Выстрел в Опере - Лузина Лада (Кучерова Владислава). Страница 22
А еще в 1894 году в районе Крещатицкой площади построили электростанцию. А в присоседившемся к Думе слева трехэтажном «Гранд-отеле» вот-вот запустят третий по счету в Киеве лифт.
И аккурат в декабре 1894 года наследники профессора Меринга (чье поместье занимало нынче целую гору от Крещатика до верхушки Печерска) обратились к городскому управлению с прожектом – организовать на их территории четыре новых улицы. Ольгинскую. Новую. Николаевскую – в честь Николая II. И Меринговскую – в честь своего отца [8].
…ту самую Меринговскую, где десятилетье спустя в доме № 7 будет жить Анна Ахматова.
А в 1895 участок возле Дворянского собрания арендовали, чтобы построить еще один трехэтажный дом, – этот дом занял последний остававшийся свободным кусочек когдатошней «абсолютной пустоты».
С тех пор Крещатик изменялся только за счет отвергаемых им древних построек.
– Ты представляешь, – взбудораженно заговорила историчка, – всего через десять лет улица снова изменится. Она будет совершенно другой – европейской! И ты снова ее не узнаешь. Вот тот домик, – повернулась она, чтобы показать оставшийся за их спиной каменный дворец с колоннами в классическом стиле, проживавший на месте нынешнего Главпочтамта, – это почтовая контора! Его снесут. А он сорок лет был единственным каменным домом Крещатика! А там, – развернулась она к противоположной стороне, – через три года построят «Киевский Париж» – Николаевскую улицу, цирк, театр Соловцова, дом Гинсбурга – самый высокий во всей России!
– И это можно будет увидеть? – зачарованно спросил Красавицкий.
Он смотрел на убегающее от них здание Думы, увенчанное четырехугольной башней с круглыми часами, с золотым Архангелом Михаилом на тонком шпиле.
Архангел слетит со шпиля в 19-м году.
Дума будет разрушена в 1941. И ее левый сосед – № 22, «Гранд-отель», сгорит в 41-м. И правый сосед – № 18, Дворянское собрание… И «Grand-Hotel National» – тоже сгорит. И биржа, декорированная редким коростышевским гранитом, – сойдет в 41-м…
Все сгорит. Все канет в Лету.
И от этого, и от того, что еще будет построен – европейского Крещатика, – останется только шесть старых домов.
– Я покажу тебе! – клятвенно пообещала Маша. Она тряхнула головой, стараясь усмирить безалаберный энтузиазм – проводить экскурсии для однокурсника не входило в ее планы.
«Но время же все равно стоит!»
– Я покажу тебе Крещатик Булгакова! Знал бы ты, как я сама мечтаю увидеть его.
Булгаков…
В декабре 1894 или январе 1895 года Булгаков еще не написал ничего. Не научился писать.
Ему три года.
Но он уже родился… ОН ЕСТЬ!
И в его доме горит лампа с зеленым абажуром и, как «всегда в конце декабря», пахнет хвоей…
Маша быстро коснулась груди, где под шубкой висел на шнурке ключ от дома № 13 на Андреевском спуске.
Сани свистом проскользнули Царскую площадь.
Проехали мимо низенького особнячка с колоннами (уже выкупленного в 1894 году известным российским певцом Славянским, уже предназначенного им на снос)…
«Как жалко», – искренне посочувствовала особнячку Маша.
…обогнули заколоченный на зиму фонтан «Иван», беседку с деревянно-резным кружевом крыши и притормозили у прилегающей к Царскому саду «железной» часовни, установленной в память о чудесном спасении царя Александра II, в честь которого Европейская площадь и получила в 1866 титул – Царской.
Машин нехитрый план вполне себя оправдал. Им даже пришлось подождать, пока уже знакомая bonne подвела двух пеших девочек к невзрачному входу.
Когда-то Царский сад был велик и огромен и занимал две горы над Днепром.
Первый сад был устроен здесь царем Петром Алексеевичем, вознамерившимся завести в Киеве-граде плантации виноградников, плодовых и тутовых деревьев для производства шелка.
