Охотники за магией - Галанина Юлия Евгеньевна. Страница 34

— Опять дипломатия, — скривилась я. — Куда ни плюнь — одна дипломатия. Кидают практиканток суду на съедение, и всем плевать!

— Не переживай, — посоветовал Лёд. — Заменить тебя на кухне некем, так что Град здание суда по камешку разнесёт, когда проголодается. Всех перестреляет. Хи-хи.

— И зачем я завтрак сытный сделала? — вздохнула я. — Теперь он долго не проголодается. А ты?

— Я тоже продержусь до твоего возвращения, — пообещал Лёд. — Не бойся, всё представительство предпочтет бой принять с судебной властью, чем мыть посуду. Спасём мы тебя.

— Как же, Профессор научился посуду мыть, обойдетесь и без меня. Так даже экономней будет.

— И не надейся, что тебе удастся улизнуть от мытья посуды. Практика — это святое.

— Не наступай мне на больной хвост! — заныла я. — Я должна практиковаться или по вскрытию погребений или по анализу женских украшений.

— Тебе могилы пораскапывать захотелось? — уточнил Рассвет и почесал в затылке. — Странные какие-то нынче вкусы у девушек. По мне, так лучше посуду мыть.

— Ну и мой! — обрадовалась я. — Требую предоставить мне практические занятия согласно разрабатываемым мною темам!

— Если очень хочешь, как я поднимусь, свожу тебя к одному заброшенному захоронению, — пообещал Лёд. — Вскрывай, сколько душе угодно. Правда, когда местное население тебя попытается растерзать, — не жалуйся. Народ здесь тёмный и очень не любит, когда лезут в могилы их предков.

— Нет, ты мне лучше украшений побольше купи. А я буду отслеживать на их примере изменения. И носить, — мечтательно сказала я.

За окном загрохотал колёсами наш экипаж: кучер на свежих лошадях приехал из своего дома.

— Всё, пора, — поднялся с подоконника Рассвет.

Лёд грустно вздохнул и снова дёрнул за верёвочку. И сказал мне в спину:

— На случай, если ты не вернёшься, знай: Профессор действительно не умеет наводить чистоту и порядок, тебя нам будет очень недоставать.

— Похоже, ты выздоравливаешь, — отозвалась я.

К зданию суда мы подъехали с шиком.

Кучер, тоже великий знаток дипломатии, умудрился так остановить экипаж, что перекрыл подъезд к суду всем остальным.

Солнце било в зашторенные окна экипажа, заставляло ещё ярче светится всеми эмалями герб Ракушки на его боках.

Благодаря усилиям хитрого кучера наш приезд сообщал окружающим на безмолвном языке, что смешно даже подумать о наличии злодейских замыслов в отношении захудалой прачечной у людей, которые ездят на такой роскоши.

Когда на белый свет выбрались мы с Рассветом, очень похожие на парочку выпускников перед экзаменами, впечатление (по плану) должно было усилиться. Одни мои кружевные манжеты и воротничок на строгом тёмном платье чего стоили! И хвост я держала в лучших традициях пансионата, строго параллельно заднему шву юбки, наша надзидама бы прослезилась, увидев это.

Ну а аккуратный, сосредоточенный Рассвет, держащий под мышкой папку с бумагами, меньше всего напоминал негодяя, способного подговорить кого-то поджечь прачечную.

Держась за руки, мы вошли в здании суда.

«Ну вот, докатились, уже ребятишек готовы засудить…» — пробурчал кто-то за нашей спиной.

Я обрадовалась, что на случай, если меня выведут под локти, будет через кого привет Янтарному передать: крикну в толпу погромче, а сочувствующие ему расскажут.

К нашему удивлению, в зале было много народу. Казалось бы после стольких пожаров сгоревшая прачечная давно должна быть забыта, но нет, скамьи заполнились битком.

Мы заняли место на передней скамье по левому ряду, как обвиняемая сторона.

Родственники покойного хозяина прачечной — на скамье справа, как обвиняющая сторона.

