Garaf - Верещагин Олег Николаевич. Страница 54

Жениха нашли, будь он окаян!

А мил друг мой убежал на войну,

И забыл давно про ту борозду.

Завтра бабки снарядят под венец,

Прослезится в церкви старый отец,

А невеста ни жива, ни мертва,

И бежит за ней вприпрыжку молва.

Ты вернись, вернись, мой сокол шальной,

Забери свою голубку с собой,

Но в ответ мне только тишь–тишина,

И сквозь щелку светит мутно луна.

Темной ночью распахнула окно…

Мне теперь на свете все, все равно.

Я пошла искать далеки края,

Где теперь милого друга земля.

Стихи Евгении Власовой.

— Спеть бы её, — мечтательно сказал Фередир. — Какая там мелодия?

— А как я покажу? — хмыкнул Гарав, вытянув ноги. — Ну не умею я петь. Говорил же.

Полог откинулся в сторону.

Оруженосцы вскочили.

Эйнор вышел наружу, щурясь — в одних штанах, правда, не нижних, а кожаных. Хлопнул себя по плечам, избавляясь от наглых комаров. И посмотрел на оруженосцев. На одного. На другого. На шкурки. Снова на оруженосцев.

— Я выиграл их. Соревновались в стрельбе с местными, — быстро пояснил Гарав.

— Хм, — Эйнор открыто потянулся и зевнул. — Есть поесть?

— Да, тут, мы поставили, — Фередир нырнул в шалаш. — Вот же.

— Сюда вынеси. И куртку, — Эйнор сел на один из черепов. Потянулся, зевнул. — Выиграл и молодец, — рассеянно сказал он, влезая в поданную Фередиром куртку.

Следующие минут десять рыцарь ел. Жадно и быстро — не забыв, впрочем, перед этим посмотреть на запад. Оруженосцы почтительно взирали. Наконец Гарав кашлянул и спросил:

— Могучий Оби ванКеноби, тренироваться будем?

— Кто? — нахмурился Эйнор, поднимая глаза.

— Рыцарь был такой, — туманно пояснил Гарав. — Погиб геройской смертью в борьбе со злом.

— Да? — Эйнор отставил поднос. — Ну тащи палки. Любые…

…Эйнор словно и не валялся совсем недавно без сил. Сперва он загонял Гарава и отлупил его. Потом сделал то же с Фередиром. Потом сделал то же с обеими мальчишками. Потом Фередир угодил ему по голове, и Эйнор одобрительно сказал:

— Отлично.

— Я отвлекал, — ревниво заметил Гарав, перекидывая шест из руки в руку. — Без меня бы ничего не получилось. Я…

Эйнор кашлянул, и Гарав прекратил славословия в свой адрес…

…До вечера оруженосцы прогуляли коней и долго думали возле обнаружившейся реки — купаться или нет. (Первым в воду прыгнул Гарав и гордо заявил потом, что даже не пискнул. Что было не удивительно — от холода перехватило дыхание.) Потом — просто валялись на шкурах и слушали, как Эйнор, тоже устроившись на постели, бесконечным потоком рассказывает нуменорские легенды — новые и новые. Легенды были потрясающе интересные, в этом Гарав уже успел убедиться. Но раньше Эйнор никогда не выдавал сразу столько.

После ужина все трое просто–напросто завалились спать. Точнее — улеглись. Сухие полешки в очаге прогорели быстро, оставив россыпь углей. Снаружи тоже всё успокоилось — звуки леса задавили немногочисленные звуки из людских жилищ. И тогда Фередир спросил — лёжа на животе и поставив подбородок на руки (а в глазах отражались тлеющие угли):

— Ночью ты возьмёшь нас с собой?

— Возьму, — сказал Эйнор и шумно повернулся под шкурами. — Спите…

…Гараву снился сон. Впервые за все дни, прошедшие с той схватки у ручья.

Он был в брошенном каменном городе, величественном и печальном, где из ниш в стенах и с площадок бесчисленных лестниц, уводивших почему–то всё время вниз, глядели каменные статуи воинов, мудрецов и прекрасных женщин. Гарав искал Мэлет. Искал на улицах и лестницах, на крепостных стенах (что за ними, вокруг города — он не мог различить) и во дворах, в домах и на гулких солнечных площадях, где было почему–то очень страшно, и солнечный свет душил, как упавшая сверху золотая плита.