Позже дщерь Петрова, не унаследовавшая хозяйственной жилки отца, приказала разбить на месте экономического – сад во французском стиле. На верхней площадке первым архитектором империи Бартоломео Растрелли был построен царский дворец. При генерал-губернаторе Милорадовиче там устраивали балы и редуты. Играли оркестры, в палатах подавали шампанское, в небе сверкал фейерверк, и ночные гуляния продолжались до утра.
Затем дворцовую часть парка оградили от горожан. И дворец, пустующий в ожиданье августейших особ, и примкнувший к нему парк стали похожи на колдовское царство спящей красавицы.
Середина Царского сделалась отдельным – коммерческим садом Шато-де-Флер.
С другой стороны сладкий кусочек Царского откусил еще один платный – Купеческий – сад (за вход в него спрашивали аж 50 копеек!).
А оставшийся в распоряжении киевлян запущенный бесплатный участок именовался Царским садом лишь по привычке. Его глубины больше походили на лес, а террасу над Днепром горожане почитали проклятым местом. О ней ходили мрачные легенды.
«В Царский сад с его пышными клумбами…» – задрожала строка.
«О чем думал автор статьи?» – хмыкнула Маша.
Зимой 1894 – 1895, которую семья Горенко провела в Киеве, здесь, конечно же, не было никаких клумб.
Не было их и летом…
И как раз в 1894 году геолог Тутковский описывал глубину бесплатного сада словами, какими живописуют обычно Лысые Горы:
«Терраса эта имеет очень дикий и неприветливый вид; она вся покрыта бесформенными буграми, между которыми приютились кое-где невысыхающие топкие болотца…»
Причем темнота сих садовых легенд оказалась более живучей, чем царская и воспоследовавшая советская власть – как бы не именовали сад – Царским, Пролетарским, Первомайским иль Мариинским, – от века и по сей день террасу с «Зеленым театром» киевляне считали шестой, неофициальной Лысой Горой.
Но Миша Булгаков любил этот сад!
И описывал его иначе.
И нынче, по случаю Святок, в нижней, обжитой, части Царского сада народа было много. И там и тут крутились торговцы с копеечной снедью, тетки с горячими пирожками, сбитенщики с напитками «для сугреву».
Оживленная, праздничная – гуляющая публика казалась списанной с рождественской открытки.
Маша положила глаза на красивую даму – дама казалась кукольной, до того была хороша! Белая шубка, белая муфточка, украшенная «бахромой» из помпончиков. К ее меховой, выгнутой полумесяцем шапочке был приколот букет искусственных ландышей.
«Хватит глазеть. Ты пришла ради Анны!» – одернула Киевица Машу-историка.
Две уже порядком замерзшие девочки уныло брели по зимней дорожке.
Старшая и младшая.
«Кто из них Анна Ахматова?»
Маша и Мир шли следом, – кавалер галантно нес пальцы спутницы в локте своей руки.
Впереди плыли два одинаковых капора – они не видели лиц. Маша невольно отметила великолепную осанку старшей – в свои пять-шесть лет барышня честно держала спину.
«В Киеве Анна впервые побывала в пятилетнем…»
«Старшая – Анна!»
– Ой, – вскликнула старшая. – Брошка.
Присев на корточки, она поковырялась в снегу. Выпрямилась, рассматривая находку.
На ветвь черного дерева сел черный ворон.
– Это Лира, – объяснила воспитаннице подоспевшая бонна. – Возможно, Анна, вы станете поэтом.
– Поэтом?
Машины глаза забеспокоились – точно в такого ворона превращался, при надобности, бывший обертихой женского пола Киевский Демон!
Но и без Демона «точно таких» ворон в Киеве водилось в избытке.
– Поэты пишут стихи, – сказала бонна.
– А-а-а. – Девочка смотрела на свою, не видимую для Маши ладонь. – Красивая.
Ворон каркнул.
– Покажи, покажи, – подбежала младшая сестра. – Дай мне! Дай! Дай!
Анна быстро сжала руку в кулак. И вскрикнула. Брошь уколола ее.
– Дай мне! – малышка старалась разомкнуть кулак старшей сестры.
– Держите себя прилично, Рика, – приструнила ее бонна.
– Нет, – раскапризничалась младшая. – Пусть даст мне! Дай! Дай! Дай!
– Анна, отдайте мне Лиру, – приняла соломоново решенье наставница. – Так будет лучше.