Их было четыре человека. Все, как на подбор, невысокие, плотные. Даже выражения настороженных лиц у них были одинаковые. «Кругом обман» — в разных вариациях. Как я заметила во время своих закупочных экспедиций по Отстойнику, люди именно с таким выражением лица обсчитывали и обвешивали чаще всего, действуя, наверное, по принципу: «Ну, раз кругом обман, то я первый обсчитаю, честному человеку иначе не выжить среди этого жулья».

Их претензии к нам должен был выражать обвинитель, который с крайне самоуверенным видом прохаживался вдоль скамей, отшлифовывая последние гвозди, которые он собирался забить в гроб нашего приговора.

За столом, в высоком, обтянутом кожей кресле, расположился сонный судья, всем своим видом показывая, что ему глубоко всё равно, он и не такое здесь видел. И это тоже была игра, как мои манжеты и самоуверенный вид обвинителя.

Заседание началось.

В Ракушке меня не судили, слава Медбрату. Но и без этого я знала, что суды в Ракушке и в Отстойнике проходят по-разному. Когда судья призвал всех к порядку и зал утих, обвинитель приосанился и встал перед судейским столом. Прокурор на слушании нашего дела, почему-то, не полагался.

Судья скучным голосом призвал всех к порядку, сослался на то, что в его лице мы видим не только правосудие и закон, но и фактически Медбрата и Сестру-Хозяйку в одном теле, и поэтому должны проникнуться и трепетать. Потом назвал представителей обвинения и представителей обвиняемых, разворошил бумаги, положенные на стол обвинителем и велел начинать.

— Я, от имени присутствующих здесь горожан, подавших иск, — встрепенулся обвинитель, — обвиняю представительство города Ракушки в том, что оно подстрекло, — тут он запнулся, чувствуя, что вышло коряво, — совершило подстрекательство к поджогу прачечной господина Корня.

С нашей лавочки взвился вверх Рассвет.

— Я попросил бы уважаемого обвинителя изложить причины, повлекшие за собой столь серьезные выводы, — с каменным лицом сказал он.

Как я поняла из объяснений Профессора, в этом и заключалась судебная система в Отстойнике: две стороны орали друг на друга до посинения, а судья слушал, и в заключение решал, кто кого перекричал.

Принявший вызов обвинитель сделал эффектную паузу и начал:

— Уважаемый суд! В тот день всем нам прекрасно известная прачечная работала, как обычно. Стирали и гладили вещи клиентов. Выводили пятна и крахмалили. Посыпали зимнюю одежду порошками от моли. Разносили готовые заказы. И ничто — он снова сделал паузу и, перейдя на патетический тон, продолжил, — ничто не предвещало ужасной трагедии.

И сразу стало понятно, почему зал битком: суд в Отстойнике заменял театр точно так же, как Ряхины тараканьи бега — столичный ипподром.

— Когда, взяв корзину со стопой чисто выстиранного и тщательно отглаженного белья, посыльный отправился в представительство, он пошёл туда такой же, как был всегда: тихий, вежливый, исполнительный работник. И даже в страшном сне нельзя было представить, каким он оттуда вернётся! — выстрелил последним словом, словно арбалетной стрелой, обвинитель.

Особо нервные вздрогнули.

— У меня вопрос к стороне обвинения, — тут же вклинился в паузу Рассвет, стараясь испортить нужный обвинителю эффект. — Вы утверждаете, что обратно вернулся невежливый и неисполнительный посыльный?

Однако обвинителя так просто с трагически-повествовательного тона сбить было невозможно.

— Вот именно! — с надрывом в голосе подтвердил он. — Вернулся не прежний тихий посыльный, вернулся хитрый, коварный, замысливший недоброе злодей. И зло свершилось! Запылала прачечная, в её огне погиб владелец заведения, погиб и сам злодей. А семья владельца осталась без средств к существованию (вид у родственников был далеко не бедствующий, но это обвинителя не смутило) и она требует, чтобы те, кто ответственен за это, понесли наказание и возместили ущерб, — закончил он неожиданно будничным, спокойным тоном.

— Желание обездоленных законны и справедливы, однако на каком основании иск предъявлен именно представительству Ракушки? — резко спросил Рассвет.

— А на том основании, — вновь поднялся до трагических тонов обвинитель, — что несчастный посыльный был явно орудием чужой воли. Кто-то направлял его, вложил в податливую душу приказ сжечь прачечную.