Он знал, что Мэлет здесь и что она тоже ищет его. Но печальный город тасовал улицы, лестницы и площади, как опытный игрок тасует карты. В сухих фонтанах и каналах, выложенных мрамором, не было воды. Только в полном безветрии шуршали палые листья — золотые и медные.

Гарав понимал, что пуст не только город. Пуста вся планета, весь мир. Только они с Мэлет ищут друг друга и не могут найти.

Тогда он отчаялся искать и сел у фонтана — странного и жуткого, изображавшего распятого на скале могучего мужчину с искажённым лицом, над головой которого красивая измученная женщина держала чашу. Когда–то в эту чашу падала вода — вода из пасти изогнувшейся над людьми огромной змеи. Но сейчас воды не было и тут. Была глухая тишина и пыльный солнечный страх. Гарав сидел и понимал, что погиб — за его спиной (он не смел обернуться) стоит тот, кто будет причиной его смерти (или чего–то худшего, чем смерть…). Мальчишка заставлял себя посмотреть назад, но сил не хватало. Он лишь знал, что стоящий там улыбается и медлит, потому что наслаждается растущим ужасом Гарава.

И когда солнечный свет начал шептать какую–то простую страшную песенку с остро врезающимся в память словами — как клинок режет живую плоть — Гарав услышал голос Мэлет.

Он зазвучал далеко в одной из ведущих на площадь улиц, но очень быстро ворвался и сюда — как врывается в болото поток свежей воды…

— Пламя заката проходит сквозь пряди

Серебро становится темной медью

Я иду к тебе в дурацком наряде

Укрывая в ладонях метку бессмертья

Я иду к тебе по белым ступеням

Я иду к тебе по пыльным дорогам

Я иду к тебе сквозь песни и тени

И я верю, что мне осталось немного

Там, куда я приду, будет только покой

Будут руки твои, прикасаясь легко,

Исцелять мои раны на истерзанном сердце

Будет право забыться, будет право согреться

У живого огня

Годы бессчетные странничьей доли

Превратили память в досадную ношу

Я устала жить среди долга и крови

И однажды я мир этот просто брошу

Я устала видеть во сне кошмары

Просыпаться в чужих городах из камня

По тавернам платить осколками дара

И хранить у сердца рваное знамя

Приходи в мои сны, не бросай меня здесь

Дай мне светлую память о нашей звезде

Сколько лет я блуждаю по тропинкам и трактам

Каждый день безуспешно сражаясь со страхом

Не увидеть тебя

Я называю запретное слово

Я шагаю в волны великого моря

И со звоном рвутся оковы былого

И бессонные чайки послушно вторят

Кратковременной муке заведомой смерти

Бесконечному крику иного рожденья

Я иду по волнам в догорающем свете

Опасаясь поверить в свое отраженье

И расступится мгла, и отступит беда

Я узнаю тебя по сиянию глаз

Ты меня позовешь, и сомкнутся ладони

Я вернулась домой, только имя не вспомнить

Только кто–то снова будит меня

По велению нового дня

Стихи барда Тэм Гринхилл.

… — Мэлет!

Гарав сел.

В шалаше была возня. Костёр горел, но слабенько, только–только увидеть, что вокруг творится. Эйнор покосился на оруженосца:

— А я тебя будить собирался. Вставай.

Гадая, вслух он кричал или про себя, мальчишка начал одеваться.

— Доспехи… — начал он.

— Да, — отрезал Эйнор…

…Снаружи была темнотища. Гарав почти врезался в кого–то и схватился за меч, но сообразил, что этот тот старый пень, шаман, терпеливо ждавший возле шалаша. Старик посторонился, что–то прошамкал, прошуршал амулетами в волосах и на поясе. Мальчишка стал седлать коней. Они вели себя странно — как будто чем–то были напуганы… или и правда были? А шаман пялился в спину мальчишки, и Гарав даже пару раз передёрнул плечами — а потом даже перевёл дух, когда услышал сухое шуршание металла — из шалаша выбирались Эйнор и Фередир с вещами.

— Заседлал? — спросил Эйнор (его шлем тоже тащил Фередир).

— Готово, — кивнул Гарав, придерживая стремя Фиона.

— Коней поведём в поводу, — сказал рыцарь. — И держите их крепче. Если взбесятся — погибнут… Ведит, Эйно–Мэййи.