяких сортов, нательные кресты, образки святого Антония, плащаницы, платки святой Вероники, Ессеhomo,AgnusDei, охотничьи рога и кольца святого Губерта и всякие предметы религиозного обихода.

– Да ведь это настоящий арсенал фанатизма! – возмутился Делурмель.

Он решил обстоятельно допросить старуху, но та на все его вопросы отвечала одной и той же фразой:

– Сынок, вот уж сорок лет, как я торгую этим товаром.

Один из делегатов Комитета общественной безопасности, увидав проходившего мимо солдата в синем мундире, приказал ему отвести в Консьержери удивленную старуху.

Гражданин Бовизаж заметил Делурмелю, что, собственно говоря, арестовать торговку и отправить ее в секцию должен был бы Наблюдательный комитет и что вообще никто не знает, какой политики следует придерживаться относительно бывшего культа, чтобы действовать согласно видам правительства: надлежит ли все разрешать или же все запрещать.

Подходя к мастерской столяра, делегаты и комиссар услыхали яростные крики, скрип пилы и громкое шуршание рубанка. Это ссорились столяр Дюпан-старший и его сосед, консьерж Ремакль. Причиной ссоры была гражданка Ремакль, которую неодолимая сила постоянно влекла в столярную мастерскую, откуда она возвращалась домой вся в стружках и опилках. Оскорбленный консьерж толкнул ногою собаку столяра как раз в ту минуту, когда его родная дочь Жозефина нежно обнимала Мутона. Возмущенная Жозефина накинулась с проклятиями на отца, а столяр вне себя от гнева заорал:

– Негодяй! Я запрещаю тебе бить мою собаку!

– А я, – ответил Ремакль, замахиваясь на него метлой, – я запрещаю тебе…

Он не докончил фразы: фуганок столяра пролетел у него над самой головой.

Заметив издали гражданина Бовизажа в сопровождении делегатов, он устремился к нему навстречу.

– Гражданин комиссар, – крикнул он, – ты свидетель, что этот разбойник чуть не убил меня!

Гражданин Бовизаж в красном колпаке, отличительном признаке занимаемой им должности, умиротворяюще простер свои длинные руки.

– Сто су тому из вас, – сказал он, обращаясь к консьержу и к столяру, – кто укажет местонахождение подозрительной личности, разыскиваемой Комитетом общественной безопасности, – бывшего дворянина дез-Илетта, делающего паяцев.

Оба, и консьерж и столяр, в один голос назвав квартиру Бротто, отныне стали пререкаться лишь из-за ассигнации в сто су, обещанной доносчику.

Делурмель, Гено и Бовизаж в сопровождении четырех гренадеров, консьержа Ремакля, столяра Дюпона и дюжины соседских мальчишек поднялись гуськом по ступенькам, дрожавшим под ногами, затем вскарабкались по приставной лесенке на самый верх.

Бротто на своем чердаке вырезывал плясунов, а отец Лонгмар, сидя напротив него, соединял ниткой разрозненные части тела и улыбался, видя, как у него под руками возникают ритм и гармония.

Услыхав на площадке стук ружейных прикладов, он весь затрясся, не потому, что был трусливее, чем Бротто, сохранивший невозмутимое спокойствие, но потому, что уважение окружающих избавляло его до сих пор от необходимости заботиться об осанке. По вопросам гражданина Делурмеля Бротто сообразил, откуда исходит удар, и немного поздно убедился, что нельзя доверяться женщинам. Получив предложение последовать за гражданином комиссаром, он взял с собой Лукреция и три сорочки.

– Этот гражданин, – заявил он, указывая на отца Лонгмара, – мой подручный: я взял его к себе в помощь, мастерить плясунов. Он живет здесь же, в мансарде.

Но так как монах не мог представить свидетельства о гражданской благонадежности, его арестовали вместе с Бротто.

Когда шествие проходило мимо каморки консьержа, гражданка Ремакль, опираясь на метлу, окинула своего жильца взглядом добродетели, торжествующей при виде преступника в руках закона. Малютка Жозефина, на хорошеньком личике которой было написано презрение, удержала за ошейник Мутона, когда пес захотел лизнуть руку старому приятелю, не раз кормившему его сахаром. Толпа любопытных наполняла Тионвилльскую площадь.

На нижней площадке лестницы Бротто встретил молоденькую крестьянку, собиравшуюся подняться наверх. На одной руке у нее висела корзина с яйцами, в другой она держала большую лепешку, завернутую в кусок холста. Это была Атенаис, привезшая из Палезо своему спасителю в знак благодарности эти скромные подарки. Увидав, что какие-то должностные лицаи четыре гренадера уводят с собой «господина Мориса», она остолбенела, не веря своим глазам, потом подошла к комиссару.

– Ведь не собираетесь же вы увести его? – ласково спросила она. – Это невозможно… Вы же совсем его не знаете! Он добрее господа бога.

Гражданин Делурмель отстранил ее и приказал гренадерам идти вперед. Тогда Атенаис разразилась неистовой бранью, осыпая самыми бесстыдными ругательствами делегатов и гренадеров, которым казалось, что на их головы выливают помои изо всех лоханок Пале-Рояля и улицы Фроманто. Затем голосом, прозвучавшим на всю Тионвилльскую площадь и заставившим вздрогнуть толпу зевак, она крикнула:

– Да здравствует король! Да здравствует король!

XVIII

Гражданка Гамлен любила старика Бротто и считала его самым любезным и почтенным человеком из всех, кого она встречала на своем веку. Она не попрощалась с ним, когда его арестовали, потому что боялась проявить этим неуважение к властям ипотому что, привыкнув в своем скромном положении смиряться перед сильными, вменяла трусость себе в долг. Но это происшествие было для нее потрясением, от которого она никак не могла оправиться.

Кусок не шел ей в горло, и она сокрушалась, что утратила аппетит как раз в то время, когда наконец получила возможность удовлетворять его. Она продолжала восхищаться сыном, но боялась даже думать о страшных обязанностях, выполняемых Эваристом, и радовалась тому, что она простая, невежественная женщина, которая вправе не иметь собственного мнения.

Бедная мать нашла на дне чемодана старые четки; она не знала толком, как с ними обращаться, но беспрестанно перебирала их дрожащими пальцами. Прожив до старости без религии, она теперь стала набожной: по целым дням сидя у печки, она молила бога спасти ее сына и добрейшего господина Бротто. Нередко ее навещала Элоди; обе женщины, не смея взглянуть друг другу в глаза, усевшись рядом, говорили о незначительных, глубоко безразличных им вещах.